– Есть, сэр. – Слово «сэр» он произнес подчеркнуто весомо. Потом снова повернулся и зашагал прочь. Шея сзади побагровела, а спина сделалась прямой как шомпол.

Мне было плевать. К тому времени, как Декстер займет кресло председателя правления, от меня здесь и духу не останется. Проводив его взглядом, я развернулся к Каррерасу, который неторопливо и вдумчиво меня разглядывал. Старик хорошенько приценивался к старшему помощнику Картеру, но делиться своими соображениями не собирался. Каррерас неторопливо развернулся и направился по правому борту к четвертому трюму. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка, пришитую к левому лацкану его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой, что он носил в петлице, но, кто знает, может, в тех краях их сочетание являлось знаком траура.

Не исключено, что так оно и было, потому что, пока ящики поднимали на борт, Каррерас стоял совершенно неподвижно, почти по стойке смирно, опустив руки по швам. Когда над палубой завис уже третий ящик, старик небрежным жестом стянул с головы шляпу, словно желая насладиться только что повеявшим с севера, со стороны открытого моря, прохладным ветерком, а затем, почти украдкой оглядевшись по сторонам и прикрываясь своим головным убором, который он держал в левой руке, быстро перекрестился правой. Несмотря на гнетущий зной, по моим плечам морозной волной пробежал озноб. Сам не знаю почему, не могло же мне померещиться, будто люк четвертого трюма на мгновение обернулся разверзнутой пастью свежей могилы. Одна из моих бабушек была шотландкой. Может, у меня открылся третий глаз или я обрел дар предвидения, или как там говорят у них в горной Шотландии. А может статься, я просто слишком плотно пообедал.

Что бы меня ни встревожило, сеньора Каррераса это, похоже, ничуть не обеспокоило. Он снова надел шляпу и, когда последний из ящиков мягко коснулся дна трюма, прикипел к нему взглядом, после чего развернулся и проследовал в носовую часть. Проходя мимо меня, он приподнял шляпу и улыбнулся мне ясной безмятежной улыбкой. Я не нашел ничего лучше, как улыбнуться в ответ.

Пять минут спустя с причала бесследно исчезли древний грузовичок, два «паккарда», джип и все до одного докеры. Макдональд следил за тем, чтобы баттенсы[4] на люк четвертого трюма уложили как положено. В пять часов, за целый час до означенного срока и на высшей точке прилива, пароход «Кампари» медленно прошел над отмелью у входа в гавань и взял курс на вест-норд-вест, навстречу заходящему солнцу, неся на борту контейнеры, оборудование и покойников, кипящего от злости капитана, недовольную команду и донельзя взбешенных пассажиров. В пять часов того изумительного июньского вечера об атмосфере неги и безмятежности на борту «Кампари» оставалось только мечтать.

Вторник, 20:00 – 21:30

К восьми часам вечера состояние контейнеров с оборудованием и ящиков с гробами, по всей видимости, оставалось прежним, а вот среди живого груза определенно произошли заметные изменения к лучшему, глубокое недовольство сменилось чем-то близким к ощущению беззаботной удовлетворенности.

На то, конечно, у каждого были свои причины. Капитан Буллен был доволен – он дважды обратился ко мне «Джонни, мой мальчик» – тем, что наконец убрался из зловонной дыры, так он именовал порт Каррачио, тем, что снова находился в открытом море, тем, что вернулся на свой мостик и придумал отличную причину отправить меня вниз, а самому остаться наверху и не спускаться к обеду, избежав таким образом пытки общения с пассажирами. Команда радовалась тому, что капитан счел нужным, отчасти из чувства справедливости, отчасти для того, чтобы отплатить головному офису за те унижения, которым они его подвергли, щедрой рукой выписать всем гораздо больший объем сверхурочных, чем они на самом деле заработали за выход во внеслужебное время за последние три дня. Ну а офицеры с пассажирами просто следовали некоторым четким и вполне определенным законам человеческой натуры, один из которых исключал всякую возможность долго оставаться несчастным на борту парохода «Кампари».

«Кампари» не следовал регулярными маршрутами и располагал весьма ограниченным количеством пассажирских кают, но при этом имел вместительные и редко пустовавшие трюмы, поэтому его по праву можно было отнести к категории трамповых судов. Таким он и числился в туристических буклетах «Блу мейл». Но, как указывалось в этих же буклетах – с должной сдержанностью, не иначе как соответствующей утонченному вкусу необычайно состоятельной клиентуры, для которой они и издавались, – пароход «Кампари» не был обычным трамповым судном. В нем действительно не было ничего обычного. Цитируя буклет, выдержанный в подчеркнуто простом, лишенном всякой вычурности стиле, это было «грузовое судно среднего размера, предлагающее самые роскошные каюты и самую лучшую кухню из всех современных судов в мире».

Единственное, что мешало всем крупным судоходным компаниям, занимавшимся пассажирскими перевозками, начиная с «Кунард уайт стар», подать в суд на «Блу мейл» за это нелепое заявление, – это то, что оно было абсолютно правдивым.

Его автором был президент «Блу мейл» лорд Декстер, явно предпочитавший пользоваться своими мозгами исключительно для собственных нужд и воздерживавшийся от передачи хотя бы их толики своему сыну, нашему четвертому помощнику. По единодушному признанию всех его конкурентов, которые предпринимали теперь любые усилия, чтобы застолбить себе место на перспективном рынке, ход оказался поистине гениальным. Лорд Декстер придерживался того же мнения.

Началось все довольно прозаично, еще в пятидесятые, с другого судна «Блу мейл» – парохода «Бренди». (По некой странной прихоти, объяснимой разве что с помощью психоаналитика, лорд Декстер, сам ярый трезвенник, решил называть свои корабли в честь различных вин и прочих спиртных напитков.) «Бренди» был одним из двух судов «Блу мейл», совершавших регулярные рейсы между Нью-Йорком и Британской Вест-Индией. Лорд Декстер, наблюдая за тем, как роскошные круизные лайнеры курсируют между Нью-Йорком и Карибами, и не увидев веских причин, почему бы ему не попробовать свои силы на прибыльном, сулящим немалые долларовые доходы рынке, оборудовал на «Бренди» несколько кают и разместил соответствующую рекламу в ряде избранных американских газет и журналов, давая ясно понять, что заинтересован исключительно в сливках общества. Изюминкой предлагаемого отдыха значилось полное отсутствие оркестров, танцев, концертов, костюмированных балов, плавательных бассейнов, лотерей, игр на палубе, экскурсий и званых вечеров. Только гений мог столь увлекательно и заманчиво преподнести неимение каких бы то ни было круизных развлечений. Что наличествовало в избытке, так это таинственная романтика трампового судна, плывущего в неизвестном направлении. Хотя маршрут у корабля все-таки имелся, просто капитан держал названия портов захода при себе и оглашал их только перед самым прибытием. Кроме того, на судне располагался прекрасно оснащенный и комфортный телеграфный салон, который поддерживал непрерывную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.

Поначалу успех был фантастический. Выражаясь биржевым языком, подписки в сотни раз превысили ожидания. Это совершенно не устраивало лорда Декстера: он пока привлекал слишком много честолюбцев, только сколачивающих свои первые миллионы и еще не входящих в верхушку общества. Настоящая белая кость общением с ними брезговала. Он удвоил цены. Ничего не изменилось. Тогда он их утроил, сделав в процессе приятное открытие: оказывается, в мире есть куча людей, готовых отдать практически все не столько за то, чтобы быть непохожими на других и принадлежащими к элите, сколько за то, чтобы все знали о них как о непохожих на других и принадлежащих к элите. Лорд Декстер приостановил постройку своего нового корабля «Кампари», спроектировал и оборудовал на нем дюжину немыслимо роскошных кают, после чего отправил судно в Нью-Йорк в полной уверенности, что оно вскоре окупит дополнительные расходы в размере четверти миллиона фунтов стерлингов, затраченных на его создание. Как обычно, его расчеты оправдались.