– За нас.

Когда Илья был уже в дверях, надевая ботинки, тихо спросила:

– Мы еще будем встречаться?

Илья кивнул:

– Если захочешь.

– Вот мои телефоны: рабочий и домашний. Звони, – она протянула ему листок, вырванный из школьной тетрадки. – Жене только не показывай, а лучше выучи и съешь.

И когда Илья уже совсем собирался уйти, спросила:

– Говоришь, жена у тебя в командировке? Может, после свадьбы зайдешь, когда у вас там все закончится? Если не очень пьяным будешь.

– Хорошо, – улыбнулся Илья, – зайду.

Кстати, Татьяна также подрабатывала. И знаете, кем? Не кочегаром и не плотником, и не монтажником, а высотником, то есть промышленным альпинистом. Болтаясь на высоте, иногда даже вверх ногами, заделывала швы между бетонными плитами в девятиэтажных домах серых и однообразных закаменских новостроек. Дело это не женское на первый взгляд, но ей нравилось. И оплачивалось оно неплохо. А насчет адреналина и говорить не приходится.

Когда Илья снова пришел в ресторан, свадьба была в самом разгаре. Точнее, в пьяном угаре. Пресытившись дармовыми едой и бухлом, гости вместе с молодыми активно участвовали в дурацких конкурсах на все случаи жизни. Тамада старалась на славу, предлагая, например, мужикам в боксерских перчатках развернуть фантики шоколадных конфет по олимпийскому принципу: кто быстрее, или попасть в бутылочное горлышко карандашом, привязанным за нитку к поясу, или женщине раздавить округлой задницей такой же округлый воздушный шар, лежащий на коленях у какого-нибудь мужика.

Было по-свадебному весело. Все гости, до пьяного опупения похожие друг на друга, ржали, хлопали в ладоши и громко подбадривали конкурсантов возгласами: «Давай, Вася, не подведи! На тебя вся страна смотрит!» Ведь доподлинно известно, что после первого «горько!» все лица одинаковы. А уж после второго или третьего – тем более.

– Ну ты даешь, – двусмысленно сказал Серый, посмотрев на часы, когда вернувшийся Илья, воровато оглядываясь, втихаря уселся на свое место за праздничным столом. – Ну как там, все в порядке? Не оплошал?

– Отвисни, – по-доброму огрызнулся Илья.

– Не уронил честь мундира? – ехидно не унимался Сергей.

– Наливай, – ответил наш герой.

И когда тот наполнил рюмки, Илья Новиков торжественно произнес:

– За молодых, совет им да любовь. Две судьбы, два кольца, чтоб вовек не расставалися сердца! Го-о-орько!

– Хорошо сказал, душевно, а главное – оригинально.

– А чего, это самое, невеста какая-то веселая.

– И что?

– Плакать ей положено, реветь, выть и стенать.

– Тебя не спросила.

К Татьяне Илья не пошел. И не потому, что не хотел или был слишком бухой, а потому что всех гостей по окончании застолья загрузили в уже упомянутые нами «икарусы» и увезли то ли в Ординский, то ли в Осинский район, в какое-то село, в колхоз-миллионер, так сказать, на продолжение банкета. Во всяком случае, ни Плейбой, ни Серый так и не смогли потом вспомнить, куда их увезли. Но отказаться было невозможно, иначе – обида на всю жизнь. В деревне свои законы, патриархальные, как при домострое.

Там уже все было готово: стол, стоящий посреди двора, как пишут буржуазные писаки, ломился от яств. Несмотря на поздний час, народа в председательском дворе собралось немерено: казалось, вся деревня во главе с правлением колхоза «Красный пахарь» приперлась поздравить своего дорогого начальника, его по-деревенски толстожопую супружницу Глафиру Варфоломеевну, их дочурку и всю их родню с таким грандиозным событием, которое случается всего несколько раз в жизни. И даже запустили в небо фейерверк как символ счастливой семейной жизни.

Потом затопили баню. Точнее, она была уже протоплена. Первыми в баню отправились жених и невеста, ставшие к тому времени полноценными мужем и женой. А потом уже парились те, кто в состоянии был еще хоть что-то соображать.

Спали наши друзья, как и положено, на сеновале. Быть в деревне и не побывать на сеновале – это то же самое, как съездить в Париж и не увидеть Эйфелевой башни. Илья и Сергей были настолько усталыми, что их не смогли привести в чувство даже румяные колхозные доярки и образованные агрономши, готовые грациозно встать раком при первом позыве.

Что снилось Сергею, неизвестно, а вот Илье приснилась Татьяна: первое впечатление от знакомства – всегда самое яркое и запоминающееся. Его руки сами полезли в штаны, чтобы утихомирить разволновавшегося «младшего брата».

Когда он открыл глаза, то по правую руку увидел рядом с собой не Татьяну, а трогательно храпящего Сергея, укутанного вонючим, грязным тулупом. По левую сторону сопела какая-то молодая баба. Он даже не мог вспомнить, откуда она взялась. Рядом с ней в колючее сено была воткнута бутылка водки, насухо опорожненная, естественно, лежали заляпанный жирными пальцами стакан и какое-то подобие застывшей закуски на обосранной мухами тарелке.

Илья смачно выругался:

– …твою мать. Какое-то утро в сосновом бреду…

И тут он почему-то вспомнил двух своих женщин, о которых практически никому не рассказывал. Кроме автора этих строк, естественно.

Так вот, однажды Илья случайно познакомился с девушкой. Звали ее Виктория. Когда он узнал, кем она работает, ему стало дурно. Дело в том, что служила Вика в… морге одной из краевых больниц специалистом по предпохоронной подготовке умерших. Иными словами, одевала изуродованных вскрытиями покойников с грубыми швами на телесах, накладывала на их сине-желтые лица, подернутые трупными пятнами, грим, чтобы те в гробу смотрелись как живые. Мазала соответствующими благовониями другие части тела. Вставляла на место в не желавшем закрываться рту непослушные челюсти. Перевязывала руки на груди церковной лентой. А на ноги вздевала белые тапки с обрезанными задниками. И закрывала все это дело белым саваном, отправляя усопшего в последний путь. Так сказать, в вечность.

Когда она целовала Илью, обнимала и страстно отдавалась, ему казалось, что ее пальцы склизко и липко пахнут ладаном, как в известной песне Вертинского. И ему становилось не по себе.

Еще он припомнил, как однажды они во время ее дежурства пили спирт в холодной смотровой среди нескольких жмуриков. Те, покрытые с головой простынями, лежали на больших железных столах-каталках. Из-под белых простыней торчали их сине-мраморные ноги с номерами, привязанными к большим пальцам. Противно и холодно пахло гадостным эфиром.

– Не надо бояться покойников, надо бояться живых, – сказала тогда она.

Правда, лучше от этого Илье не стало. Даже спирт пошел не в то горло, и его вырвало чуть ли не наизнанку.

– Ничего, со временем это пройдет, – похлопала она его по спине. – Со мной поначалу так же было. Долго привыкала.

– Я восхищаюсь твоим мужеством, – единственное, что он мог тогда сказать.

«Понятно, что все профессии у нас в почете, но не до такой же степени, – брезгливо думал наш герой. – Брр. Стоило ли для этого оканчивать мединститут?»

Но, с другой стороны, успокаивал он себя, работа как работа. Человек ко всему привыкает, даже к тому, к чему привыкнуть, казалось бы, невозможно. Следователи полицейские и прокурорские тоже, например, чуть ли не каждый день убитых видят. А очерстветь можно на любой работе, даже на журналистской. Ну и деньги пахнут ладаном только в его богатом воображении.

Между тем сама Виктория не считала свою профессию какой-то из ряда вон. Жила она неплохо, деньги у нее водились всегда. Ездила на крутой тачке, стриглась у дорогих цирюльников, покупала шмотки в модных бутиках, меняла шубы через год.

С Викторией он расстался под каким-то выдуманным предлогом. Мысленно он посоветовал ей связать свою судьбу с каким-нибудь организатором похорон, директором кладбища или дизайнером эксклюзивных гробов. Что в конечном итоге она и сделала.

Была еще одна барышня. Этот случай был уже из разряда экзотики. Однажды после футбольного матча Илья зашел в летний бар, чтобы испить кружку пива по поводу победы его любимой команды над московским «Спартаком». За соседним столиком восседала группа молодых людей: парень и две девушки. Илья, к тому времени уже бывший слегка навеселе, от щедрот своих заказал им бутылку вина. Затем подсел к ним за столик. Разговорились. Потом парень с девушкой слиняли. Илья остался один на один с новой знакомой: как ее звали, он до сих пор не может вспомнить.