Не думаю, что представители нашей партийно-хозяйственной элиты лелеяли, как любили поговорить в нулевых, мечту превратиться в новую знать и передавать свои «богатства и титулы» по наследству. Нет, скорее всего, они и вправду надеялись отыскать выход из очередного кризиса, но, к сожалению, не придумали ничего лучше, кроме как начать потихоньку расхваливать преимущества запада. И в итоге выпустили джинна из бутылки.

Частичная правда о западных ценностях в устах неумелых пропагандистов, когда по наивности, а когда и по злому умыслу, шаг за шагом всё больше и больше превращалась в «правду» об ущербности социализма, а потом и вообще — в оголтелую ложь о нашем «кошмарном» прошлом, в рассказы о сотнях миллионов замученных в «страшном ГУЛАГе» и брошенных под военный каток во времена Великой Отечественной, о том, что всё наше великое прошлое — это лишь грязь и кровь. И люди «внезапно» поверили в завернутые в красивые обложки фальшивки, потому что уже привыкли отмахиваться от недосказанности, спускаемой им с самых верхов.

Как можно с этим бороться? Да очень просто. Любые фальшивки уничтожаются правдой. Архивы, раскрытые для широкого круга исследователей. Реконструкция реальных событий, основанная на документах и фактах, а не на догмах и домыслах. Честные рассказы о трудностях, которые приходилось преодолевать, и жертвах, которые иногда оказывались напрасными. О великих победах и тяжёлых поражениях. О предателях и героях. О причинах и ходе многих старательно замалчиваемых событий нашей истории, объясненных с позиции здорового государственного прагматизма, а не идеологической конъюнктуры. Прямой диалог народа и власти. Восстановление правильного баланса между равенством и справедливостью, традицией и законом.

Если всё это соблюсти и не давать врагам повода уличить, а своим усомниться, тогда любые даже самые смелые и безумные планы покажутся не сложнее привычной работы изо дня в день, от месяца к месяцу и от вершины к вершине. Ложь, безусловно, может сбивать с пути, но правда всегда возвращает на него идущих и ищущих…

От разговора я отходил больше суток. Снова и снова прокручивал в голове состоявшуюся беседу, прикидывая, не сфальшивил ли, не перегнул ли где-нибудь палку? Да, я действительно плавал в вопросах экономики и политики, но, наверно, единственный из ныне живущих в Союзе знал, насколько разрушительными или, наоборот, созидательными могут быть информационные технологии будущего. Мало того, мне было отлично известно, что именно информация достаточно скоро станет главным товаром и главным мировым трендом. А тот, кто научится быстро отделять правду от лжи и разоблачать фальшивки, станет неуязвим для главного вражеского оружия. К счастью или несчастью, но это оказалось единственным, в чём я был абсолютно уверен и мог дать совет «Седому» и тем, кто за ним стоит. Со всем остальным они должны справиться сами, как раньше, без всяких там недоучек из будущего…

В более-менее нормальное состояние я пришёл только сегодня утром. Всё-таки сон имеет полезное свойство не только снимать усталость, но и помогает мозгу расположить и выстроить все проблемы в нужном порядке, по мере их важности и возможности решить быстро и правильно.

Приоритетную я начал решать ещё вчера днём. Попросил Шурика срочно и не жалея денег приобрести компактный кассетный магнитофон.

С этой задачей Синицын справился. Сегодня с утра он приехал в общагу и привёз «свежий» кассетник «Электроника-321». Вес меньше четырёх килограммов, габариты приемлемые — вполне помещается в спортивную сумку или портфель, и даже место свободное остаётся. На вопрос «Сколько отдал?» приятель только рукой махнул: «Пустяки. Не так уж и много. Японец в комиссионке стоил бы раза в четыре дороже».

Со спрятанным в сумку магнитофоном и несколькими тетрадками я отправился в институт. У первых курсов в субботу занятий не было, но легенда, что я, как и многие, предпочитаю готовиться к экзаменам и зачётам не в общежитии, а в институтских аудиториях и читалках, ни у кого вопросов не вызывала.

Сегодня «по плану» у меня был английский. Кафедра иностранных языков располагалась не в главном здании, а в так называемом «Новом корпусе», по соседству со стройплощадкой, где мы с Бурцевым и Синицыным работали в сентябре вместо «картошки». Незаметно попасть туда оказалось несложно. Сразу десяток окон первого этажа выходили прямо на стройку, и половина из них загораживалась штабелями железобетонных плит.

Около получаса я честно просидел в одной из открытых аудиторий, а затем столь же честно решил сбегать в санузел. Окно в санузле смотрело прямо на плиты.

Моё появление в прорабском вагончике неожиданностью не стало.

— О, Дюха! Здоро́во! А мы тут как раз тебя вспоминали.

Петрович с Иванычем оторвались от чертежей (или от чего-то, прикрытого чертежами) и одновременно кивнули мне: мол, заходи, раз пришёл.

— Ну, что? Выгнали из института? Решил на работу устроиться? — сразу же взял быка за рога Барабаш.

— Выгнали? С чего бы? — удивился я.

— Да, шучу я, шучу, — заржал дядя Коля. — Ты пришёл… — тут он внезапно прищурился. — А хочешь, я угадаю, зачем ты на самом деле пришёл?

— Ну… давайте, — пожал я плечами, присаживаясь.

Выражение лица у Иваныча стало хитрющим-хитрющим.

— Ты, Дюха, как хочешь, а нас с Петровичем не проведёшь. Помним, как вы тут с Ленкой Кислицыной шуры-муры крутили, а после вроде поссорились. Ну, так вот. Она тут на днях звонила, сказала, что скоро уезжает на БАМ, и попросила, что если ты вдруг появишься, передать тебе её новый номер, что дома, мол, сейчас не живёт, но очень надо поговорить с тобой. Я ещё удивился, с чего бы тебе у нас появляться? А она сказала, что точно знает, что ты появишься. Мы с Петровичем даже забились, появишься ты или нет? Вот такие тут, понимаешь, дела, Дюх.

— И… кто выиграл? — мой голос едва не дал петуха.

— Я, конечно, — выпятил грудь Барабаш и повернулся к мастеру. — Петрович, с тебя поллитра. Когда принесёшь?

— Завтра, — хмуро ответил мастер, добавив: — Ты номер-то парню отдай.

— Точно. Главное-то я и забыл, — хлопнул себя по лбу дядя Коля.

Разворошив на столе бумаги, он отыскал там какой-то потёртый блокнот, вырвал листок и протянул мне.

Написанный карандашом номер никаких ассоциаций не вызвал. Семь цифр, и ничего больше.

— Ну и чего? Когда звонить будешь?

— Эээ…

Барабаш понял меня по-своему.

— Слушай, Петрович, а пойдём-ка на третий этаж прогуляемся.

— Зачем? — не понял тот.

— Я тебе потом объясню, — Иваныч хлопнул мастера по плечу, а сам указал мне на стоящий в углу телефон. — Это прямой, без добавочного…

Когда они оба ушли, я пересел на место начальника и поднял трубку.

Работает.

Выдержав короткую паузу, я ровно семь раз прокрутил телефонный диск.

Нет, я звонил вовсе не Лене. Хотя пришёл сюда именно для того, чтобы позвонить. Честно сказать, полученный от Иваныча бумажный листок хотя и выбил меня из колеи, но отказаться от главной задачи всё-таки не заставил.

Через пять длинных гудков на том конце провода наконец отозвались

— Я слушаю, — проговорила трубка голосом старшего лейтенанта Смирнова…

Три часа после разговора я провёл, как на иголках. Нервничал, делал вид, что учу английский, и каждые пять минут бросал взгляд на окно.

Иваныч пообещал, что предупредит меня «как только, так сразу». Когда они с мастером вернулись с обхода объекта, я ничтоже сумняшеся наврал ему, что до Лены дозвониться не смог, она не брала трубку, поэтому перезвоню ей попозже, из общежития. Судя по разочарованному лицу, дядя Коля рассчитывал узнать «последние сплетни» прямо сейчас, однако не повезло, «клиент» оказался не слишком удачливым. Впрочем, я его сразу же успокоил, сказав, что завтра зайду на стройку ещё раз и, может быть, что-нибудь расскажу. Ну а пока, раз всё так сложилось…

— Николай Иваныч, а у вас тут на этажах есть какая-нибудь бытовка, где можно спокойно поговорить? Ну, то есть, чтобы никто не ломился.