Между тем казаки готовились закладывать первый сруб, которым по всеобщему замыслу должна быть атаманова изба. Благо бревен заготовили достаточно для строительства. Результаты общих усилий с каждым днем становились все нагляднее. И казаки становились счастливее, веселее, удовлетвореннее.

Трудовой день на берегу Сакмары начался как всегда. Дружно проснулись с первыми проблесками зари, наспех перекусили – и на поляну сообща размечать землю под будущие строения. До обеда работали. Никто не знал, что именно будет этим днем, но почему-то все чего-то ждали.

И вот уже поздно вечером, наполнив вековую тишину, раздался подозрительно знакомый и в то же время непонятный звук. Набирая силы где-то в верховьях реки, звук все расширялся, разносился над вершинами деревьев, свободно летя над гладью Сакмары, забираясь далеко и вспугивая озадаченных птиц.

– Дык ведь энто выстрелы! – первым высказал свое предположение Данила Осипов.

– Да будя те, варнак, несть што ни попадя, – тут же съязвил Крыгин, но не так уверенно, как обычно.

– Истинно палят! – Степка привстал с бревна и вытянул шею, прислушиваясь.

Ну, как можно было сразу не узнать бывалым рубакам – ведь бой это! Самая что ни на есть сеча!

И казаки, вскочив со своих седалищ, не разбирая дороги, бросились к берегу реки.

Десятки глаз напряженно вглядывались в ночную тьму вверх по течению, откуда уже более отчетливо слышался далекий, немного подзабытый, но узнаваемый всеми шум боя.

Когда он смолк, атаман дрогнувшим от волнения голосом крикнул: «За оружие, браты!»

«За оружие! За оружие!» – поддержали казаки.

Вооружились довольно быстро: сказывалась усвоенная годами привычка. Даже казачки взяли в руки топоры, косы, вилы и полные решимости встали рядом с мужчинами.

Никто не уходил из лагеря. Потушив костры, сидели в полной темноте и ждали. Нетерпеливые щелкали курками пистолетов и ружей, проверяли, все ли в порядке. Охваченные все растущей тревогой, поселенцы страстно желали наступления утра, когда уже можно было бы видеть опасность, которая, как никто не сомневался, им угрожала.

– Ничаво, – сказала Агафья Рябова, пересиливая страх и судорожно сжимая руку Акулине, – ничаво. Гдей-то далече бьются. За ночь до нас докатятся.

– Замолчь, лярва! – рыкнул на жену Степан. – Степняки што зайцы. Ныне здеся – завтра…

На рассвете хлынул ливень. Он хлестал до позднего утра, а потом выдохся и поливал землю мелкими обессиленными струями.

Кочегуров проверил пушки и, осторожно ступая по скользкой, размытой глине, приблизился к казакам, которые, прячась от дождя, расположились под раскидистыми ветвями огромной осины.

– Мое почтеньице вам, браты-казаки! Ужо утро на дворе, а ворогов не видно.

Покрасневшее от ветра мокрое лицо есаула было по-мальчишески весело.

– Сдается мне, степняки ужо друг с дружкой сцепилися. Мож, не поделили што?

Арапов не ответил. Думая о чем-то своем, он вытянул руку вперед, наблюдая, как редкие капли дождя барабанят по широкой ладони. Сидевший рядом Степка с любопытством разглядывал его лицо, полускрытое натянутой до самых глаз шапкой.

– Поделом, пущай друг дружку полосуют, нам легше станется осилить их. – Высказав фразу, Гурьян легко вскочил и поспешил навстречу жене, которая, сгибаясь под тяжестью коромысла, несла воду.

– Ай, верно грит. – Степка лихо выхватил из ножен саблю и с любовью провел по клинку. – Пущай токо сунутся, вражины! Мы их…

Кочегуров, улыбаясь, смотрел на храброго юношу.

– Мож, сплаваем да поглядим хто нам ночью спать мешал? А?

Это было сказано шутливо. Но в серьезных вопросах атаман Арапов шуток не понимал. Он решительно сдвинул шапку на затылок и окинул есаула благодарным взглядом:

– Дело говоришь, любо слушать. Я вечор о том же думал!

Хотя рассвет долго терялся за темной пеленой дождя, но все-таки пробился сквозь нее. Наступило бледное утро. К полудню и вовсе прояснилось. По обновленному небу поплыли белые прозрачные облака. Жаркое летнее солнце ощупывало мокрые деревья, шалаши, землю, людей. И куда девались усталость, раздражение, лихорадочный озноб от бессонницы и холода?!

Казачки занялись приготовлением обеда, а казаки сносили бревна к середине поляны, на которой колышками было отмечено место под строительство избы. Бревна были сложены высокими штабелями. То и дело за одним бревном валилась целая куча, и тут же приходилось отскакивать, чтобы не сбило с ног, не ударило, не отдавило пальцы. После тревожной ночи работа шла, как никогда, напористо и зло. Но казаки не роптали. Каждый знал, что чем быстрее они построят хоть какое-то укрытие, тем легче будет держать оборону от степняков, которые скоро обязательно появятся. В их дружелюбие не верил никто, особенно после ночного боя в верховьях реки.

– Ково с собой возьмешь? – спросил Арапов есаула, который при полном вооружении вышел из шалаша, собираясь идти на берег.

– Ня знай, – пожал тот плечами.

– Мож, свово Демьяна и Евдокимку Пегова?

– Пущай здеся остаются. – Кочегуров хитро улыбнулся. – Они по плотнитскому делу охочи, вот и пущай себе тешатся. Я ж Степку возьму да Гурьяна, коль ты дозволишь.

– Бери.

Атаман поморщился. Ему жаль было отпускать Куракина, сильные руки которого так нужны для строительства. Но и более сильного гребца, который один мог запросто заменить шестерых на веслах, едва ли можно было сыскать среди казаков.

Предупредив Степку и Гурьяна о предстоящем деле, Кочегуров присел рядом с Араповым, который угрюмо смотрел куда-то вдаль, оперевшись локтем о борт будары.

– Будя хмуриться, Василий! – Он несильно ткнул атамана кулаком в плечо. – Хде наша не пропадала…

Арапов очнулся от своих мыслей. Надо было решать. Он с утра обдумывал и все-таки не знал, стоило ли отпускать есаула в верховья. Но, видимо, благоразумие взяло вверх над осторожностью и сомнениями, и после небольшой паузы он сказал:

– Далече не заплывайте! Как уразумеете што и как, зараз вертайте.

Кочегуров покосился на свои щегольские сапоги, потом махнул рукой:

– Рано нам в могилы, Василий. А на бударе нас не достать ни каракалпакам, ни кайсакам, штоб им лопнуть.

– Сплюнь, штоб беду не накликать. – Атаман перевел взгляд на приближающихся Гурьяна и Степку, после чего с тяжелым вздохом поднялся. – К берегам не чальтесь, середины держитесь. Киргизы вплавь вас не возьмут, но их стрелы дюже востры.

– Што казаку стрела вражья? – Кочегуров вошел в спущенную на воду будару и, улыбнувшись, подмигнул атаману. – Их стрелы для нас щепки бесполезные, ковылинки пересохшие…

– Храни вас Хосподь, робяты! – Арапов еще раз тяжело вздохнул и перекрестил отплывающую от берега будару. – Живыми вертайтесь, Христом Богом прошу.

Никифор увидел Нюру сразу, как только она, сопровождаемая женой Гавриила, вернулась в лагерь. Тонкая белая рубашка на ней была порвана. Девушка неуклюже куталась в большой грубый платок и испуганно смотрела на происходящее в лагере. Казак с оторопью взглянул на девушку и, дрогнув от радости, приметил, как, побеждая испуг и боль, она на мгновение улыбнулась ему одними глазами. Задыхаясь, он подбежал к ней и, заключив ее в объятия, оторвал от земли. Нюра была тонка и легка. Волнуясь от прикосновения к ее телу, он наклонился и хрипло сказал:

– Слава те, Боже милосердный! Жива, жива моя голуба!

Нюра, все еще продолжая вздрагивать от испуга, тихо выговорила:

– Спасибо Хосподу, что и ты жив, Никифор!

Казак не смог сдержаться – губами вытер капельку крови с ее поцарапанного лба. И тут же замер от страха и счастья. Девушка прикрыла глаза: «А я… а я…»

Никифор задохнулся и замолчал. Нюра плотно сжала губы и не смотрела на него. Продолжать разговор вдруг стало невозможно. Они ухватились за то, что было спасением для обоих.

– Как проведали об том, што мы от кыргызов отбились? – заговорил Никифор, едва справляясь с дрожью в голосе.

– Мальчонка сообчил, – немного оживившись, ответила Нюра.