– Куды от вас денешся, покудова вражина недалече. Но задержусь не надолго. Как токо беда минует, уйду и я. Ведет меня нужда в края дальние, а путь туды, ведомо, неблизок.

Когда плоты перетащили из зарослей на воду, Гавриил собрал всех своих последователей.

– Но, – сказал он, – хочу вразумлять вас, браты. Я хочу обспросить вас. Вы меня знаете?

– Знаем! – дружно крикнули кулугуры.

– Доверяете мне?

– Доверяем! Доверяем! – На удивление Никифора вместе со всеми кричала и Нюра, бледная от возбуждения.

– Мытарства наши и беды токмо зачинаются, – сказал старец. – И опасаюсь я, што все мы их не в полной мере разумеем. Не готовы мы к эвоным. Хосподь послал нас в путь ради сохранения веры и спасения от гонителей. И угодно ему даровать нам сии испытания ради проверки крепости веры и духа нашего. И Христу угодно какими ешо наградить нас лишениями впереди. Недалече осень, а за нею грянет зима лютая. И нужда нам великая посему место удобное сыскать…

Он долго говорил о том, как много надо перенести, преодолеть, чтобы в кратчайший срок обеспечить себя надежной крышей над головой и защитой от нападений врагов. Сход шумел, одобряя каждое его слово. Гавриил знал, что делал. Своей пламенной речью он умело вдохнул надежду в сердца усомнившихся, укрепил дух уставших, а в заключение благословил всех и подал команду грузиться на плоты.

Как только плоты поочередно друг за другом отчалили от берега, погода резко испортилась. Солнце заволокли свинцовые тучи, и вдруг, точно вдребезги, разлетелось небо.

Раскатистый удар обрушился прямо на головы притихших от страха людей. Порыв ветра пронесся над плотами, за которым последовал второй и третий. А над головами, треснув по извилистой кривой, словно раскололось небо. И тотчас вслед всех оглушил ужасный грохот.

– Свят, свят, свят, – неистово молилась, сидя на вещах, Марья, левой рукой прижимая к груди перепуганную Нюру.

– Ратуйте, браты! – перекрикивая бурю, вещал басом Гавриил, изо всех сил налегая на шест. – То Хосподь весть нам благую шлет. Всем ведомо, што гроза завсегда гремит тады, кады рабы Божьи творят себе и Хосподу во благо!

Снова загрохотал гром. Ослепительная голубовато-белая молния прорезала небо и уткнулась острым концом в воду перед плотом. Умный старец использовал и это явление природы себе на пользу, во всеуслышание объявив, что чудо это не что иное, как перст Божий.

Паства, конечно же, безоговорочно поверила ему. Но когда гром затих, люди с облегчением вздохнули.

Однако это было только начало. Уже скоро природа разыгралась всерьез. Синие прорези молний непрерывно полосовали небо, бросая мимолетные отблески на прибрежные деревья, на головы переправляющихся на плотах людей. И вслед за каждым проблеском молний следовало оглушающее сотрясение воздуха, заставлявшее пригибать головы и съеживаться, чтобы не раздавило, не опрокинуло навзничь или в воду.

Прижавшись к Марье, Нюра плакала, пронзительно вскрикивая всякий раз, когда синее пламя озаряло небо. А Никифор… Он угрюмо налегал на шест, начиная уставать от напряжения, ничего не слыша от грохота и ничего не видя от мерцания молний. Он молил про себя Бога о спасении, но вовсе не боялся умереть под ударами стихии, ибо считал скорую смерть неким благом, ниспосланным во искупление всех его смертных грехов. И еще… и еще он думал о Нюре, ради которой в общем-то и согласился временно примкнуть к кулугурам, чтобы набраться сил перед долгим переходом на Дон. Он верил, что найдет там свое счастье, восстановит доброе имя.

Снова мощным порывом пронесся ветер. Молния осветила большую темную тучу, надвигающуюся с низовий реки. Вдруг она развернулась на половину неба и стала быстро приближаться. Порывы ветра участились, освежая воздух и неся на своих крыльях предчувствие беды.

Вскоре, когда плоты, скрипя и повизгивая, достигли середины реки, надобность в шестах отпала, так как невозможно было достать дно. В ход пошли огромные весла. Никифору пришлось встать рядом с Гавриилом, который самозабвенно перекрестился, поплевал на ладони и медвежьей хваткой ухватился за весло.

– Ниче, выдюжим! – прохрипел старец осипшим голосом и принялся вертеть тяжелым веслом, как игрушкой, словно и не нуждаясь в помощи напарника.

Яростные вспышки молний озаряли напряженные руки налегавших на весла людей, их склоненные спины и угрюмые лица. Раскаты грома неистовствовали над их головами. И вдруг, словно прорвав невидимую преграду, с неба хлынула вода. Нет, это был далеко не дождь. Это лилась река, сплошная и неудержимая. В мгновение ока люди промокли с ног до головы.

Началась суматоха. Если бы не грубый окрик Гавриила, все побросали бы весла. Но уважение к старцу, видимо, было так велико, что кулугуры не посмели его ослушаться и продолжали грести, чтобы сдвинуть плоты в сторону медленно приближающегося противоположного берега.

Матери кутали в промокшую одежду перепуганных плачущих детей и прижимали их к себе. Женщины, что постарше, изо всех сил сдерживали перепуганных лошадей, которые неистово ржали и порывались спрыгнуть с плотов в воду. А ливень лил не переставая, словно над головами несчастных расположилось целое море.

– Ешо, ешо немного стерпите, браты! – хрипел неизвестно кому Гавриил, не замечая, что его никто не слышит. – Испытание… Хосподь…

Плот уткнулся бортом в берег. Все, кто был на нем, повалились на мокрые бревна. Несколько гребцов, не удержав равновесия, свалились в воду.

Цель была достигнута – переправа через реку состоялась. И, словно по волшебству, ливень внезапно прекратился, ветер развеял тучи, и высоко в небе приветливо засияло солнце.

– Чудеса! – очумело вытаращился на небо Никифор. – Энто што, мне чудится?

– Кабы так. – Гавриил отбросил весло и, встав рядом с казаком, внимательно осмотрел заросший густым кустарником берег. – Хосподь указал нам путь, помыл его водой с небес, и сее может означать токо одно – молитвы наши услышаны, и мы на верном пути.

– Воистину чудо! – Никифор набожно перекрестился и покосился на старца.

Казак никогда не видел подобного, поэтому он твердо уверовал в правильность посулов Гавриила и в то, что путь его общине указывает сам Господь.

Убедившись, что все плоты причалили к берегу, старец первым сошел на землю, после чего его примеру последовали и остальные. Никифор же, позабыв об обидных словах, высказанных Нюрой перед переправой, решительно подошел к повозке, отстранил рукой неприязненно посмотревшую на него Марью и, взяв девушку на руки, бережно снес ее на берег. Уже без иронии посмотрев на кулугуров, которые на лесной полянке устраивались на молебен, он поставил Нюру на землю, подошел к Гавриилу и встал перед ним на колени.

– Я весьма рад, што и ты прозрел тож. – Старец перекрестил преклоненную голову казака двумя пальцами и одарил вялой улыбкой. – Отбившийся агнец завсегда возвернется обратно в стадо!

– Верую я! – Никифор схватил руку Гавриила и с упоением поцеловал. – Истинная вера твоя… Ежели я не тронулся умом, то зрил энто воочию!

– Рад за тебя и за… – Старец посмотрел на остолбеневшую при виде неожиданного поступка казака Нюру и поманил ее рукой. – Ступай к нам, дева. Ибо негоже супружице издалече глазеть на мужа, готовящегося смиренно выслушать истину Божью.

– Я? – Девушка вздрогнула и, не зная, как поступить, растерянно пожала плечами.

– Подем, не боись. – Появившаяся сзади Марья обняла Нюру за плечи и подвела к Никифору. – Слухать проповедь никому не грешно и не зазорно. Ежели ты даж исповедуешь веру иную… Православную!

– Грех-то какой, Хосподи. – Девушка опустилась на колени и, воровато поглядывая на Гавриила, перекрестилась тремя пальцами. – Видела б меня матушка – прокляла б.

Услышав ее слова, Никифор недовольно покосился и едва слышно прошептал:

– Довольно языком талабонить. Ни к чему. Не хошь слухать – другим не мешай.

– Да я… – Нюра вспыхнула румянцем и замолчала. А старец Гавриил воздел к небу руки и начал очередную проповедь, да так проникновенно, словно находился не в лесу перед своими единоверцами, а в самом Киеве перед мощами святых, почитаемых верой.