Да и достать план тайных тоннелей и коридоров столичного императорского дворца оказалось не столь уж и трудно. Деньги и нужные связи воистину творили чудеса, пусть бы и то, и другое и принадлежало ламии.

— Ваша работа поражает непревзойденным мастерством и изяществом истинного художника, — почтительно склонил голову Пейтон, в душе ненавидя себя за лесть столь откровенную, лживую.

Он обычный человек, даже не колдун — что он понимает в магии, в потоках энергии, силовых полях, связках, видеть которые ему не дано?

— Благодарю, Пейтон, — улыбка стала нежнее, пленяя красотой смертельно опасного хищника. — Ты единственный сумел по достоинству оценить великолепие и неповторимость моего детища, остальным же лишь результат и подавай, да еще и поскорее. Сами бы попробовали, умники. — Ламия коснулась вновь крышки. — До свидания, любовь моя. Обещаю, я вернусь за тобой, и знаю, что ты дождешься. Меня, твою единственную любовь.

Ламия отвернулась от ящика и первой направилась к потайному входу. Пейтон взглянул в последний раз на упокоенного собрата ордена ныне Двенадцати и мужчине показалось вдруг, будто по лицу спящего пробежала исказившая черты тень, словно тот видел сон. Качнув недоверчиво головой, Пейтон поспешил за нанимательницей.

Возможно, спящий и впрямь видел сны, долгие, сменяющиеся не пробуждением, но перетекающие незаметно в следующее сновидение. И, возможно, однажды он действительно дождется.

Ее, свою единственную любовь.

Конец 1 книги

Время действия — за несколько десятилетий до событий "Наложницы".

Я повернулась резко на месте, выискивая глазами уголок потише, где смогла бы, не стесняясь, не шепча чуть слышно, высказать Кадииму все, что я думаю об отвратительной привычке сбегать с бала, едва переступив порог зала, и натолкнулась на оказавшегося позади мужчину. Скрытое черной полумаской лицо, не слишком тщательно причесанные каштановые волосы, задорная, мальчишеская улыбка на губах, карие глаза в прорезях. Удивительные глаза. На долю секунды мне показалось, будто в них отражалось пламя множества свечей, но, присмотревшись, поняла — это не отражение. В глазах незнакомца вспыхивали золотые искры, крошечные, яркие, придававшие взгляду очарование волшебное, завораживающее.

Тем временем незнакомец нащупал мою руку, поднес ее к губам и коснулся моих затянутых в перчатку пальчиков легким поцелуем.

— Поймал, — произнес он негромким, бархатистым голосом.

Плакат, большой, яркий, с цветочным орнаментом по краю, выделялся на фоне унылой серой стены, грязной, мокрой улицы, равнодушных, спешащих по своим делам людей. Мой взгляд сам собой зацепился за крупную, с виньетками надпись «Ежегодный весенний бал-маскарад».

— Весенний бал-маскарад, — прочитала я вслух и обернулась к Кадииму. — Что это?

— Один из местных аристократов ежегодно устраивает бал в первый месяц весны. — Кадиим едва удостоил вниманием разрисованную гиацинтами и масками афишу. — Приглашаются все желающие, вернее, одетые должным образом.

— Бал, — повторила я. — Это, должно быть, интересно.

— Нисколько. По сути, там соберутся все те же аристократы и, возможно, кое-кто из людей происхождения незнатного, но более чем состоятельных. Разврат и вседозволенность, прикрытые масками. Не самое подходящее место для благочестивой девушки. — Кадиим взял меня под локоть и повел прочь от плаката. — Нынче королевские дворы многих стран совершенно распустились и Афаллия не исключение.

— Ты ворчишь как старая матрона, — заметила я, бросив через плечо последний взгляд на плакат, выискивая дату проведения. — А я с удовольствием посетила бы настоящий бал. Наверное, там весело.

— Тебе нельзя появляться в таких местах.

— Мне ничего нельзя, а иногда так хочется хотя бы разочек, хотя бы одним глазком увидеть все то, о чем я только читала.

— Это опасно, Веледа, — напомнил Кадиим.

— Что может случиться? Все в масках, и я под надежной защитой отца и твоим присмотром.

— На этом балу, по моим сведениям, ожидается почти четверть братства, а ты желаешь его посетить?

— А отец там будет?

— Нет.

Бал. Настоящий. С масками и костюмами. О-о, как же я хочу туда пойти! Хотя бы раз в моей бестолковой, скучной жизни повеселиться, потанцевать, как положено молодой незамужней девушке, не думая о последствиях, о том, что кто-то поймет, кто я, чья я дочь. Да никто не догадается, уверена! Даже эти напыщенные собратья из ордена Тринадцати. Отец сделал все, чтобы никто не смог найти меня ни обычными способами, ни магическими. Да и кто станет присматриваться к одной из множества гостий на маскараде?

Пристально следя за проезжающими мимо экипажами и верховыми, Кадиим перевел меня через дорогу. Мы пошли по темному от недавнего дождя тротуару, вдоль витрин лавок и салонов, маневрируя среди прохожих. Солнце скупо выглядывало в редкие прорехи в плотных серых облаках, противный холодный ветерок норовил пробраться то под длинные юбки, то за поднятый воротник плаща.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — произнес Кадиим наконец.

— И о чем же?

— Ты хочешь пойти на бал.

— Хочу, — призналась я. — Бал завтра вечером, а у меня завтра как раз последний день.

Опять небытие. Опять время, исчезнувшее за гранями мира живых. Опять пустота, в которой я растворялась, превращаясь в собственную тень. Знаю, отец защищает меня, оберегает от тех, кто может причинить мне вред, попытаться использовать меня или убить, но порой мне казалось, я ненавижу папу за это убогое существование. За то, что лишил меня нормальной жизни, отрезал от мира живых.

— Ты хочешь потратить свой последний день на это великосветское болото?

— Почему бы и нет?

— Мы можем поехать в театр.

— Мы уже были в театре. И в оперетте. И на концерте симфонического оркестра, где я благополучно заснула. Всякий раз у нас одна и та же культурная программа. Мне надоело, Кадиим. Я девушка, в конце концов, я хочу веселиться, танцевать и флиртовать с симпатичными кавалерами. Меня утомляет общество зачарованной прислуги и, уж прости, иногда мне хочется перемолвиться словечком с кем-то еще, кроме двухтысячелетнего духа.

— Твой отец не позволит…

— А мы ему не скажем. — Я прижалась теснее к боку спутника, поймала настороженный взгляд карих глаз, сомнение, ясно читающееся на лице немного смуглом, обветренном, серьезном. — Пожа-алуйста! Всего на часок-другой, а к полуночи вернемся, и папа ничего не заподозрит. Он сам мне сказал, что будет завтра занят весь вечер и приедет только к двенадцати. Ты же меня любишь, да?

— Люблю и потому не хочу, чтобы ты рисковала и подвергалась опасности, находясь в непосредственной близости от членов братства. Если они узнают…

— Они не узнают. Им даже в голову подобное не придет. Ты же их всех знаешь, просто покажешь сразу тех, к кому приближаться не надо, и я буду держаться подальше. Я не собираюсь прыгать у них перед носом, размахивать руками и кричать: «Вот она я!» Большой зал, куча гостей. Возможно, я даже не столкнусь ни разу ни с одним из них.

— Риск слишком велик и если твой отец узнает…

— Пожа-аалуйста!

— Веледа.

— Я уже много лет Веледа. И если вдруг папа и узнает, то что он сделает? Накажет меня?

Мой отец? Глупости какие! Папа слишком любит меня, чтобы наказывать за мелкие провинности. Поворчит немного, выговаривая за легкомыслие, но потом все равно простит.

— Он накажет меня, — возразил Кадиим.

— Как? Ударит бессмертного и по большей части бестелесного духа? Заточит обратно в кольцо? — Я передернула беззаботно плечами. — Другого хранителя и стража для меня он все равно не найдет. Тем более такого заботливого, надежного, любящего и доброго. В случае чего я ему все объясню и возьму вину на себя. Скажу, что я тебя заставила.

Кадиим покачал осуждающе черноволосой головой.