— Дура, — сказало зеркальце, — упустишь же!

— Заткнись, — возразила девушка, — во-первых, блондинкам положено быть немного дурами, а во-вторых, еще рано, а я не самоубийца. И рога мне тоже не пойдут.

Гермиона вбежала в туалет Миртл, словно за ней гнался цербер. Зайдя в комнату отдыха, она присела на подушки. Надо было заснуть, иначе она долго не выдержит. Девушка обернулась, словно опасаясь увидеть еще кого-то (вроде бы Пенни успешно забыла их тайну, но вдруг?!), и воровато стянула с тумбочки не свои простыни, а простыни Гарри. Она застелила их импровизированную кровать, скинула костюм и легла на еще пахнущую Поттером ткань, ощущая голой кожей тепло его тела. Конечно, это было самовнушение: ведь с тех пор, как он покинул их спальню и сложил простыни, прошла уже целая ночь!

Она застонала. Танец Джинни и Невилла и все то, что за ним стояло, а особенно то, что она узнала от Лаванды благодаря ему, снес очередной барьер в ее сознании, и она подумала, что сейчас ей нужна не постель, а душ. Очень Долгий Душ.

Мироздание словно подталкивало ее к Гарри, и от этого было только хуже: она ненавидела идти на поводу у мироздания, как втайне ненавидела родительскую заботу. Слишком многое она была должна папе и маме (разумеется, все это «слишком многое» было исключительно для ее же собственного блага), учителям (тут добавлялся еще и Долг Перед Обществом), потом — преподавателям здесь, в Хогвартсе (тут благо, по словам Дамблдора, которыми поделился с ней Гарри, было уже то ли Общим, то ли Высшим). Казалось, Гарри своими выворачивающими душу вопросами еще тогда, в конце первого курса, разрушил все эти цепи, сковывающие ее с детства. А теперь оказалось, что и Гарри она тоже была должна, и это бесило ее еще больше.

Тем более, что отдать ему долг так, как ей хотелось, она не сможет из-за тех роковых слов, сказанных ей под влиянием чар и зелий. Потому что он ее не любит и теперь не полюбит никогда — он слишком горд для этого. И поделом ей. Сама виновата.

Она заплакала. Она хотела делать то, что было нужно ей самой, а не кому-то другому, и свои собственные желания она не ненавидела. Она их боялась. Следовать им все еще было слишком ново и слишком страшно.

Кроме того, пусть ее нынешнее сумасшествие и было совсем непохожим на то, что она испытывала тогда, между презентацией в Косом Переулке и Хэллоуином, к «милашке Гилли», это все равно было сумасшествие.

А ее разум, такой привычный и такой надежный, говорил, что пусть она и была ужасно виновата, оскорбляя Гарри в том пустом классе и потом, отвечая обидным отказом на его приглашение в Хогсмид, их роман и в самом деле не имеет ни малейшей перспективы, особенно если Гарри предстояло умереть еще до окончания школы. И значит, если она хоть немного думает о будущем, она должна…

Опять должна.

Девушке казалось, что вокруг нее сплетается акромантуловой прочности паутина, оставляя ей все меньше и меньше выбора, и ей надо было сделать что-то необычное и отчаянное, чтобы ее порвать.

Может быть, Рон, раз уж Невилл занят Джинни? Ему она, конечно, тоже должна, но зато паутина с его стороны намного тоньше. И он действительно высокий, красивый — если приодеть и постричь, хотя Гарри тоже не помешала бы стрижка.

Над ним не висит никакое пророчество и никакая заранее назначенная директором смерть.

Семья Уизли даст ей поддержку и со стороны Министерства, и со стороны Гринготтса, и, через брата Чарли, поможет с международными связями… Пенни, как и положено Ворону, выбрала этот путь, путь логики и расчета, и сейчас у нее с Перси все проще и легче. А Гермиона всегда завидовала Пенни. А что до ее независимости… Рон слишком простодушен, и она вполне сможет использовать его как щит от манипуляций остальных Уизли, она ведь действительно умна, а уж по целеустремленности никакие Уизли с ней рядом не стояли!

И, кстати, Рон не такой дурак, каким кажется — если она в субботу победит Мэнди, в полуфинале он наверняка выиграет у нее и, пожалуй, станет чемпионом Хогвартса. О нем напишут в газетах, он станет еще немного увереннее в себе…

А тайны Гарри она сохранит, даже если выйдет замуж за Рона. И Гарри помогать она тоже будет, как и обещала, просто как друг. Это ведь не запрещено? Это же не будет значить, что она его оставила?

Гермиона заснула. Во сне она провожала детей — дочку и сына — на «Хогвартс-Экспресс», вежливо кивала Поттеру, который почему-то был с Джинни Уизли, причем детей у них было целых трое, и все было хорошо. Только то, что за все время на перроне они ни словечком не перебросились с ее лучшим, а может быть, и единственным другом, делало этот сон весьма напоминающим кошмар. Хотя и не такой страшный, как регулярно повторяющиеся кошмары Гарри. Повседневный такой кошмар. Привычный. Обыденный. Будничный.

В Общую Гостиную Гриффиндора Гермиона вернулась свежей и чистенькой, благо душ в их убежище работал просто идеально.

Разумеется, прежде чем провернуть хроноворот на целых четыре часа (дополнительный час ушел на слезы и размышления), она очистила заклинанием простыни Гарри — и потому, что сам он об этом не подумал бы, и потому, что не хотела оставлять ему ни своих слез, ни своего запаха. Ее немного смешило то, что он так и не задумался о том, почему его белье всегда остается свежим, но мальчишки есть мальчишки.

Гарри спустился вниз уже через пару минут после ее возвращения, тоже одетый в свой тренировочный костюм. Выглядел он, однако, намного хуже, чем она.

— Снова кошмар, Гарри? — сочувственно спросила Гермиона.

— Ага, — сказал он. — Блэк снился. Прямо как на тех фото маггловских. Я убегал от него по лесу, пытался отбиваться, но куда там… И не спрятаться от него — заклинаниями ищет. Догнал меня, я его попытался подловить, но где там… Я бежать. А он связал мне ноги заклинанием, все ближе подходит, ближе, щерится так… Словно собака бешеная… Подошел вплотную совсем, ботинком своим чуть не на лицо наступил. Хорошие у него ботинки, вроде армейских, но лучше. Я бы и сам такие выбрал. И я пошевелиться не могу даже, ну, знаешь, как во снах страшных бывает. А он мне: «Ну что, щенок, добегался? От Мародеров еще никто не уходил!» И вспышка в лицо.

— И…

— И я проснулся. Хорошо, что на пологе заглушающие чары наколдовал, а то разбудил бы всех. Потом час лежал, там еще кто-то шебуршился вроде по соседству, заснуть мешал. Но я заснул все-таки. И вроде больше ничего такого не снилось.

— Может…

— Нет, — помотал головой Гарри. — В смысле, да, я устал. И выспался не очень хорошо. Но мы все равно будем тренироваться. А то, если он придет ко мне не во сне… Меня не устраивает то, что с ним сделала клятва, раз он до сих пор жив! Если она вообще хоть что-то с ним сделала! И Я ХОЧУ ХОТЬ ЧТО-ТО СДЕЛАТЬ С НИМ САМ! — крикнул он.

— Гарри, — Гермиона положила руку на его предплечье, ее немного мутило от презрения к самой себе, но… — Гарри, я думаю… Если ты не справишься с Блэком один… Я, конечно, тоже помогу, но… Может, позовем еще и Рона? Втроем нам, если что, будет намного проще и сражаться, если придется, и тренироваться тоже.

— Рона? — с сомнением хмыкнул Гарри. — Не, ну… Он парень смелый, конечно, но… Ты пробовала его разбудить в такую рань? Его же до самого завтрака не поднимешь, хоть «Бомбарду» под ним взрывай!

— АААА! — вопль с верхней площадки мальчишеской лестницы полностью опроверг сомнения Гарри.

На площадке стоял Рон. В левой руке он сжимал драную и, похоже, окровавленную простыню, а правая была сжата в кулак. Палочки в кулаке не было.

— Ты здесь! — воскликнул он, сверля глазами Гермиону. — Смотри! Смотри сюда! Короста, бедная Короста! — кричал он, размахивая простыней, на краю которой краснело пятно, похожее на кровь.

Сама простыня рядом с этим кровавым пятном, казалось, была распущена на узкие ленточки чьими-то острыми когтями. — Это твой зверь! Он пробрался в нашу спальню и, пока я спал, съел бедную старую Коросту! Теперь ты довольна?!