А она не сказала ему правды, завела интрижку пока фактически ещё была с евреем.

«Квиты!» — думал еврей, но на душе его было по-прежнему гадко, потому что об него вытерли ноги, и Виолетта знает, какой же Алфи слабый в глубине, какой ранимый и ласковый. А это всё — его якори, и уж никак не козыри.

Она знает Соломонса истинного, настоящего, без масок суровсти и строгости, и может поэтому не так сильно боится, словно не боится его совсем. Пугается, от случая к случаю, только и всего.

— Ты сейчас меня насквозь прожжешь, — заметил Альфред, и Виолетта увела глаза, утыкаясь в кашу.

— Что это за клейстер? — брякнула она, начиная утреннюю потеху, встряхивая ложкой, и каша со звонким шлепком упала на стол, на что Соломонс сделал глубокий терпеливый вдох.

Луи начал копировать действия девушки, и еврею это не понравилось.

— Что такое клейстер? — спросил Льюис отца и Виолу одновременно.

— Это каша, которую варит твой дорогой папа, — прощебетала она, оказавшись быстрее, — Может, он хочет чтобы эта каша слепила наши губы, и мы не могли разговаривать? — показала она на губы, якобы сшив их, — Хороший ход, мистер Соломонс, — заметила она, — Трусишь, что я расскажу Луке о том, как ты себя подло вёл?

Алфи хмыкнул, мечтая разорвать эту дрянь на месте. Прогнать Луи и разложить её на столе!

— Твои губы, как верхние, так и нижние, даже моментальным не слепить, всё равно разойдутся и парочку итальянцев там, да наследят, ага? — начал еврей, — Луи, закройка ушки, будь добрым мальчиком, — попросил он сына, — Поверь, дорогуша, Лука творил вещи и пострашнее!

Луи закрыл уши руками, поглядывая то на отца, то на Виолетту, переодически отгоняя мелкую проснувшуюся от тепла в доме осу локтями, что настырно лезла к сладкому чаю и каше.

— Тебя это не должно касаться! — злилась Виола, отмахиваясь от настырного насекомого, сверля еврея глазами и абсолютно испепеляя его, злобно дыша, краем глаза замечая шрамы на руках Луи, — Лука — мой брат, и чтобы он не делал, я буду ему верить больше в тысячу раз, чем какому-то чокнутому Алфи Соломонсу!

Луи открыл одно ухо, закидывая в рот ложку каши и закрывая снова, пока еврей выжидательно молчал.

— Ну, может тебе и пососать у брата при встрече, а? — ответил он, — Иначе, спроси себя, почему же братик клал на тебя свой маленький итальянский член, мм?

Оса уселась на край чашки с чаем, пытаясь собрать сладость, но скользнула в жидкость, бешено барахатаясь на месте, пытаясь спастись.

— Когда Лука найдёт тебя, то я смотаюсь в церковь и по доброте душевной закажу отпевание твоей грязной душонки у местного священника! — била злость из девушки.

Луи убрал руки после этой реплики и схватился за чашку, пока Алфи вскочил с места, намереваясь содрать три шкуры с Виолетты, отбрасывая салфетку с колен.

— Не будь так уверена в могуществе ебаного макаронника, Виолетта в стране евреев! — ругнулся Алфи, тыкая в неё пальцем, — Как только Лука переступит порог моей империи в Камдене — его уже будет ждать пуля в лоб и дешёвый гроб, да! А тебя — грязные руки на твоём чудесном теле, ага? Тебя будут просто пялить, — показывал он руками, глянув на Луи, что напряжённо отбросил чашку, — Льюис закрой уши! Я не закончил! — вернулся он к девушке, — Пялить, — повторил он, — Класть поперёк кровати и трахать, блять, по очереди: немцы, итальянцы, англичане, евреи! Все без разбору! Ты будешь, мать твою, занята 24/7! — рычал он не обращая внимания на Луи, что кашлял и бледнел, продолжая, — Все твои дырки, блять, заполнят мужики! А если ты будешь дёргаться и быковать, то в твоёй итальянской голове проделают четвертую, блять, дырку! — проорал он последнее, — Ты ответишь за своего чистоплюя брата! — только сейчас вместе с Виолеттой, они услышали свистящие хрипы Луи.

Девушка вздрогнула, подбегая к мальчику, пока Алфи ударял его по спине, чтобы тот откашлялся, решив, что мальчик подавился.

— Луи! Луи! — схватил он синеющего сына на руки, начиная трясти его, — Луи, что такое?

Виолетта бегала глазами по столовой, заметив как по столу растекается чай из опрокинутой чашки.

— Алфи! — воскликнула она, — Это оса! Его ужалила оса! Нужно сделать разрез!

Еврей опустил ребёнка на стол, наблюдая, как тот перестаёт дышать совсем, став синюшным до неузнаваемости, хватая со стола нож для масла, поднося к горлу сына.

— Где резать? Как резать? Я не смогу! — прокричал еврей, теряя сына на глазах.

Виолетта выхватила нож из сильной мужской руки, фиксируя рукой щитовидный хрящ.

— Найди трубочку или палочку, быстрее! — прокричала Виолетта, замирая и на выдохе делая короткий неглубокий продольный надрез, разводя края тканей.

Алфи бешено рылся на столе, переворчачивая кухонный гарнитур, наконец, натыкаясь на мелкую палочку, передавая её девушке, что ввела её в надрез, и мальчик стал дышать, на глазах вновь обретая розовый цвет.

За спиной еврея стояли помощники и работники дома, нервируя и без того нервного Алфи.

— Что встали?! — гавкнул он, — Вызовите врача!

Работники зашевелились. Кто-то рванул к телефону, а кто-то стал убирать со стола хаос, что остался после спасательной операции.

Виолетта, тяжело дыша, присела на край стула, придерживая палочку в гортани Луи, слыша вдали дома голос Исмаила, твердящего адрес в трубку.

— Всё позади, Луи, — гладила она его по волосам, зачесывал назад пряди, смотря в серо-зелёные детские глаза, — Всё пройдёт, — улыбнулась ему Виолетта.

— Ты вспомнила, что любишь меня? — совсем беззвучно прохрипел Луи, смотря на Алфи, понимая, что притчи и истории отца никогда не бывают пустыми и бестолковыми, и несут в себе глубокий смысл.

***

Алфи дёрнул на себя дверь бутика, пропуская вперёд Виолетту, что испуганно пыталась понять, куда её привез еврей и зачем.

Альфред безумно любил роскошное дорогое нижнее женское белье на прекрасном женском теле. Соломонс считал это настоящим искусством.

Покупка кружевных трусиков, бюстгальтеров или чулок приятный для Алфи процесс. Уже ритуальный. Вкусы его постоянны и никогда не меняются, но пожалуй, единственное что изменилось сегодня — это его спутница.

Порой Альфреду нравились на теле многочисленных любовниц тонкие стринги, впивающиеся в самое сладкое место, а порой кружевные прозрачные трусики, нежно обхватывающие светлую кожу.

Цвет для Соломонса всегда имел колоссальное значение не меньшее, чем качество: красный, чёрный и белый, что были усладой для его глаз.

Каждая женщина, с которой Альфред спал постоянно, раз в месяц получала чудный подарок в виде недёшевого кружевного белья. Соломонс, скорее, в привычной ему манере, делал этот подарок самому себе, заворачивая наскучившую женщину в красивую обертку из шелковых кружев, начиная игру.

Альфред вальяжно садился в кресло с довольной ухмылкой с широко расставленными ногами, потягивая горьковатый дым, запуская в воздух кольца, не сводя взора с нимфы, что по его велению вертелась, словно рыбка на крючке, то наклоняясь, то выпрямляясь, чаруя и маня. Соломонс обгладывал глазами крутящуюся перед ним девушку, что довольно извивалась и обольщала мужчину, не зная, что это он обольщает ее в очередной раз.

Виски со льдом, роскошная девочка эротично раздвигает ножки и плавно двигается перед евреем. Нижнее белье вселяет в женщину уверенность и маленькую раскрепощенную тигрицу.

Алфи попивает виски и довольно щурится, в своей игривой натуре, сжигая девушку похотливым взором, вожделея её сильнее и сильнее.

А милой куколке льстит, что ей дарит такую роскошь и мгновения внимания бандит, опасный и властный над ней и еврейскими сообществом, принадлежащий только ей. А в следующее мгновение Алфи уже был для неё чужим.

Дым затемнял комнату и делая её более уютной, а обстановку — интимной. Тигрица медлит, дразнит Соломонса, шаловливо покачивая бедрами облаченные в кружевные трусики и подтянутые к телу поясками. Тонкая полоска узкого белья закрывает самое интересное, хотя Алфи достаточно и этого.