Сразу после свадьбы они сбежали в Москву, чтобы целую неделю спокойно изучать Кремль и окрестности.

— А мне здесь больше, чем в столице нравится: спокойно и патриархально, люди проще, правда? — допытывалась Сима на прогулке по набережной реки.

— Добавь безветренную погоду и здоровый мороз, — добавил Евгений, облокотившись на ограждение и вдруг решительно выпалил:

— У нас не может быть детей из-за меня. Прости, не решался сказать тебе раньше.

Серафима погладила ему щеку варежкой и и мягко сказала:

— Я все знаю, милый. Анна Семеновна меня просветила. Не переживай — я найду себе занятие, кроме материнства.

«Фу-у, кажется одну проблему решили, а я, дурак, переживал, теперь надо найти жилье нормальное для молодой семьи, а то живешь по-спартански, будто и не наследственный граф», — прикидывал в уме Аркадьев.

Они сходили в Большой театр на маскарад в национальных нарядах с танцами по роману Лажечникова «Ледяной дом». Неизбалованная зрелищами Серафима была в восторге, ну а Евгений усиленно имитировал интерес, чтобы не обидеть жену.

После возвращения в Питер, начались интенсивные поиски жилья. Главное, что молодожены плохо представляли, что им нужно: отдельный особняк или просторная квартира. Уже через две недели, они поняли, что жить в особняке весьма накладно: самые дешевые шли по цене 7000-10000 рублей в год. Покупать же дом в столице сейчас не входило в планы Аркадьева. За пятикомнатную довольно скромную квартиру просили не менее 1500 рублей в год, а уж за десятикомнатную — до 4 000 рублей.

«Помнится, читал, что Пушкин за 12-ти комнатную на Большой Морской платил 3 300 в год, но когда это было», — заметил себе Евгений и продолжил искать.

Наконец удалось подобрать подходящую квартиру на Садовой улице в трехэтажном доме на втором этаже. За семикомнатную квартиру просили всего 1800 рублей в год, а главное, там имелся ватерклозет и ванная с горячей водой. Отопление было водяное с котельной во дворе. Аркадьева все устроило, и он привез Серафиму, заранее надеясь, что ей понравится. Она походила по комнатам, посмотрела в окна, посидела на диване и вынесла вердикт: «Мне нравится». Через два дня Аркадьевы переехали, а Серафима напористо взялась за устройство их быта, в первую очередь, наняв опытную кухарку и приходящую уборщицу. Обоим женщинам было за сорок, что полностью устраивало молодую графиню, достаточно много слышавшую про романы хозяев с прислугой.

Увлеченные люди гораздо меньше прочих озабочены, чем заняться в свободное время: его у них или нет, или они отсыпаются. Однако, если нервная система такого человека не устойчива, то неизбежны срывы и приступы депрессии.

В этом отношении у Екатерины Нориной было все в порядке: постоянный позитивный настрой помогал ей в любые периоды жизни, позволяя найти выход из неприятных ситуаций. Поглощенная медицинской практикой, она мимоходом решала и плотские проблемы, не испытывая душевных терзаний и большой привязанности, а руководствуясь исключительно практичностью. Жалованье в больнице ей установили в 60 рублей в месяц, что было меньше, чем у мужчин, но превышало ее потребности и позволяло даже откладывать на счет в банке. В Обуховской больнице все пациенты были женщины и, естественно, они доверяли Катерине больше, чем мужчинам, поэтому ее хирургическая практика и опыт росли очень быстро. Нередко ей перепадали и денежные благодарности от состоятельных пациентов, которые Катерина, совсем не смущаясь, брала.

Однако, рассказ Аркадьева об открытиях сестры не оставили ее равнодушной и в мае 1884 года, написав прошение об отпуске, она отправилась в Курск. Дорога была долгой и скучной, как и попутчики, поэтому Катерина читала всю дорогу медицинские журналы на немецком, чем окончательно отгородилась от общения.

С некоторым волнением она разглядывала город, в котором не была два года, с грустью констатировав, что он остался таким же таким же патриархальным. Родители заметно постарели, но с неподдельным восторгом встретили дочь, которая размякла при виде родного дома и близких. Ее усадили и принялись допрашивать с пристрастием, поскольку в письмах она предпочитала о работе не распространяться.

— Сколько ж операций ты делаешь? — недоверчиво спросил Василий Васильевич, после краткого рассказа Кати о работе и жизни в столице.

— Если несложных, то до четырех в день, ну а сложных — не более одной, да и то с помощниками, — небрежно бросила она, поглядывая с усмешкой в широко раскрытые глаза матери.

— Как же ты не устаешь? А ответственность какая, — запричитала Авдотья Карповна.

В ответ Катерина только махнула рукой — мол пустяки. На самом деле мать интересовало совсем другое и она осторожно поинтересовалась:

— Замуж-то не собираешься?

— Пока не выбрала — очень много желающих, — не выдавая тайну, похвасталась Катя.

— Смотри, Катенька, сейчас много женихов, а через год-два и завалящего не найдешь, — вздохнула мать, понимая, что разумная дочь не послушает совета.

— Лучше расскажи, папа, что вы с Лизаветой изобрели, а то граф мне уши прожужжал, — перевела разговор Катя со скользкой темы.

— Это необыкновенное лекарство, у нас уже многие доктора им пользуют больных, а месяц назад через Аркадьева подали заявку на привилегию. Лиза в своей лаборатории делает его, но хранить больше двух недель нельзя. Хорошо бы и ты помогла, — предложил Норин. — У вас там другие возможности и масштабы, а по железной дороге можно успеть доставить.

— Затем и приехала, завтра в Климово к сестренке, — и Катерина начала расспрашивать про других родственников и знакомых.

В Климово поехали Катерина с матерью — той хотелось повидаться с внуком. Цветущие поля и зеленые леса настроили Катю на лирический лад, и она упоенно вдыхала запахи весны, совершенно не слушая поучительные истории Авдотьи Карповны о слишком разборчивых невестах. «Забраться бы с молодым чистеньким пастушком на полянку у ручейка и предаться самой развратной любви, только без последствий», — сладостно мечтала Катя. — «Теперь понятно, почему у деревенских помногу детей: тут сам воздух заставляет подражать безудержному размножению насекомых и животных». Авдотья Карповна успела дойти до троюродных сестер, оставшихся с носом, потому что долго выбирали, но тут уже и приехали в имение. Увидев экипаж, Елизавета бегом подбежала к сестре и повисла у нее на шее и только потом обняла мать.

— Умница — не растолстела после родов, — одобрила Катя, не сводя глаз с сестры. — Как жалко, что мы редко видимся, так хочется иногда с тобой посекретничать.

— Ну ты же не завтра уезжаешь, надеюсь?

— Не волнуйся, я вам всем надоем еще.

Артур до обеда был в поле, Авдотья Карповна завладела внуком, а Лиза увела сестру в лабораторию, непрерывно рассказывая о результатах лечения пенициллином.

— Сейчас я получила такой чистый состав, что можно было бы в прошлом году всех от тифа спасти. Представляешь! Даже Анну Семеновну.

Последнюю фразу Лиза произнесла, чуть всхлипнув и помолчав минуту. Потом продолжила:

— Евгений Львович связался с Алексеем Герасимовичем Полотебновым и тот согласился на соавторство нового лекарства, хотя, по-моему, не осознал всей значимости открытия. Я очень надеюсь на тебя, сестренка. Граф написал, если наберем достаточный опыт, он уговорит какого-нибудь фабриканта начать серийное производство. И тогда хоть от части болезней избавим людей.

— Лизка, ты все такая же наивная. Любому фабриканту важна прибыль, а страдания людей им выгодны — быстрее и больше заплатят. Ты же отлично знаешь, что все лекарства у нас немецкие, да и фабрики тоже.

— Сестрица, ты циник! А вот Евгений Львович уже ведет переговоры с московским фабрикантом, правда, тоже немцем, но работающим в России, — быстро сказала Лиза и показала Кате язык.

— Что-то часто я от тебя слышу «Евгений Львович». Смотри, пожалуюсь Серафиме — она дама серьезная и на полголовы тебя выше, — весело дурачилась Катерина.