— Дааа? — еврей растерянно посмотрел на девчонку, что начала плакать беззвучно в автономном режиме, — Ты хоть совершеннолетняя, чтобы детей делать, ага?

Девушка молча плакала, сдвигая с детского лба дуло пистолета.

— Руки убери! — рыкнул он на неё, поправляя дулом прядь чёрных волос на лбу ребёнка, — Тебе его против силы что ли наебли, а, однако? — спрашивал её Соломонс, изучая малыша сверху, — На аборт денег не хватило, мм?

Помощники еврея загоготали.

— Хочешь, я тебя избавлю от баласта? Потому что работать в моем баре, да ещё и ухаживать за ребёнком будет трудно. Я бы, таки, сказал несовместимо.

Виолетта отрицательно замотала головой.

— Ладно, макароха, — Алфи убрал оружие, покрутив его в руке, — Собирай своё спагетти и в путь. Семь минут на сборы.

Комментарий к I. Когда нет в запасе подходящего выражения лица

Прошу любить и жаловать новую историю про Алфи)

P. S. Юмор - ну такое)

========== II. Это сладкое слово - месть ==========

***

POV/ВИОЛЕТТА

Алфи с грохотом опустил мой чемодан посреди гостиной, где царил абсолютный порядок.

Ещё бы. Еврейский особняк никто и не посмеит превратить в блат-хату.

— Кирпичей в него наклала? Грузоподъемный кран нужен, блять, — ворчал Соломонс, потирая поясницу, — Если у меня обострится ишиас, ты будешь мне зад массировать, а?

Я пожала плечами, держа на руках свёрток, качая его из стороны в сторону, нервно дергая ногами, считая минуты до спасения, которого не последует. К бабке не ходи.

Тео заплакал, заливаясь протяжные ревом, больше схожим с отцовским басом.

— Он даже плачет по-итальянски! — подошёл ко мне еврей, приоткрывая лицо малыша, — Уууф, по-прежнему страшный. Я подумал, может тебе не стоит вынимать его из тряпок и не пугать людей, нет? — еврей двинул ногой чемодан, освобождая себе проход, — С ним не прокатит сказка о гадком утёнке, да?

— Его надо накормить, — процедила я через силу страха и общей нервозности, вызванной устрашающими чарами Соломонса.

Еврей поднял брови, затем медленно взор и скривил в недовольстве губы:

— Ну, раскрывай свою «молочку» и корми, однако, да? — развёл он руками, — Докажи мне, что ребёнок твой.

Я посмотрела на еврея совсем взволнованно, как-то даже искоса. Что он хочет увидеть? Как я буду кормить? Что мне делать?

— Я не… не умею, — сообщила я, качая ребёнка, наблюдая как на меня поднимается ствол револьвера и смотрит точно в душу.

Тошнота подступила в купе со страхом и дрожью, от чего я рефлекторно рухнула на кресло. Соломонс тяжёлыми шагами подошёл ко мне, снова запуская руки к моей груди, а я смотрела на всё это и терпела его руки на своей груди, пока вокруг издевательски гоготали его подручные каратели.

Сухая рука коснулась голой кожи, сдвигая ткань блузы с оборванными пуговицами. Я дернулась и получила дуло в затылок другого еврея, пока главарь выдергивал звериной хваткой из бюстгальтера бледный сосок, оттягивая его до искр из моих глаз.

Я всхлипнула и зашипела от боли. Стало колко и неприятно. Соломонс с полным удовлетворением в каждой жиле лица всё больше и больше обнажал мою грудь, прикладывая за шею ближе и ближе Тео, заставляя того рефлекторно искать сосок.

— Давай, бери в рот, — шептал еврей, — Кушать тебе подали, — голос его был приглушенным и низким, а в морщинах не молодого лица выражалась ненависть, обида и злость.

Оставьте его с Теодором один на один, и он убьёт его, не моргая и глазом, не дергая и веной на виске.

Алфи стал тыкать ребёнка в затылок, ударяя лицом об мою грудь и Тео заплакал.

— Оно и к лучшему, — оставил он попытки накормить, — Кружевное белье не будет промокать и отпугивать мужчин, — парировал Соломонс, присаживаясь на край дивана, постукивая пальцами по обивке, — Ребёнка у тебя заберут на время. Если хочешь его увидеть снова, тебе придётся покрутиться на шесте и завоевать моё доверие, — констатировал Алфи, — Будешь слушаться и вести себя мудро, выбьешься в «дамки». Будешь дурить, откручу башку твоему отроку, ясно?

Я собрала всё мужество, ощущая прилив естественного инстинкта.

— Наверное, вы забыли, что моя фамилия принадлежит знатному итальянскому роду -… — произнесла я с акцентом на последнее, не успев вторить фамилию.

— Чангретта, — кивнул Алфи, — Да. Ты принадлежишь роду Чангретта, — сглотнул он слюну после сигареты, — Уебанская фамилия сама по себе. Она вызывает у меня позыв к рвоте. Я словно два пальца в глотку сую, да?

Я смолчала.

— Соломонс звучит приятно, созвучно с моим именем. Тебе бы она не пошла, однозначно, однако, да? — еврей встал с места, пряча мою обнаженную грудь в ткани платья и я выдохнула.

— Но, есть дорожка к твоему сынку и покороче.

Я оживилась.

— Какая?

Алфи довольно сверкнул глазами, подсаживая на свой крючок жертву.

— Тот, через который ты родила своего ребёнка, — облизнул он губы, смотря на мои ноги, — Сегодня. Ночью. Часам к десяти. Раньше не приходи, я работаю, не до ебли будет, — ухмыльнулся он надо мной, — Халат, под ним ни-че-го. Волосы собрать, — потянулся он к новой сигарете, — Меня откровенно раздражает вытаскивать женские волосы из своих трусов, — продолжал он давить на меня, — Уложишь своего выродка и придёшь, — Алфи встал, вытягивая дым, играясь кольцами, приближаясь к моему лицу в упор, — И, — провел он по моим щекам рукой, — подмыться не забудь.

***

Я обустроилась на новом месте с трудом, положив на кровать племянника, укрывая его одеялом.

Еврей дал мне в распоряжение одну спальню и одну ночь на прощание с Тео.

Я сама загнала себя в ловушку. Скажи, что это мой племянник — и пуля пробила бы череп и Теодора, и мой. Один плюс один — равно два. Два гроба на плече Луки.

Скажи, что Тео — мой сын, его забирают, а мне придётся делать что-то табуированное, чтобы снова стать кем-то значащим для еврея.

Два минус один и ещё минус один равно — нулю.

Когда брат говорил, что еврей не прощает — я почему-то смеялась. Но, как же он, такой милый Алфи вдруг может быть таким жестоким?

Как же я ошибалась, когда строила его образ в своих иллюзиях. Какая же я была глупая и беспардонная. Я представляла себе криминальный мир — романтической основой. Что быть подругой бандита — это что-то необыкновенное, когда он защищает тебя, вытаскивает из заварух, прячет и клянётся в любви. Только всё это происходящее, в том числе и заварухи по его вине! По вине бандита!

Папа, как и мама всегда пытались прикрыть кровавую криминальную реальность тихой романтикой. Это как шторм описывать слабым штилем — что-то невозможное, из ряда вон входящее. А я сидела, развесив уши и слушала с упоением, превращая все эти сказки в быль, только мысленно.

И вот когда туман расселся, а ожиданий и мечтаний стало больше — я получила письмо.

Воспоминание Виолетты

Полтора года назад

Обычный день летнего солнцестояния. Виолетта проснулась от яркого солнышка, пышущего в большое и чистое окно. Пение птиц за окном будоражило мирное сердцебиение.

Повалявшись ещё десять минут и проиграв с солнечным лучом, что искал её глазки, карие и глубокие, Виолетта поднялась с теплом осматривая свою комнату.

Слева направо стала вертеться шея: светлые обои в цветочек, кремовый шкаф для одежды по левой стене. На нем — куча рисунков, порой даже детских. Чуть правее — окно, перед ним — стол, а на нем — множество безобразных безделушек и нужностей. Настольная лампа, под ней карта мира. На карте — линейка и красный карандаш. Мерить расстояние от Сицилии до Лондона не просто. Дело точное.

Комод, раскрыты полки — искала в полумраке пижаму. Не нашла, уснула в майке. Ещё правее — пуфик, на нем — Фернандо. Это кот. И наконец, кровать возле правой стены, над ней полки с книгами и мелкими игрушками, оставленными на память о детстве, а на кровати — Виолетта Чангретта, сидит и в ус не дует.

Май, какие сейчас могут быть мысли, кроме как о цветущей вишне под окном и о любви?