Луи всматривался в лицо незнакомки, заплаканное и немного опухшее, с красными пятнами на лбу.

Алфи подкладывал подушку под голову Виолетты, получше укрывая её полуголое тело, замечая сына в дверях, что смотрел на отца снизу вверх, вопросительно нахмурив брови.

— Пап, это кто? — спросил он его, и Альфред лениво прошёл мимо малыша, потрепав того по макушке, закрывая дверь в комнату.

Еврей искренне не знал, что сказать сыну, как всё объяснить и надо ли объяснять. Что он скажет?

«Это девушка, которую я любил и люблю, что годится мне в дочери, а тебе в сестры, Луи.»

— Па, — позвал он Алфи, заглядывая в серые глаза, совсем растерянные, пролезая через раковину и добиваясь расположения отца, что тщательно мыл руки, смотря на себя в зеркало, — Ты сильно устал?

Еврей облил лицо водой и капли попадали на мальчика и тот отпрыгнул в сторону, продолжая сверлить отца через зеркало.

— Кто эта тётя?

Альфред взял сына на руки и прижал к себе, укладывая его голову на плечо и качая сына.

Шестилетний мальчик уже с трудом умещался в объятиях еврея, но тот не прекращал попыток всё ещё брать его на ручки и немного качать, чтобы руки не забыли, а самое главное — чтоб не забыл Луи.

Тут мальчик громко взвизгнул и выпутался из рук отца, отправляясь с громким топотом наверх и возвращаясь уже с бумажками, пока Алфи накладывал себе суп.

Соломонс поставил тарелку и перенял протянутые сыном записи и даже узнал свой почерк.

— Мои ожоги прошли, — покрутил Луи руки возле лица еврей, демонстрируя лишь бледные шрамы и почти чистую кожу, — Сегодня сняли лоскуты.

Соломонс серьёзно улыбнулся и кивнул:

— Так, значит, это прошло, да? Я прав?

Малыш ткнул пальцем на вторую бумажку.

— У меня не было мамы. И это прошло, — подошёл Луи ближе к Алфи, касаясь его колена и смотря в глаза с надеждой, — Пап, ты… — малыш задумчиво почесал светлую макушку, — Пап! — вскрикнул он, — Ты маму мою нашёл? Правда же? Да?

Алфи не хотел соглашаться с предположением сына, потирая бороду, но жалобный серый взгляд его испепелял и разрывал на части, заставляя согласиться на любую авантюру, только бы не разбивать маленькое сердце.

— Нашёл, Луи, да, — мальчик запрыгал и захлопал, начиная глупо танцевать и улыбаться, — Но, дай ей возможность тебя полюбить, ага? — прищурился выжидательно еврей, наблюдая, как мальчик тут же успокоился и припал к отцу.

Луи разволновался.

— Полюбить меня? Как…? Как это? Пап, разве она меня не любила всегда? — спросил он огорченно.

Алфи взял его на руки, предлагая ложку с супом, но сейчас мальчику было не до еды, и даже любимые игрушки не могли отвлечь его от волнительного вопроса.

— Любила, конечно, само собой. Но, у людей есть такое свойство, забывать о том, что они любят, — проговорил еврей, звякнув ложкой в супе, собирая на неё гущу, — Но, когда они вспоминают, то любят ещё сильнее. Понимаешь, Луи?

— Но, пап… — Луи не мог понять отца, — Что, если она не вспомнит, что любила? Вдруг она прочно забыла о том, что любила меня? — мальчик заглядывал в глаза еврею, — Может, мне нужно напомнить ей о любви?

Алфи сдвинул тарелку в сторону, усадив мальчика на стол, и посмотрел в ему в глаза, что были полны беспокойства и надежд.

— Запомни одну простую истину, Луи, — начал Соломонс, поглаживая сына по волосам, поправляя отросшие пряди.

Еврей и сам уже порядком оброс, стричься не было времени и сил, а про сына он и вовсе забыл в связи с последними событиями. Алфи взял в руку ладошку сына, осматривая длинные и не аккуратные ногти, что тоже дали росту за эти две недели, когда мальчик почти полностью был предоставлен себе.

— Никогда, никогда, мой дорогой, не выпрашивай любви, ладно? Если тебя не любят, то не выпрашивай, как бы тебе сильно этого не хотелось, ага? — закончил Алфи, и Луи спрыгнул.

— Дурацкая истина! — озлобился ребёнок, — Когда я вырасту, я не буду просить, я буду покупать любовь!

— Луи… — позвал он сына, но тот огорченно убежал к себе, быстро переступая ступени.

Воспоминание Алфи

Больше семи лет назад

POV/АЛФИ

Всё в жизни моей происходило как-то непоследовательно. Когда все парни впервые влюблялись, то я уже впервые трахался, а когда парни впервые трахались, то тогда я уже, проскочив этап влюблённости, жил в гражданском браке с молодой девчонкой. Ей было семнадцать, когда я встретился на её пути. Несмотря на то, что мне перевалило за тридцать, в заднице моей ещё играло детство.

В то время, когда мои ровесники уже создали сеьми и родили по двое детей в среднем, я маялся дурью, как ребёнок.

Я пил, и пил много. Пил ром, что производил, как воду. И часто у меня с моей маленькой подружкой случались курьёзы. А пьяный секс не может быть без них.

Я приходил под утро, вламывался в свой собственный дом и тащился в спальню, скидывая с себя вещи, роняя их на пол и перешагивая через них.

Плевать, что дома убрано, плевать что дома пол сияет, а я его топчу грязными ботинками.

Но самое ужасное было то, что мне было плевать на мою молодую, которая ждала меня до утра, не выключая ночника, вздрагивая от каждого шороха в доме.

Я полз, порой на коленях, порой по пластунски к кровати, лишь бы добраться и лишь бы уснуть.

Каждую неделю одно и то же: её большие голубые глаза, испуганные, как у кошки, всё тело в мурашках и дрожи, да тихое из-под одеяла: «Алфи?»

А Алфи нарезался, как в последний раз, ели переставлял ноги, чтобы дойти до дома и напугать её, заставить её бояться и трястись уже заранее, стоило мне опоздать на ужин, что всегда был ровно в восемь.

Если я не приходил, то она уже знала, что я не приду ни в восемь десять, ни в восемь тридцать, ни даже в девять.

Я приду под утро и буду вести очень плохо, а потом просить прощения, неделю буду шелковым, а после снова сорвусь и забуду и о вере, и о работе и о семье.

— Где ты шлялся? — рассыпалась моя еврейская подружка из бедной семьи, которую я просто взял к себе после того, как она в очередной раз сбежала из неродивого дома.

Сара злобно укутывалась в одеяло, только бы я не касался её своим небритым лицом.

Слово шлялся бесило меня жутко, потому что оно было правдивым. А ещё я был зол на тот факт, что её часто ловили с молодыми рабочими в моей Пекарни. То она тут, то она здесь. Постоянные сплетни достали меня и я ощутил ревность.

— От тебя отдыхал, — бросал я ей в ответку, прижимаясь сзади, запуская руку в одеяло, целуя её в шею, получая в ответ дерганье и цыканье, что ещё пуще разжигало страсть и злость.

Семнадцатилетнюю девушку всё это задевало, но она не уходила — некуда было.

— Тебя хочу, — просил я её, зарываясь пальцами в её белье, получая злобный отказ.

— Ты в зеркало-то себя видел, нет? Как же ты меня достал, чёртов алкаш! — рявкала она до дребезга окон, — Противный, сил нет терпеть!

— А ты себя, блядь малолетняя, а? — давал я ей фору, — Я слышал, что про тебя в баре говорят, ищешь себе члены помоложе? — пихнул я её в спину, сдергивая одеяло, — Давай! — дёргал я её трусики, спуская ниже и ниже.

Я был зол на неё за то, что она делала среди моих рабочих, выставляла меня тем, кто терпит измены.

Я сорвал от злости её коротенький халатик и набросился на неё. Я раскинул её ноги и, безо всякой подготовки ввёл свой член между ног. Она вскрикнула от боли, пытаясь меня остановить.

— Ты что?! Алфи! Это неправда! — кричала она, а я не верил, мешая ей освободиться из моих лап.

Она отворачивалась, дергалась и

плакала, а я разворачивал её, швырялал на спину и впивался в грудь, рывками задирая её ноги выше.

— Обабилась, словно мы десять лет в браке! — злился я, подогреваемые лживыми слухами и мнимой ревностью, — Живот свой хоть подбери, отвис вон, как у суки, словно только ощенилась! — делал я резкие толчки, ударяя изнутри каждым бешеным толчком.

Сара кричала и била кулачками мне в грудь, но я делал свое дело, слегка ударяя её по щекам.