— Да смилостивится Господь над вами, сестра, и над всеми в этой обители! — с чувством сказал он. Решетка опустилась, и рыцарь вернулся к своим спутникам, стоявшим чуть в отдалении. Мальчишка-слуга шел следом, время от времени заглядывая в глаза хозяину.
— Милорд, а мы случаем не заразились?
Гай покачал головой.
— Нет, мальчуган. Мы же не заходили за ворота.
— Что случилось, милорд? Почему они отказываются принять нас? — Магдален, с облегчением выпрыгнув из повозки, потянулась.
— В аббатстве чума, — сказал он. — На эту ночь придется искать убежище в самом городе.
Однако, когда через час они подъехали к стенам Сент-Онера, то увидели запертые ворота, а за ними стражника, одновременно напуганного и сурового: напуганного воинственным видом прибывших, а сурового потому, что им все равно некуда было деваться и они так или иначе зависели от него.
— Повсюду чума, — сказал он. — Нам приказано не пропускать в город ни одного приезжего.
Гай не мог не признать разумности действий городской коммуны: изоляция — со всеми вытекающими из этого неудобствами — была единственным способом спасти себя от чумы. Если бы Гай захотел, он со своими людьми смог бы взять ворота штурмом, но, во-первых ни он, ни его сеньер не находились в состоянии войны с жителями Сент-Онера, а во-вторых, он не горел желанием провести ночь в обществе новоприобретенных врагов.
Магдален опротивела поездка в повозке, кроме того, ей хотелось есть. Девушка решительно слезла на землю.
— Сэр, если у вас есть палатки, почему нам не разбить по-солдатски лагерь? — она жестом указала на равнинный пейзаж вокруг себя. — Здесь в нашем распоряжении чудесная река, дров сколько угодно.
— Мы могли бы так поступить, — медленно ответил он, — но едва ли такое жилище приличествует леди де Бресс.
— Леди де Бресс полагает, что приличествует, — безапелляционно заявила она. — Ничего более приятного, по-моему, нельзя придумать. Тем более вечер сегодня просто восхитительный!
Вечер и вправду был чудесный, воздух — свеж и ароматен, как вино; пахло базиликом и шалфеем, которыми зарос берег. Повара, похлопотав, могли бы приготовить ужин на жаровнях, предусмотрительно уложенных в повозки, для ночлега имелось достаточно палаток.
— Как давно я мечтала о таком вечере! — воскликнула Магдален радостно.
Гай засмеялся, но при виде чувственного отблеска в ее озорных глазах, при виде приоткрывшегося в улыбке страстного ротика и белых зубов, нетерпеливо прикусивших нижнюю губу, его пронзило желание, подобного которому он никогда дотоле не испытывал. Гаю стало трудно дышать.
— Пресвятая Богородица, Магдален; что за чары ты на меня насылаешь? — горячо зашептал он. — Ты и в самом деле дочь своей матери.
— Своей матери? — серые глаза расширились от удивления. — А что ты знаешь о моей матери?
— То, что она околдовывала всех мужчин, вокруг нее, — и взгляд его внезапно затуманился. — То, что она ввергала их в безумие силой своей неземной красоты и…
Он резко остановился, осознав, что он говорит и кому. «И силой своего вероломства», — чуть было не сказал он, но разве можно было поверять такие вещи этой юной, невинной девушке, еще не осознавшей всей силы своих чар.
Никто до сего дня не говорил с Магдален о матери, более того, она даже не знала ее имени, поэтому теперь, захваченная жаром его слов, она решила, что настал момент хоть что-нибудь выяснить.
— Не понимаю, — произнесла она робко. — Разве плохо, что я в чем-то похожа на свою мать?
Лицо Гая приняло сосредоточенное выражение.
— На всех нас лежит печать нашего происхождения, — ответил он отрывисто. — Благодаря этому мы поступаем так, а не иначе. У тебя рот Джона Гонтского, а отсюда — его высокомерие и решительность, но кое-что есть и от твоей матери.
С этими словами он отвернулся от нее и пошел обсудить с вассалами, что им делать завтра.
Магдален бродила вдоль берега, переполненная странным, непонятным ей волнением. Иногда ей начинало казаться, что она стоит на пороге осуществления своих надежд. Может быть, в ней говорил голос матери, пробившийся к ней из прошлого, подобно кинжалу, пронзающему воск.
На пригорке над рекой были разбиты палатки, и вскоре воздух наполнился густым ароматом жареных оленьих окороков и половинок бараньих туш, взятых из тех запасов, что они везли из Англии. За цепью палаток на подмостках установили длинный стол, и вся компания уселась на дощатые скамейки; к этому времени на небе уже загорелась первая вечерняя звезда. Пиршество проходило по церемониалу, принятому в поместье де Жерве в Хэмптоне. Рыцарям прислуживали их слуги, другие слуги носили от жаровен к столу тарелки, полные мяса; зажженные факелы и менестрели своим пением еще сильнее заставили Магдален ощутить настроение сумерек.
Тем не менее Магдален ухватила большой ковш и обильно полила мясным соусом ломоть хлеба. Проголодавшаяся, она на мгновение забыла, что есть следует медленно и красиво, и запихала кусок в рот целиком, после чего сняла с пояса набедренный нож, усыпанный драгоценными камнями по рукоятке, и начала торопливо резать кусок мяса, лежавший перед ней.
— Ни разу в жизни не чувствовала себя такой голодной, — по секрету призналась она Гаю, виновато вытирая носовым платком жирные пальцы. — Дело, наверное, в том, что мы сегодня не обедали.
— Голод не тетка, — изрек тот и отпил из кубка с вином, поданного ему слугой. — Однако мне приятно видеть тебя выздоровевшей.
— Да, я вполне здорова, — в тон Гаю ответила она, — и завтра намереваюсь ехать верхом. — Тряска в повозке — это невыносимо. Совершенно скотский способ путешествовать.
Гай засмеялся.
— Я ничего не имею против. Но если ты и вправду намерена ехать верхом, не худо было бы тебе отдохнуть.
— Как ты думаешь, здесь могут быть волки? — внезапно спросила Магдален; до нее вдруг дошло, что за магическим кругом огня затаилась темная долина.
— Вероятно, да. Но они боятся огня, а кроме того, на ночь мы выставим караулы.
Магдален передернула плечами.
— Я охотнее встретилась бы еще раз с этим монахом-убийцей, чем с волками.
Он пристально посмотрел на нее.
— Не нагоняй на себя лишних страхов, ты в полной безопасности.
— Тебе не кажется, однако, странным, что уже второй раз на меня совершают покушение: сперва эти разбойники около Вестминстера, затем этот неизвестный на постоялом дворе?
— Что делать, сейчас времена беззакония и смуты. В Вестминстере мы ехали слишком поздно и без надлежащей охраны, так что, можно сказать, сами накликали на себя беду. А ночь на постоялом дворе… — Гай пожал плечами. — Весь город пьянствовал и буйствовал, как же тут разбойнику и насильнику не воспользоваться благоприятной возможностью?
Она кивнула, катая пальцем хлебный мякиш.
— Но ведь и с Эдмундом что-то случилось…
— Эдмунд, как тебе известно, заехал в лес, где живут самые отпетые разбойники.
— Да, это сущая правда, — она ладошкой прикрыла зевок.
— Пойдем, я отведу тебя в палатку; твои служанки уже ждут тебя там, — он поднялся из-за стола. — Для троих палатка маловата, но они могут поспать и снаружи.
Магдален засмеялась:
— А ты не боишься, что они снова будут приставать к мужчинам? — она окинула взглядом бодрствующий бивуак, вооруженных воинов, сидящих у жаровен и костров, чистящих оружие, жующих, передающих друг другу фляги с пивом и медом. Сейчас все казалось мирным и спокойным, но что будет, когда огни погаснут?
— Сомневаюсь, чтобы они осмелились на это, — усмехнулся Гай, с неприязнью вспоминая их поведение в ночь покушения.
Магдален кивнула и доверительно положила свою руку в его ладонь. Он остолбенел, хотел выдернуть руку, но потом уступил. Со стороны это был невинный и естественный жест, если бы не ее маленький пальчик, выводивший крошечные круги на его сомкнутой ладони. Его тайные, чувственные движения намекали на влажность и тепло, на отверстые уста и упоение ласки. Гай пристально взглянул на нее, увидел обращенное к нему чуть запрокинутое, зовущее лицо и почувствовал, как его снова затягивает в опасный и сладостный водоворот, в центре которого — она с ее колдовской способностью сбивать с толку и заставлять подчиняться ее желаниям. Откуда она научилась таким вещам? Они находились в невероятном противоречии с ее наивностью. А впрочем, почему он считает ее невинным младенцем? Она предельно ясно показала, что ей нужно от него, и знала, что он хочет того же. Такая ясность целей и такая последовательность в их осуществлении — разве это черта невинности? В конце концов женщины — сосуд зла, а Магдален, как говаривал Джон Гонтский, с рождения несет на себе печать зла и порока. Стало быть, она опасна вдвойне.
