Я вопрошающе вскинула брови.
— А в чем была моя вина, позволь уточнить?
Алфи встал с места, поставил на стол полную пепельницу, а после снял пиджак и швырнул мне.
— Я был влюблен и настроение моё целиком зависело не от погоды, и даже не от обстановки в доме или на работе, оно зависило — от тебя. От одной, блять, итальянской девчонки, что вымотала мне всю душу за короткие шестьдесят девять недель, — отрезал он, наблюдая как я надеваю его пиджак и вдыхаю запах его тела с ткани, что была тёплой, согревая ещё и изнутри.
Повисло молчание, которое никто не смел нарушать.
— Я писала тебе, но…
Алфи взорвался, потому что полоска фитиля уже давно разгоралась и достигла своего предела сейчас.
— Ложь! — рыкнул он, — Ни одного письма за полгода! Ни одного ебаного звонка! Я первым делом подумал, что у меня сломался телефон, но он как проклятый звенел, стоило позвонить кому угодно, говоря мне лишь о том, что дело не в аппарате, дело уже в тебе!
— Алфи, Лука отклю… — начала я снова, но Альфред отрезал меня вновь и вновь.
— Соседский, школьный, мать твою, телеграфный аппарат! Я не поверю, что ты не могла сообщить мне, что скучаешь хоть как-то! — тяжёло дышал он, нервно чиркая зажигалкой возле лица, — Две закорючки в письме! Ты имела возможность, ты не имела желания, мисс Чангретта! — тыкал он в меня пальцами, держа в них сигарету.
Я замолчала, опустила голову, но соглашаться с его доводами не собиралась.
— Ты нашла себе Марко Страфи, что водил тебя за руку, и ты шла! Шла, блять, за ним как за пророком! — цедил Алфи, роняя пепел на пол, — Пока я ждал тебя в Лондоне на каникулы!
— Лука знал обо всем, — прошептала я, не пытаясь заглушить Соломонса, он стих сам, пытаясь расслышать меня.
— Что? — нахмурился он, забыв и о сигарете, что почти дотлела, обжигая пальцы мужчины, но ему было на них наплевать, — Повтори!
Я посмотрела в его растерянные глаза и внутри меня стало пусто, хотя и попахивало лицемерием.
— Лука перехватил все письма, он знал о нас, — дрогнул мой голос предательски, и Альфред опустился на короточки к моим ногам, задевая колени своими пахнущими дымом руками, — Он читал каждое, причём в слух и перед всей акапеллой, пока я стояла как перед судом, ожидая приговора и казни.
Алфи оглаживал моё колено.
— Вся семья слышала, как мы изощрались с тобой в мнимой постели, — с глаз моих брызнули слезы, как бы стирая картинку недавнего прошлого, — С той минуты, как он нашёл письма, он оторвал меня от тебя, а тебя он подорвал, как игрушечную машинку, что хранилась на его столе.
Алфи больно прикусил свою губу, сжимая кулаки.
— Эти сцены нашего «романа» были выставлены на аукцион потех, а я как редкая картина, что изображала в масляных красках стыд и сметение, пока они смеялись и просчитывали траекторию с которой пуля войдет в твой лоб, насколько быстро она пробьёт череп и за сколько жизнь покинет твоё тело, а ты сам — мою жизнь, потому что меня растили как свинью на убой, и скотобойня была не у тебя во дворе, а во владениях Капоне.
Альфред смотрел мне в рот и ловил слова, меняя эмоции лица каждую долю секунды.
— Мне дали выбор: шаг назад и Альфред Соломонс — просто моё глупое и юное прошлое, когда гормоны все говорят сами за себя, а рядом для вида — Марко. Или же, Соломонс прочувствует на себе глубину проникновения пуль пистолета-пулемёта, который Лука часто носит с собой.
Соломонс попятился назад.
— Я расту, живу и дышу, чтобы после лечь под кого-то из Капоне, в руках которого ещё держится власть, а в запасе спрятаны деньги. Меня завещали и акт крещения был актом подписания союза. Иначе, откуда ты думаешь у Луки по сравнению с тобой такой головокружительный успех? Ты стал лишним игроком, который мог помешать, понимаешь?
Альфред встал, закрыв глаза, руки его бились в дрожи, пока губы растерянно смыкались и размыкались, но он не мог подобрать тех самых слов, которые всегда хотел сказать.
— Ты наказал меня, и не совсем по праву, ведь нельзя же всё-таки обвинить гравитацию в том, что люди притягиваются, и нельзя обвинить меня в том, что я невидимыми шелковыми нитями привязала тебя к себе, а ты запутался и не можешь вырваться, как бы сильно этого не хотел.
========== XI. Отчаяние, как ключ от своего же сердца ==========
POV/ВИОЛЕТТА
Последнюю ночь мне не спалось.
Добравшись до особняка Алфи завёл меня в дом и оставил в гостиной на попечение няни, будто я одногодка Луи. А сам он развернулся и побрел к выходу, командуя своими «солдатиками», чтобы те не спали на посту в эту ночь и готовились к нападению.
Мальчик же, к слову, был рад, что ему не придётся коротать вечер в одиночестве и поволок меня за руку в свою комнату.
Мы поднялись на второй этаж, и Льюис тут же высыпал свою огромную коробку игрушек, показывая мне каждую, описывая детали в мельчайших подробностях. А я сидела и улыбалась как ополумевшая, потому что мысли мои были далеко.
Переживания выстроились в огромный замок, где на самом верху томился Тео, чуть ниже я, а в самом низу уже Соломонс и мой брат.
Грядёт война, иначе к чему всё это затишье?
Луи выдирал меня из переживаний, забалтывая какой-то детской ерундой, а я снова пропадала в своих переживаниях.
Под конец вечера мальчик уснул прям на ковре, надев пижаму задом наперёд, опустив голову на моё колено.
Он сладко спал и губы его слипались также, как у отца, хотя последнего спящим я и не видела.
Я гладила мальчика по волосам, приглаживая его густые пряди, представляя, кем вырастет добрый Луи, что вынужден коротать дни и ночи в полном одиночестве, что разбавлялось только редким урчанием няни на заднем фоне.
Шёл двенадцатый час, а Алфи всё не было, чтобы хотя бы кто-то помог мне перенести мальчика в кровать, и я сделала это сама, а после, плотно укрыв одеялом поцеловала его в макушку, пожелав добрых снов.
Вернувшись к себе я долго ворочалась, пытаясь уснуть, то считала овец, то прислушивалась к шуму на улице, то принимала тёплый душ, чтобы хоть как-то сомкнуть после глаза. Но, сон всё не шёл, и я решила перекусить, спустившись вниз по ступеням, хватая кусок хлеба, на него слой масла и стакан тёплой воды. Хозяйничать в чужой мне кухне не хотелось.
В районе часа, а может, двух ночи, я услышала какой-то шум внизу: хлопнула дверца машины, затем шаги и чье-то невнятное бормотание, а уже потом настойчивый стук в дверь.
Я лежала неподвижно, решив, что кто-то из слуг да откроет, но по-видимому, Луи умотал всех так, что через 10 минут настойчивого стука мне пришлось подняться и рвануть вниз, накинув на тонкую сорочку свой халат.
Поежившись от холода, я побрела по лестнице, видя за винтажной дверью двойной силуэт. Ноги мои обдувало сквозным ветром, поэтому я скакала на цыпочках, боясь ступать на ледяную плитку прихожей всей ступней.
Открыв, я увидела в доску, или же в стельку, а может, вдребезги пьяного еврея, а ещё стоящего рядом с ним мужчину, что практически держал на себе Соломонса, как большая черепаха. Алфи беспомощно висел: шляпа его съехала, пальто нараспашку, рубашка обнажала грудь и болталась, выползшая из брюк, а те в свою очередь прочно держались на бедрах.
— Какая фея, — заметил незнакомец, удовлетворенно оценив меня с ног до головы, поправив свои маленькие стекляшки-очки, — Я не знал, что у тебя есть дочь.
Я подняла брови, и Алфи словно пробудился ото сна, вздергивая голову, заметив стоящую на пороге меня.
— Это моя сварливая женушка, — съязвил он, проталкиваясь в дом.
— Чего? — спросил его мужчина.
Алфи подошёл ко мне и схватив за подбородок, легонько чмокнул меня в носик, обдавая ароматом прогорклого рома, заставляя меня возмущенно отпрянуть.
— Того, блять, — бурчал еврей, снимая лениво талит, накидывая мне на плечи, как на вешалку, и от шарфа повеяло шлейфом его духов, — Я однажды удачно подвез её после школы, а через девять месяцев она мне родила, — ехидничал Алфи, вводя в ступор своего знакомого, — Прям на уроке, правда? Вышла из школы с рюкзаком и с ребёнком.
