Спустившись вниз, он обнаружил, что Магдален сидит на койке совершенно одетая. Она расчесывала волосы, но, когда он вошел, отложила гребень в сторону. Улыбка осветила ее лицо.
— Мы покидаем этот гадкий корабль? Надеюсь, мне никогда больше не придется плавать по морю?
— Боюсь, что придется, — улыбнулся в ответ Гай. Они не задавали друг другу вопросов; новые отношения, возникшие между ними, не требовали никаких вопросов. — Поднимись, я отнесу тебя на палубу.
Он поднял ее, руки девушки просто и естественно обвились вокруг его шеи, а голова легла ему на плечо.
— Я, разумеется, могла бы и сама прогуляться, но так мне гораздо приятнее.
В голосе ее звучали кокетливость, а в глазах, направленных на него, плясали огоньки. Гай почувствовал, как по его телу пробежала сладостная дрожь, но, сдержав себя, он сурово сказал:
— Магдален, меня совершенно не интересует, что тебе приятно, а что нет.
— А мне кажется, интересует, — тихо сказала она, и нежность ее голоса подействовала на Гая пьяняще и отравляюще одновременно. Прежде чем он успел что-либо сказать, она крепко схватила его голову и страстно приникла к его губам. Исчезло все, осталась теплая влага ее рта, округлость тела, грудь, прижавшаяся к нему. Ее губы имели медовый привкус, от кожи шел сладкий запах парного молока, тело было младенчески мягким и нежным, но в нем пульсировала страсть пробудившейся женственности.
Пожалуй, он позволил этому мгновению затянуться, заняв подчиненную роль в странном и волнующем союзе, сложившемся между ними. Она увлекала его в опасную близость, это был поцелуй, в котором человек тонет, и не имевший ничего общего с теми поцелуями, которые Гай получал от других женщин.
И все же он отшвырнул ее на полку, как прокаженную.
— Ради Христа, Магдален! Какой дьявол вселился в тебя? — он провел рукой по волосам, потом невольно дотронулся до своих подрагивающих губ. Ты же не свободная женщина. Неужели ты способна совершить прелюбодеяние? Это же смертный грех.
— Я люблю тебя, — сказала она просто. — И не считаю, что это грешно. Очень давно, сразу после того, как умерла леди Гвендолин, я сказала тебе, что никогда не выйду замуж за Эдмунда, но ты не пожелал этого слушать.
— Остановись! — его голос дрожал от страха — от страха не совладать со своими прорвавшимися наружу желаниями. — То, что ты говоришь, — безумно. Ты не в своем уме!
Она упрямо покачала головой.
— Вовсе нет. Мне неизвестно, что стряслось с Эдмундом, но не сомневаюсь, если бы он был рядом, я смогла бы сделать так, чтобы он понял меня.
Гай пристально посмотрел на нее. На какое-то мгновение он начал верить, что она и в самом деле сошла с ума.
— Твой муж мертв, — сказал он наконец.
Она посмотрела исподлобья:
— Если ты веришь в это, то мне непонятны твои страхи. В таком случае я ведь свободна! Но Эдмунд жив, я в этом уверена.
Гай, хмуро развернувшись, вышел прочь из каюты, яростно хлопнув дверью. Его гнев был направлен скорее на себя самого, чем на Магдален. Она действовала под влиянием порыва, который он мог бы предугадать или, по крайней мере, остановить. Но он растерялся, он не нашел в себе ни воли, ни сил, чтобы пресечь на корню все ее попытки увлечь его в водоворот страсти. И теперь он отчетливо и не без горечи сознавал, что вынужден будет держаться подальше от нее.
Оруженосец Гая, крепкий, дюжий молодец, вынес Магдален на палубу и уложил в паланкин. По палубе прогуливались служанки. Магдален заметила в отдалении Гая, отдававшего распоряжения парламентским приставам; он так и не взглянул в ее сторону.
В гостинице «Золотой петух» ее уложили в постель в отдельной комнате, окна которой выходили на базарную площадь. На соломенном матрасе квадратной постели уже были постелены белоснежные льняные простыни из сундука с приданым, окна занавешены темно-красными портьерами, почти не пропускавшими света. Пол Марджери, поругавшись с местной прислугой, подмела сама, так что все было бы отлично, если бы не шум и крики — бич постоялого двора.
Комната располагалась прямо над залом для гостей, и через щели рассохшегося пола до Магдален долетали крики и смех, громкое пение. С площади в свою очередь проникал уличный шум: грохот обитых железом колес по булыжной мостовой, крики уличных торговцев, брань поссорившихся по пьяному делу матросов. И кроме того, постоялый двор располагался вплотную к собору, и когда колокола сзывали прихожан на службу, у Магдален голова лопалась от этого трезвона. И еще… жутко разило рыбой!
Магдален послала Эрин, чтобы та попросила лорда де Жерве навестить ее, однако служанка вернулась с ответом, что милорд очень занят. Впрочем, о любых своих пожеланиях она может известить через служанку.
Магдален начала кусать ногти от досады.
— Коли так, пойди к милорду, Эрин, и спроси, долго ли он намерен оставаться в этом месте, поскольку у меня голова вот-вот лопнет от колокольного звона.
Гаю тоже не очень-то нравилось в тесной и грязной мансарде, где по углам сновали тараканы и большие бочки у противоположной стены воняли рыбьим жиром. Тем не менее он был не в настроении трогаться с места до завтрашнего утра, и нетерпеливость Магдален не могла поколебать его решения. Довольно резким тоном он попросил Эрин передать хозяйке, что если той мешает шум, пусть она заткнет себе чем-нибудь уши и ждет до следующего дня.
Получив такой отеческий совет, Магдален присвистнула от возмущения и объявила о своем намерении встать.
— Боже, миледи, но это же совершенная глупость! — запротестовала Эрин. — Вы же еще слабы, как новорожденный ягненок.
— Ерунда! У меня достаточно сил, и будет еще больше, если я сумею сбросить с себя хандру. Помоги надеть платье, я сама найду милорда. Если он не желает прийти ко мне, то я сама пойду к нему!
Однако, встав с кровати, она с огорчением поняла, что ноги у нее подкашиваются. Она постояла минуту, держась за косяк двери, затем решительно шагнула в коридор. Шаткая деревянная лестница вела в зал для гостей, и Магдален, подобрав юбки и осторожно ступая, сошла вниз.
Здесь было полно народа, в воздухе висел тяжелый запах пота и несвежего пива, перебивавший даже рыбную вонь. На мгновение ей стало плохо, но, преодолев дурноту, она ринулась сквозь толпу на улицу. Со слов Эрин она знала, что лорд де Жерве ушел со слугой по делу, и если она подождет милорда на улице, на свежем воздухе и на солнышке, то наверняка его поймает при возвращении.
С некоторым облегчением Магдален уселась на лавку у стены постоялого двора и на минуту прикрыла глаза.
— Простите за дерзость, но здесь не место для леди!
Незнакомый голос заставил ее вздрогнуть. Она увидела перед собой мужчину средних лет, судя по одежде — рыцаря. Первая мысль, которая пришла ей в голову — она его уже где-то видела раньше, вернее, ей знакомы эти глаза — серые, как и у нее. Лицо незнакомца было худым и заостренным книзу, нос крупный, выдающийся вперед, зато тонкие губы делали едва заметным рот этого человека. Впрочем, сама по себе внешность не вызывала в ней особого интереса, дело было в другом: хотя рыцарь был сама любезность и ослепительно улыбался, от него исходило ощущение угрозы.
— Сэр, — брови Магдален надменно приподнялись с чисто плантагенетовским высокомерием.
— Сьёр Шарль д'Ориак, миледи де Бресс. — Он низко поклонился и, взяв ее руку, поднес к своим губам. — Еще раз простите меня за вмешательство в ваши личные дела, но городская улица и в самом деле неподходящее место для одинокой леди. Если вы позволите мне составить вам компанию, то буквально в двух шагах отсюда расположен садик, где вы могли бы насладиться солнцем, не опасаясь, что к вам кто-то привяжется.
— До сих пор, однако, кроме вас, никто ко мне не привязывался! — ответила она резко, раздраженная, помимо неловкости, самой возможностью такого предположения.
Глаза д'Ориака потемнели, и ощущение исходящей от него угрозы стало совершенно явственным. Магдален похолодела, хотя бояться не было, безусловно, никаких оснований: она сидела в двух шагах от дверей постоялого двора, и раздававшийся там гвалт казался лучшей гарантией ее безопасности.
