— Нет… то есть, да, но это было потом, после того, как он схватился за нож! Представляешь?! Этот псих собирался отрезать её! А я не дал ему этого сделать! Я… я треснул его бутылкой и сбежал от них! А что мне оставалось делать?! — голос Ромы дрогнул, и я взял его за руку, выпустив непослушный руль.
— Ты всё правильно сделал, Рома, а твоя чёлка… знай: она бесподобна!
Рома поднял на меня увлажнившиеся глаза.
— Ты правда так думаешь?
— Да, малыш. Очень красивая, мне нравится. Носи её, сколько захочешь…
— Спасибо… Давно хотел такую… — Рома сглатывает ком в горле и указывает на зелёное двухэтажное здание за забором: — А вот и моя школа… Я ночевал в ней, там одна дверь не закрывается ещё с прошлой зимы… Как проснулся — понял, что если вернусь, меня точно прибьют… Решил, что как только голова перестанет кружиться — сразу пойду к однокласснику, а потом…
— А потом ты встретил парня, который согрел твои ножки, — я решил внести тёплые нотки в разговор, желая разбавить его мрачный настрой. Рома отвлёкся от своих переживаний и немножко улыбнулся:
— Угу, согрел… Но это выглядело так странно…
— Правда? А мне казалось, ты не придал этому особого значения.
Рома фыркает от смеха:
— Ну, я заметил кое-что, но я тогда так вымотался и устал, что уже просто не было сил… Мы уже близко, Саш…
Заезжаем в район каких-то деревянных бараков. Дома здесь — один страшнее другого: с облупленной краской, покосившиеся, перекошенные временем. Видимо, старинный район посёлка. Всё здесь выглядело так, словно чудом уцелело после атомной войны. Уныние и дикое запустение. Казалось, даже воздух здесь стоял не такой, как в остальном посёлке, а какой-то недобрый, злой, не предвещающий ничего хорошего…
Дом Ромы оказался двухэтажным бараком. Редкостная халупа, просто ужас. Гнилые окна, покосившееся крыльцо, ржавая входная дверь, дырявые ступеньки… У крыльца, как и подобает в летнее время года, сидят бабушки, трут косточки соседям. Стоит моей машине остановиться рядом с бараком, как они тотчас переводят косые взгляды на неё. Уже предвкушаю будущие «бандит, наркоман, ворюга», и прочие лестные эпитеты по отношению к себе, но мне на них наплевать, честно. Я здесь ради Ромы. Мальчик выходит, старушки зовут его по имени, он приветливо общается с ними, будто позабыл, что разгуливал в шортах без трусов. Ставлю бэху на сигналку, оглядываюсь и замечаю кучку пьющих мужиков на другой стороне, напротив барака. Бухают и играют в домино, сидя за самодельным деревянным столиком. Так заняты, что не видят ничего вокруг. Вот и славно. Сжимаю заранее приготовленный кастет в руке. С волками жить — по-волчьи выть. Подхожу к Роме, а тот как раз заканчивает что-то объяснять.
— …и мы с ним целый день катались на скейтбордах…
— Ох, Ромка… Точно не перелом? — спрашивает одна из старушек.
— Нет, тётя Света… — Рома активно шевелит забинтованной рукой, показывая, что всё в порядке.
— Ну, слава Богу… Как там твоя мамка, не взялась за ум ещё?
— Не знаю, тётя Света… Я от себя хочу сказать — спасибо вам за всё, — отвечает Рома и оборачивается на меня: — Саш, пойдём?
— Идём.
Старушки смотрят на меня с крайним подозрением, но сказать что-либо не решаются. Может, потому что я слишком грозно выглядел? А причина так выглядеть была — я чувствовал, что мы заходим в самое настоящее паучье логово, полное опасностей, и надо беречь Рому, как никогда. Я не дам причинить ему зла, эти синяки на нём — последние отметины прошлой жизни, своего рода прощальный аккорд. Этого больше не повторится. Никогда. Идём по тёмным коридорам, слышно, как скрипят половицы, а вокруг смердит несвежестью, затхлостью… Беру своего мальчика за руку, чтобы не потерять его во мгле.
— Эта старушка… кто она?
— Тётя Света, соседка из другого барака. Она хорошая — угощала меня, жалела… Она как раз и подарила мне эту одежду и кроссовки, — объяснил Рома.
— Святая женщина…
Останавливаемся в конце коридора, стоим под тусклой лампочкой. На нас смотрит старая советская дверь, умершая так давно, что номера квартиры было не разобрать. И ни следа звонка. Замечаю, что дверь приоткрыта. На мой вопрос — нормально ли это, Рома отвечает: мол, да, и такое бывает, а сам колеблется, волнуется. Глажу его по макушке, чмокаю туда и тихо шепчу, что всё будет хорошо. Рома ещё раз благодарит меня за то, что я согласился пойти с ним, и открывает дверь. Заходим.
За всю жизнь я повидал немало разных жилищ. Но настолько засранного гадюшника я не видел никогда. Нас встретила малюсенькая кухонька, на которой было не развернуться из-за стола, табуреток, плиты, холодильника и рукомойника. С порога в нос ударил кислый запах каких-то отходов. Обои, по всей видимости, не менялись со времён постройки барака — все облезлые и выцветшие, прямо как моя жизнь до встречи с Ромой. На полу какие-то ужасные ковры, а-ля медвежья шкура, все в крошках, песке и чёрт-те пойми в чём ещё. На столе, застеленном жирными газетами, царил срач из водочных бутылок и пивных банок, сдобренный сигаретным пеплом и окурками. Кое-где виднелась засохшая блевота. Меня передёрнуло. Свинство! Блядство! Господи, да Рома здесь не жил, а выживал! Слышу, как в соседней комнате работает телевизор. Рома как раз устремился туда, раздвинув рваные шторки, скрывавшие вход. Я последовал за ним, поражаясь тому, что мне довелось увидеть.
Шторки скрывали гостиную. Здесь обстановка была получше, но ненамного — всё тот же засранный ковер, тянущийся аж из кухни, просиженные кресла, древний комод, шкаф с перекошенными дверцами, чёрные от пыли окна, и пролёжанный диван с телом, развалившемся перед стареньким пузатым телевизором. Игнорируя тело, Рома спешит к шкафу, дёргает его дверцы, потом обыскивает комод, проверяет за ним, лезет куда-то ещё и, в конце концов, подходит к дивану и обращается к телу:
— Куда он дел ключ?!
Если бы Рома не предупредил, что в доме будет только мать, я бы в жизни не догадался, что это существо — женщина. Отёкшее и обвисшее лицо, огромный шнобель, слипшиеся грязные волосы, пальцы-сосиски, отвратительное пивное пузо под заляпанной майкой… Спала с бутылкой в руке перед телевизором и проснулась только с нашим приходом. Я чуял ужасную вонь несвежего тела, исходящего от матери Ромы, и не мог понять — как?! Как она смогла шестнадцать лет назад родить такого прекрасного сына, и его же проебать? Ради чего? А сам Рома на неё ни капельки не похож… Может, он приёмный? Только так я смог бы мог понять жестокость и похуизм этих людей по отношению к мальчику… но это их нисколечко не оправдывало.
— Куда надо… Иди убирайся на кухне, — мать зевнула и потянулась, пролив немного из бутылки. Я заметил, что у неё отсутствовала часть зубов, а зловонный запах перегара из её рта я чуял, даже стоя в паре метров от неё.
— Ключ! Где он?! — повысил голос Рома.
— Пасть закрой! Вот скажу Олегу — неделю жрать не будешь! — крикнула мать.
У Ромы сбилось дыхание, его начало колотить. Я буквально ощутил весь гнев, всю обиду и ненависть, что годами рвали его душу на части. Это было сложно даже для меня, что уж говорить о неокрепшей психике Ромы, которая подвергалась издевательствам с малых лет… Решаю вмешаться и беру Рому за плечи:
— Милый, что за ключ тебе нужен?
— От того шкафа… — выдохнул Рома, указывая на шкаф с перекошенными дверцами. Замечаю на нём замочную скважину. — Она знает, где он, она должна!
Перевожу взгляд на мать, а та смотрит на меня. Заметила наконец, алкоголичка грёбаная…
— Только подойди ко мне, ты!.. — орёт и замахивается.
Уворачиваюсь от летящей бутылки, понимаю, что разговаривать с этим опустившимся существом бесполезно, отвожу Рому в сторону, прошу подождать в сторонке и свистнуть, если в меня ещё что-нибудь полетит. Убираю кастет в карман и пробую дверцы на прочность, игнорируя недовольные выкрики алкоголички. По бокам уцепиться негде… Тянусь во весь рост и нахожу слабое место — огромный зазор прямо наверху, между дверцей и рамой; берусь за дверцу двумя руками и тащу на себя. Сквозь ругань слышно, как трещит дерево, как срываются петли… Прикладываю усилия и раскачиваю дверцу, тяну её рывками на себя. Рома сжимает кулаки и просит не прекращать… В конце концов, отрываю к чертям эту дверцу вместе с замком, отбрасываю в сторону, а вторая, лишённая опоры, распахивается сама по себе. Рома тут же бросается обшаривать ящички, разбрасывает в стороны бельё и разную одежду, ищет что-то конкретное…
