– Э-э-э…
Казак вздрогнул, когда за его спиной несколько голосов затянули молитвенный гимн в знак траура по убитым, схватил девушку за руку и увлек за собой к повозкам, где, видимо, собирался сказать что-то для себя или для обоих очень важное. Убедившись, что население лагеря собралось на молитву и им никто не помешает, Никифор взял Нюру за руку, проникновенно посмотрел ей в глаза и после короткой паузы спросил: «Все об нем думашь?»
Девушка поняла, о ком спрашивает ее казак. Она передернула плечами и не ответила.
– Пошто молчишь?
Нюра искоса поглядела на его сделавшееся страшным лицо. Она знала, какие чувства питает к ней Никифор. Но ей это было не нужно. Не пара он ей, изгой женатый! Он зол, вспыльчив, непредсказуем. А она боялась нервных, неуравновешенных людей. Все, что девушка сейчас хотела, так это покоя. Но только не объяснений с вспыльчивым казаком, которого она…
– Нюр, обоим нам нету возврата, чуешь? – Никифор смотрел на нее с улыбкой. Он словно прочел ее мысли и верно истолковал их для себя. – Я изгой, а ты… Нихто в Яицке не поверит, што я не тронул тебя. Даже он, Степка, племяш мой.
– Тады удавлюсь я! – выпалила девушка и втянула голову в плечи, словно испугавшись собственных слов.
Казак смотрел на нее несколько минут и молчал, словно что-то обдумывая. Затем он отпустил ее руки и печально хмыкнул:
– А я как же?
– Как хошь, – ответил она отчужденно.
Странно, но Никифор как будто снова выведал ее мысли. По его вдруг озарившемуся лицу Нюра поняла, что он видит, как она противится этой отчужденности. Но ее голос сказал резче, чем ей хотелось бы:
– Токо посмей коснуться меня, душегуб! Зараз удавлюсь на ближайшей березе.
Разочарование и раздражение отразились на потемневшем лице Никифора, и Нюра сбилась. Луч превосходства, мелькнувший в его глазах, вдруг лишил ее былой уверенности. Она сбивчиво заговорила, забывая подчеркивать каждое произносимое слово и обрывая мысли:
– Чево… чево ты, сатан? Кыш… кыш от меня ты, каржинный сын. Я вот те дам…
– Ох-ох-ох! – воскликнул Никифор, шутливо хватаясь за голову. Он, видимо, совсем ей не верил. Девушке хотелось вызвать в нем злость, ей хотелось, чтобы он защищался. Она сжала кулачки, нахмурила брови и воскликнула:
– Прочь… Ну-ка, посторонись, нехристь!
Лицо Нюры запылало от возбуждения, ноздри раздувались, было похоже, что она вся готовится взлететь на воздух.
Казак поморщился. Ему уже было несмешно. Бурный поток упреков озадачил и разозлил его. Он недобро повел глазами, обнажил зубы в хищном оскале и, сжав ладонью рукоять сабли, сказал:
– Коли так, уйду я. Нынче же уйду куды глаза глядят! Ну а ты, – он кивнул в сторону молящихся и ухмыльнулся, – а ты здеся оставайся с кулугурами[14]. Они тя зараз вразумят, как жить по ихней вере. Небось и без мужика не оставят, кой двумя перстами чело хрестит.
– Ты… – Нюра замолчала, задыхаясь. Сердце болело и нервно прыгало в груди. Слова казака добрались-таки до ее сознания, и у нее потемнело в глазах от их ужасного смысла. – Кулугуры? Мы…
– Да, нас приютили кулугуры! Аль не слышишь, как оне молитвы чтут?
Никифор сел на землю и опустил голову, а Нюре на мгновение даже стало жалко его. Ее вновь охватил порыв нежности. И к кому? К злыдню, загубившему ее жизнь? К братоубийце, к изгою, который…
Казак поднял голову, и девушка поняла по его лицу, что он сильно устал. Ей вдруг захотелось утешить, приголубить его. И вдруг все рухнуло. Никифор посмотрел на солнце, на молящихся неподалеку кулугуров и сказал с холодной и снисходительной улыбкой:
– Што ж, насильно мил не будешь. Пойду я. Прости, коли сможешь, Нюра.
Девушка слушала, покраснев. Перспектива остаться у кулугуров вовсе не пугала ее. Среди людей ведь, а не среди волков. Что-то иное волновало ее, раньше незнакомое. Ее душило возбуждение, казалось, что сердце подкатывает к горлу. Это было странное ощущение. Оно бывало и раньше. Но сейчас ей нечем было успокоить себя.
– Хосподи, как я устала, – сказала она, оседая на землю. – Делай што хошь, Никифор, токо не мучь меня…
Между тем кулугуры завершили молебен и принялись хоронить павших в ночном бою. Вначале они захоронили своих, которых оказалось всего пятеро. Распевая псалмы, уложили каждого в отдельную могилу, засыпали землей, а на холмики водрузили наспех сколоченные кресты.
Что касается степняков, так их тела просто свалили в глубокую яму, засыпали, как прошлогодний мусор, и забыли, словно их и не было вовсе.
Но забыли только мертвых, а не живых, которые в любую минуту могли появиться в лагере, но уже большим числом. Это понимали все, но более всех предводитель Гавриил, который мрачнее тучи ходил по лагерю, отдавая необходимые распоряжения.
Увидев Никифора, который собирался отойти от повозки и сидящей на земле Нюры, Гавриил всплеснул руками и быстро подошел. Даже не взглянув на девушку, он обнял казака за плечи, отвел в сторону и спросил:
– Как думаш, степняк седня объявится?
Вопрос прозвучал мягко, выразительно и почтительно, словно младший обращается за советом к старшему. Для давно не слышавшего доброго слова Никифора это стало такой неожиданностью, что он смутился и сдержанно ответил:
– Ежели силами соберутся, превосходящими нас, то осмелятся и днем объявиться.
– Худо дело. – Гавриил нахмурился и недобрым взглядом посмотрел в сторону реки. – Вот мыслю на тот берег податься. Ежели кыргызы напасть замыслят, знать, на этот берег гдей-то недалече переправятся. А мы… мы на тот. Тама и лес гуще, и оборону держать легше.
– Я тож эдак мыслю, – соврал Никифор, чтобы не потерять в глазах старца уважения к себе и откровенно удивляясь его здравой мысли. – Токо поспешать следут. Солнце вона как высоко, а вязать плоты…
– Нет нужды в том. – Гавриил невесело улыбнулся в свою широкую бороду и хитро сверкнул глазами. – Плоты связаны и припрятаны. Аккурат седня мы собирались на тот берег плыть, да вишь Хосподь беду-то отвел. Кабы степняки вечор не напали, а выждали, дык в самый раз к ним в полон и пожаловали бы. Во как!
– А мож, и ныне спешить не след? – засомневался, сам того не ожидая, Никифор. – Мож, степняки и не разумеют вовсе, как мы, а сидят себе высиживают на том бережку и силы копят? Оне теперя так просто от нас не отстанут.
– Мож, так оно и есть, но я тож малость сведущ в их повадках. – Гавриил проводил взглядом спешащую к Нюре жену. – Кыргызы не блещут как доблестью, так и способностями мыслить. Оне думают щас, што мы от реки в степь двинем. Про плоты оне не ведают – ночами вязали. А река Сакмара широка, быстра и глубока. Брода почитай за сотню верст не сыщешь. Вплавь на конях переправиться ешо можно, а скарб? Телеги на себе не перетащишь, во как!
– Думаш, оне выше по реке переправятся? – снова удивившись мудрости старца, уважительно спросил Никифор.
– Иначе им не можно. Река быстра и зараз на много верст вниз снесет. Оне вечор, кады на нас шли, с верхов на конях заплывали.
– А твои плоты куды вынесет, ведашь?
Казак бросил быстрый взгляд на Нюру и заботливо обнимающую ее Марью, после чего быстро перевел его на уже более весело улыбающееся, довольное лицо Гавриила.
– Дитю ясно, нет, – замотал головой отважный предводитель кулугуров. – Ведаю, на тот берег, а куды именно – Хосподь укажет!
– Тады неча лясы точить. – Никифор ответил Марье, исподлобья смотрящей на него, злобным взглядом и, едва не плюнув в ее сторону, отвернулся. – Ежели кыргызы вверх заплывать поскакали, то зараз и нам время приспело поспешать.
– Об том ведаю. – Гавриил согласно кивнул и доверительно взял его за руку. – А вот ты с жинкой как? Врозь аль с нами?
– Пошто выспрашиваешь? – удивился казак.
– Воин ты знатный. А щас кажная сабелька кстати, а особливо в твоих руках.
Прежде чем ответить, Никифор задумался. Теплые слова о его доблести наполнили сердце радостью. Вот только… Он посмотрел на Нюру и в ее внимательно наблюдавшие за ним глаза, после чего пожал плечами и вздохнул:
