— Какие могут быть возражения, сеньор Каррерас? — Во мне заговорил неотесанный англосакс, которому было чуждо тонкое воспитание. Я кивнул в сторону рубки: — Не будете ли вы так любезны встать у правого борта, вот здесь, справа от люка.

— Я знаю, где находится борт,— улыбнулся он.— Мне приходилось командовать собственными кораблями. К сожалению, этот вид деятельности оказался мне неинтересен,— он стал наблюдать, как Макдональд закрепляет стропы, а я повернулся к Декстеру, который и не думал уходить. Декстер редко когда торопился— уж очень он был толстокож.

— Чем вы в настоящее время занимаетесь, четвертый? — обратился я к нему.

— Помогаю мистеру Каммингсу.

Это означало, что делать ему было нечего. Каммингс, начальник хозяйственной службы корабля, был очень толковым офицером, не требующим ничьей помощи. У него был только один недостаток, выработанный многолетним общением с пассажирами,— он был слишком вежлив. Особенно с Декстером. Я распорядился:

— Возьмите карты, которые мы получили в Кингстоне. В них давно пора внести коррекцию, не так ли? — предложение это таило весьма реальную опасность, что через пару дней мы выйдем прямиком на рифы Багамских островов.

— Но мистер Каммингс ждет.

—Карты, Декстер.

Он уставился на меня» его лицо потемнело» затем он сделал поворот кругом и зашагал. Я отпустил его на три шага и негромко сказал:

— Декстер!

— Он остановился и медленно повернулся.

— Карты, Декстер,— повторил я. Он стоял секунд пять, пытаясь меня переглядеть, но вынужден был опустить глаза.

— Есть, сэр.— Слово «сэр» было произнесено с такой интонацией, что в его чувствах по отношению ко мне сомневаться не приходилось. Он снова повернулся и пошел прочь, и я видел, как его напряженная шея побагровела. Но мне было наплевать. Пока он доберется до кресла папаши, меня уже здесь не будет. Я посмотрел, как он уходил, затем повернулся и увидел, что Каррерас смотрит на меня внимательно и оценивающе. Ничего, однако, не сказав, он медленно повернулся и пошел по правому борту к четвертому трюму. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка на левом лацкане его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой в петлице, но, возможно, в этих краях символом траура служили именно эти два предмета, расположенные рядом.

Похоже, что так оно и было, потому что, пока ящики поднимались на борт, он застыл, вытянув руки по швам. Когда третий ящик уже качался над поручнем, он медленно снял шляпу, как будто чтобы насладиться легким бризом, неожиданно налетевшим в этот момент с севера, с открытого моря. Затем, держа шляпу в левой руке, под ее прикрытием украдкой перекрестился правой. И вдруг, несмотря на жару, меня бросило в озноб. Не знаю уж почему — ведь со своего места я не видел люка четвертого трюма, который при изрядной доле воображения мог показаться разверстой пастью могилы.

То, что так подействовало на меня, совсем не отразилось на сеньоре Каррерасе. Когда последний ящик коснулся пола трюма, он снова надел шляпу. Проходя мимо меня, приподнял шляпу и улыбнулся ясной, безмятежной улыбкой. Я не нашел ничего лучшего, как улыбнуться в ответ.

Спустя пять минут допотопный грузовик, два «паккарда» и «джип» тронулись с места. Макдональд закреплял баттенсы в четвертом трюме. В пять часов пополудни, за час до крайнего срока, на самом гребне прилива теплоход «Кампари» медленно прошел над отмелью у входа в гавань и взял курс норд-вест, носом в заходящее солнце, унося с собой контейнеры с оборудованием и покойниками, раздраженного капитана, сердитую команду и вконец разобиженных пассажиров. В этот изумительный июньский вечер корабль никак нельзя было назвать счастливым.

2. Вторник. 20.00 — 21.30

В тот вечер, к восьми часам, груз, ящики и гробы находились все в том же состоянии, что и в пять часов, но среди обитателей корабля произошли перемены к лучшему. На смену глубокой досаде пришло ярко выраженное чувство беззаботного удовлетворения.

Безусловно, на то были свои причины. Для капитана до Буллена, который дважды назвал меня «Джонни, мой мальчик», перемена настроения была связана с тем, что мы покинули порт Карраччо — иначе он его не называл. Он снова стоял на капитанском мостике, снова был в море, а меня вниз, избавившись таким образом от пытки светского ужина с пассажирами. На настроение команды повлияло то, что капитан оказался способным принять достойное решение — оплатить им значительно больше сверхурочных часов, чем было положено за фактическую работу в течение последних трех дней. Это решение было продиктовано и чувством справедливости, и желанием поквитаться с правлением за обрушенные на капитана оскорбления.

Что же касается офицеров и пассажиров, то для перемен в их настроении причина была проста: существуют весьма определенные, естественные законы человеческой натуры, и один из них заключается в том, что нельзя долго печалиться на борту «Кампари».

Как корабль с ограниченными возможностями принятия пассажиров и необъятными, почти всегда заполненными грузовыми трюмами «Кампари» следовало классифицировать как грузовое судно» не работающее на определенных линиях, и именно так он был представлен в туристических проспектах компании «Голубая почта». Но, как указывали эти же проспекты с должной сдержанностью, единственно уместной в отношении высокопоставленной клиентуры, для которой они собственно и издавались, теплоход «Кампари» не был обычным судном, работающим на определенных линиях. Это был «среднего размера грузопассажирский теплоход, предлагающий самые роскошные каюты и лучшую кухню из всех кораблей, ныне плавающих по морям».

Единственное, что удерживало все крупные пассажирские судоходные компании, начиная с «Кунард», от возбуждения судебного иска против «Голубой почты» за подобное нелепое заявление было то, что это заявление полностью соответствовало действительности.

Выдумал все это президент «Голубой почты» лорд Декстер, человек «приберегший свою светлую голову для себя и не передавший ее по наследству, сыну, который был нашим четвертым помощником капитана. Как вынуждены были признать все конкуренты, которые теперь усердно лезли из кожи вон, это было озарением гения. Лорд Декстер с ними не спорил.

Началось все достаточно прозаично, еще в пятидесятые годы, на другом корабле «Голубой почты» — пароходе «Бренди». В силу какой-то причуды, объяснимой только психоаналитиком, лорд Декстер, абсолютный трезвенник, предпочитал называть свои корабли марками различных вин и других крепких напитков. «Бренди» был одним из двух кораблей компании, совершавших регулярные рейсы между Нью-Йорком и английскими владениями в Вест- Индии. Лорд Декстер, поглядывая на роскошные круизные лайнеры, которые скользили между Нью-Йорком и различными островами Карибского моря, и не видя никаких причин, мешавших ему самому пробиться на этот богатый, благодатный и приносящий хорошие доходы рынок, оборудовал на «Бренди» несколько дополнительных кают и дал рекламу в американских журналах и газетах, доступных только избранным, однозначно давая понять, что он заинтересован лишь в сливках общества. В описании достоинств и особой привлекательности круиза на борту «Бренди» говорилось о полком отсутствии оркестров, танцев, концертов, маскарадов, бассейнов, лотерей на палубе, экскурсий и банкетов. Только гений мог сделать столь привлекательным и истинно сенсационным то, чего у него все равно не было. В позитивном смысле он предлагал лишь загадочность и романтику «дикого» корабля, который отправляется в неведомое плавание. Для этого не нужно было вносить изменения в расписание регулярных рейсов. Просто капитан держал в тайне от пассажиров порты назначения и объявлял о заходе незадолго до прибытия. Другим важным достоинством круиза рекламировалось оборудование телеграфного салона, которое обеспечивало постоянную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.