— Она не знает, что потеряла ребенка?
— Нет, решили не говорить ей, для нее и так слишком много потрясений.
— Вы уверены, доктор? — переспросил Николас, пытливо глядя в глаза Генри, тот даже нахмурился, ссутулился, став еще ниже, но тут же выпрямился.
— На все сто процентов.
— Это хорошо, доктор Литт, очень хорошо. Эмили перенесет полет?
— Она очень слаба… А далеко лететь?
— В Лондон.
— Это очень далеко, — нахмурился доктор и помолчал, задумчиво поджав губы. Посмотрел в окно за Ником, выдержал паузу и снова взглянул на него. — Я не могу дать Вам согласие на это, но если Вы напишете отказ от всех претензий к больнице, то забирайте ее хоть сейчас.
— Вы меня порадовали, доктор, — улыбнулся Ник, похлопав его по плечу. — Я могу к ней зайти прямо сейчас?
— Да, конечно, ее палата в конце коридора. Не ошибетесь.
— Было приятно иметь с Вами дело, — ухмыльнувшись, Ник последовал сказанному Генри направлению и вскоре оказался возле двери палаты, в которую не решался войти.
Николас понятия не имел, как посмотрит Эмили в глаза, понятия не имел, как она отреагирует на его внезапный приезд и просьбу улететь с ним. Он даже понятия не имел, в каком состоянии найдет ее там, ведь сломить сильную духом Эми было не так уж и просто. А Маркус смог. Он сломил.
Ник сильнее сжал металлическую ручку двери, на которой держал руку, но которую никак не решался дернуть. И был благодарен Владе, что та догадалась хотя бы на время скрыть факт потери ребенка: добрая, милая Эмили едва ли бы смогла перенести еще и эту потерю. Даже для него, никогда даже не задумавшегося о детях, оказалось проблематично просто отпустить мысли об этом, внутри было как-то неприятно пусто, а сознание то и дело подкидывало картинки похожего на него малыша и счастливое лицо Эми. Заглушали их лишь чувство вины и пылавшая с каждой минутой все сильнее ненависть к Маркусу, так не вовремя все сломавшему. И Ник даже не знал, чего хотел больше: чтобы Эмили жила в Чикаго своей жизнью подальше от него или чтобы она была рядом с ним и их ребенком в далеком Лондоне. Но защищать ее от себя и своей жизни вдали было бы куда менее проблематично… Но это были лишь его несбыточные мысли, а за дверью ее палаты он услышал едва различимый мужской голос и тут же нахмурился, решительно открыв дверь.
В палате стоял приятный полумрак: жалюзи были плотно закрыты, горела лишь одна из трех ламп в небольшом потолочном светильнике. Эмили лежала на больничкой койке, бездумно разглядывая светло-голубую стену напротив потухшим взглядом. Она была такой бледной, уставшей, безжизненной, что Ник даже не смог пару секунд отвести от нее взгляда, с болью разглядывая ее лицо. Вот только она почти сразу заметила его, посмотрела большими голубыми глазами и практически тут же стыдливо отвела взгляд, будто в чем-то провинилась перед ним.
— Ник?..
— Привет, Эмили, — только сейчас он заметил рядом с ней долговязого парня, может, немного старше самой Эмили, с угловатыми чертами лица, который смотрел на Ника так же удивленно и который замолчал на полуслове, так и не договорив. — Я не вовремя?
— Нет, то есть… Это Джереми, мой одногруппник и… — Эмили тут же замолчала, так ни разу не взглянув на стоявшего Николаса, облизнула пересохшие губы, помолчав, но все же нашла себе силы и наконец посмотрела на него. — Зачем ты приехал, Ник?
— За тобой, — он прикрыл за собой дверь и подошел к кровати, не сводя с Эми взгляда, полностью игнорируя смущенного Джереми, будто его и вовсе не было в палате.
— Это было сто лет назад, уже слишком поздно…
— Разве? Ты обещала уехать даже через год.
— Ник… — начала было Эмили, но тут же замолчала, поджала губы и с извинением посмотрела на безмолвно сидевшего растерявшегося Джера. — Джереми, выйди, пожалуйста, на пару минут…
— Ты уверена? — недоверчиво переспросил он, но получив в ответ ее согласный кивок, все же поднялся, хотел посмотреть на Николаса жестким взглядом, но вызвал у него лишь усмешку, тут же растерялся и ссутулился, словно тень проследовав на выход, бесшумно закрыв за собой дверь. На фоне самоуверенного статного Ника он почувствовал себя сущим мальчишкой, у которого не было ни единого шанса в борьбе за Эмили. Да и борьбы бы никакой не было, но хотелось быть с ней, ведь он так сильно ее любил…
— Ник… — продолжила Эмили, убедившись, что Джереми вышел и не слышит их. — Ты правда не вовремя. Тебе не нужно было лететь сюда…
— Почему? — поинтересовался он и сел на место Джереми, аккуратно взял ее за руку, взглянув на забинтованное запястье, и погладил пальцем по тыльной стороне ладони, которую она хотела одернуть, но он не дал.
— Потому что… — она сглотнула подступивший к горлу ком и отвела взгляд, который застилали слезы. Едва не всхлипнула, но сдержалась, разглядывая осточертевшую стену напротив, а Ник терпеливо молчал, поглаживая ее руку и ожидая от нее ответа на свой вопрос. — Потому что зачем тебе я?
— Я хочу быть с тобой.
— Слишком поздно… Посмотри на меня, Ник. Зачем я тебе такая? После всего… После всего этого… Зачем? Я сама не понимаю, зачем я здесь, зачем живу… Я не знаю, Ник, не знаю, как жить дальше, понимаешь? Как смотреть людям в глаза, как смотреть на свое отражение. Мне кажется… Мне кажется, что я никогда не смогу это забыть. А люди, они смотрят на меня с такой жалостью, как будто я прокаженная какая-то. Джереми пытается как-то держаться, но его взгляд… Я не могу смотреть ему в глаза, ты бы только видел их. Еще и Том… Он пришел ко мне лишь раз, в самом начале, и я боюсь, что он наделал глупости, понимаешь? Боюсь, что его убьют, ведь он такой вспыльчивый. Я боюсь мысли, что через пару дней мне придется вернуться домой, мне даже идти больше некуда. И это все… Я не уверена, что смогу это пережить. Говорят, что когда люди хотят покончить с собой, то жалеют об этом перед самой смертью, мечтают, чтобы их кто-нибудь спас. Проблемы становятся для них ничтожными по сравнению с близкой смертью, но я не уверена, что рада своему спасению. Не уверена, что хочу и смогу так жить…
Эмили все же не смогла сдержаться и расплакалась, отвернувшись от Ника, высвободила из его руки ладонь и тихо всхлипывала, безуспешно стараясь успокоиться. Смотреть на нее было до безумия больно. Смотреть и понимать, что в этом виноват он сам. И он молчал, давая ей выплакаться, и лишь когда она немного успокоилась, а ее всхлипы стихли, он заговорил:
— Поэтому полетели со мной, Эмили, в Лондон. Прямо сейчас. Там никто тебя не знает, никто не будет смотреть с жалостью или как на прокаженную. Тебе не придется возвращаться домой, не придется смотреть людям в глаза, не придется все переживать в одиночестве. Не придется ни о чем жалеть. Тебе дали шанс жить, так воспользуйся им. Поменяй свою жизнь, там тебя никто ни за что не осудит. Переведешься в какой захочешь университет, закончишь его, устроишься в любую больницу, будешь заниматься, чем захочешь. Если твой брат захочет приехать к тебе или переехать, я не буду против. Думаю, работу я ему найду. Соглашайся.
— Ты так и не ответил на мой вопрос, — тихо подала голос она и посмотрела на него красными от слез глазами. — Зачем тебе я?
— Потому что я ни на минуту о тебе не забывал. Но в Лондоне было слишком опасно для тебя.
— Этого мало, Ник… Я не понимаю, как ты вообще после всего этого на меня смотреть можешь…
— Для меня это не имеет значения, все хорошо, и ты вскоре это поймешь. Потом, спустя время, ведь это можно пережить, все будет снова идти своим чередом, ты ничуть не изменилась, не стала хуже или что ты там себе вообразила. Ты все та же Эмили, какой и была всегда. Та же Эмили, которую я полюбил.
— Полюбил? — почти беззвучно переспросила она.
— И люблю. И прошу тебя улететь со мной. Сегодня. Прямо сейчас. Рейс через три часа.
Эмили молчала. Смотрела на него, пытаясь найти хоть что-то в его лице, но не нашла ни подвоха, ни жалости, с которой на нее все смотрели. Его взгляд был такой же, как и всегда, будто она не лежала перед ним даже сама на себя не похожая, чувствовавшая пугающие грубые прикосновения Маркуса, от которых на тонкой коже остались синяки, стоило ей закрыть глаза. Он даже сказал ей слова, которые ей так безумно хотелось услышать. Только от его признания в любви стало лишь тяжелее.
