© Чиненков А.В., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Девять дней струги медленно поднимались вверх по реке, преодолевая стремительное течение. Налегавшие на весла казаки выбились из сил. Они гребли от зари до заката, причаливая к берегу лишь в полдень для трапезы и краткого отдыха и на ночлег.

Дни стояли ясные и долгие, что позволяло преодолевать значительные расстояния, а вот ночи… За короткие ночные часы казаки едва успевали отдохнуть, выспаться и подкрепиться, как атаман Василий Арапов чуть ли не плетью загонял их обратно в струги, и поход продолжался.

У Степки Погадаева было странное ощущение неповторимости всего, что он видит и делает. Руки ныли от тяжелой работы, пот застилал глаза, но кудрявая светловолосая голова не переставала поворачиваться из стороны в сторону, позволяя юноше любоваться красивыми живописными местами.

Весна 1723 года началась радостно и дружно. Разливы на реках бушевали обильные и размашистые. Яик вышел из берегов и был похож на море. Его мутные воды сметали все на своем пути.

Река Сакмара, в русло которой струги казаков вошли еще прошлым вечером, мало чем отличалась от Яика, в который впадала. Ее течение не менее быстро; берега глинистые и песчаные. Но, в отличие от большей своей частью безлесных берегов Яика, берега Сакмары покрыты лесом, чередующимся с без устали зеленеющими лугами.

Немало успел повидать на своем веку Степка, но такой нетронутой красоты, такого буйного могущества окружавших реку лесов видеть не доводилось. Он оглядывался и видел, что второй струг едва поспевает за ними, отчего на сердце становилось веселее, а руки…

– Ужо который раз в энтих местах, а зрю все, как сызнова, – проговорил сидящий рядом Гаврила Крыгин. – И здеся бывал, и далее. Завсегда как возвертался в Яицк[1], аш тоска душу сминала. Большущая охота возвернуться сюды сызнова поедом поедала!

– А я, – вступил в разговор сидящий сзади казак Данила Осипов, – тож здеся бывал. И не раз бывал, то-то!

Он гордо тряхнул седой головой и сплюнул в воду, бурлящую за бортом.

– Ешо с атаманом Меркурьевым, бывалочи, не единожды в поход супротив кыргызов, каракалпаков и джунгар хаживали. Как по сакмарским берегам проходили, так и заприметили удобное место в междугорье для крепостицы. Так-то вот, бляшечки!

– Конешно, тута те и луга, и лес для постройки, – заговорил налегающий на весла Степан Рябов. – Как токо Василь Евдокимыч на круге про вольны земли обсказал, так я зараз…

– Иш каков прыткий. – Осипов снова сплюнул за борт и ухмыльнулся. – Вольной землицы ему подавай. А што с ней дееть бушь? Жрать? За кажну ейную пядь ешо постоять придется. Новы земли… Энто для нас оне новы, а для хозяев не! Степняк горой за них станет, во как!

Сидевший на корме атаман Василий Арапов прислушивался к разговору казаков и улыбался. Он знал об этих местах намного больше своих спутников. Еще с прежних походов прикипел к ним сердцем и полюбил на всю оставшуюся жизнь.

Как и у любого казака, у Арапова болела душа за судьбу земли Русской. Через земли, которые Василий собирался освоить и закрепить за державой, часто совершали набеги кочевые племена. И он не раз обращался к атаману Яицкого казачьего войска Меркурьеву с просьбами и уговорами построить крепость на реке Сакмаре, дабы защитить русских людей от набегов. Каракалпаки, киргиз-кайсаки, джунгары часто посягали на эти земли, чиня большие разорения и уводя в плен много людей. Они…

– Хочу вот тя обспросить: пошто с нами подался?

Арапов прервал размышления и прислушался. Ему стало интересно, что ответит Степка на вопрос Данилы Осипова. Атаман внимательно посмотрел на растерявшегося юношу, который от неожиданности едва не выронил весло.

– Судьбина моя така, – покосившись на соседей, ответил он.

– Судьбина, баешь, иш ты. – Осипов на секунду задумался и поучительным тоном изрек: – Зелен ты ешо. Не оперился, бляшечки!

Степка обиженно нахмурился, поджал губы, но смолчал. Любому казаку была известна в походах его удаль, а тут…

– Не серчай, сиденок[2], – ободряюще коснулся его плеча Гаврила Крыгин. – Серчать не следут.

Он с хитрецой покосился на смутившегося юношу. А Степка отвернул покрасневшее от досады лицо.

– Пошто к нему причыпылись, репьи? – подал голос все это время молчавший Петр Пудовкин. – Хто хоть раз видал, штоб он осерчал без дела? Энто ты, Гавря, верблюд бесхребетный, как што, дык на дерьмо исходишь.

Гаврила Крыгин даже затрясся весь, услышав такое. Он покраснел от гнева:

– Да ты, э-э-э…

– Вертай к берегу, – усмехнулся Арапов и налег на весла, желая дать гребцам время на отдых и унять вспыхнувшую ссору. Он поднял глаза к небу и с вздохом добавил: – Ночевать тута будем.

Крыгин метнул на него через плечо сердитый взгляд и огрызнулся:

– Пошто в рань таку, батько? Ешо эвон…

– Вертай, говорю!

Арапов нахмурил брови, что являлось плохим признаком для ослушников. Все знали его крутой нрав и тяжелую руку. Василий Евдокимович был справедливым атаманом, но скорым на расправу. Он терпеть не мог тех, кто пререкается без дела. Вот и сейчас Арапов смерил Крыгина тяжелым взглядом, да так выразительно, что тот ссутулил плечи и замолчал.

Пока струг, рассекая воду, приближался к берегу, Степка прикрыл глаза и вспомнил свою девушку Нюру. Дрожь пробежала по телу, и он не заметил, как выпрямился. Вспомнились вечерние прогулки, нежная болтовня, упреки, шутки, уверения. Степка даже вспомнил, как решился и впервые в жизни поцеловал ее в щечку на прощание. А когда поутру усаживался в струг, то скользнул взглядом по лицам провожающих казаков девушек и увидел Нюру, которая смущенно жалась в сторонке, нервно теребя свою пышную косу. Он простился с нею уже вечером. Теряя смелость от ее огромных серых глаз и робкой улыбки, он спросил: «Не забудешь?» А она серьезно ответила: «Не така я…»

Струги приткнулись к берегу. Казаки живо перемахнули через борты и закрепили их канатами к стволам деревьев. Арапов потянулся, расправил широкие плечи и кивнул прибывшим с ними женщинам: «Харчи стряпайте подальше от воды. Не ровен час…»

Прилетевшая стрела вонзилась в мокрый песок у его ног, своим появлением прервав фразу, так и оставшуюся невысказанной атаманом.

Едва потухли последние отблески заката, как другую сторону небосвода заслонили тяжелые черные тучи. Порывистый ветер в считаные минуты разбросал их по всему небу, и дождь, смешанный со снегом, извергся на землю.

Одинокий всадник остановил коня на окраине Яицка. Дождь усиливался, а ветер крепчал. Струи мутной воды журча обтекали ноги уставшего жеребца, затем собирались в пенистые ручейки, стремящиеся к реке.

На плечах всадника была вымокшая накидка, на голове – шапка, надвинутая низко на глаза. Всем своим видом он походил если не на албасты[3], то на байгуша[4], но никак не на казака, хотя притороченная к боку сабля и камча[5] в руке говорили об обратном.

Всадник пристально вглядывался в ночную мглу, словно пытался разглядеть кого-то. Но, на беду, ночь была ненастная, небо – темное, а ветер глухо шумел в степи и завывал в ветвях одинокого осокоря над головой казака.

Возвращаясь в Яицк с дальней заимки, он строил смелые планы. В самом радужном из них он видел себя гордо въезжающим на верном Хане в город, лихо спрыгивающим у избы атамана на землю и гоголем идущим мимо девок навстречу раскинувшему для объятий руки атаману.