— А у тебя отличная выдержка, мамочка, я ведь могу тебя так называть? Хотя дай подумать, — Ник наигранно задумался, а Андреа тяжело вздохнула и откинулась в кресле, словно в одно мгновение потеряла все силы.

— Ник, послушай…

— Да не хочу я тебя слушать! — рявкнул он, с силой сжимая в руке бокал, тяжело дыша, пытаясь усмирить свой гнев, все же взявший над ним верх. — Я просто хотел посмотреть на лицемерную тварь, посмотреть ей в лживые глаза. Слушай, а твой муженек знает вообще обо мне или ты ради него меня и бросила? Не отвечай, — с угрозой взглянул он на Энди, предупреждая ее попытку перечить ему. — Андреа Кроуфорд, мать-героиня восьмерых детей, троих из которых она так великодушно усыновила, благотворительность ее второе «я», помогает всем обиженным и обездоленным, а сама бросила своего сына в приют. Или это ты так замаливаешь грехи, мамочка? Так этот грех не замолить, помни об этом.

— Ник, мне правда очень жаль…

— Засунь в задницу свои сожаления! Плевать я на них хотел.

— Если бы тебе было плевать, Николас, ты бы не прилетел сюда, не придумывал какие-то планы, чтобы встретиться со мной, ты бы не искал меня, просто забыл, как забывают многие. Но ты искал встречу со мной, ты хотел меня увидеть, и ты хотел услышать мои сожаления и извинения, — Андреа пересела к Нику, опустившись рядом с ним, аккуратно взяла его за руку, боясь вспугнуть его. — Мне правда очень жаль, что я не смогла дать тебе жизнь, которую дала другим своим детям, но я не буду извиняться, потому что тогда я действовала лишь во благо тебе. Я голодала сама и не смогла бы прокормить тебя, ты бы просто умер от голода, а этого я позволить не могла. Ты не знаешь, сколько боли мне принесло решение отдать тебя другим родителям, но они стали для тебя лучшей семьей.

— Какая ты лживая тварь все же, — с презрением выдернул руку и резко поднялся, залпом выпив оставшийся виски. — Если бы ты хотела мне что-то дать, ты бы забрала меня, а не оставила там. Я гнил в нищете, пока ты тут жрала черную икру!

— Я хотела забрать тебя, когда встала на ноги и вышла замуж, но тебе было уже восемь, ты думал, что твоя семья там, в Лондоне, да и твой отец выставил меня, стоило мне появиться на пороге вашего дома.

— Ты приезжала? — Ник вскинул бровь, не веря, точнее не желая верить в слова матери: либо она была гениальной актрисой, либо говорила правду — ответ на это он не знал.

— Приезжала, хотела познакомиться с тобой, но Рик выгнал меня, как побитую собаку. У меня не было другого выхода, кроме как уйти. Но я помогала тебе, пересылала деньги под каждым предлогом, чтобы только тебе жилось хорошо, — она поднялась, подойдя к нему близко, и снова взяла за руку, словно пыталась успокоить, нежно и сочувствующе. — Когда Рик умер, тебе было двадцать три, ты бы отказался принять меня, ведь для тебя я никто. Но я так хотела, чтобы однажды ты нашел меня, появился на пороге моего дома и я просто смогла бы обнять тебя, поговорить с тобой. Я так мечтала об этом, но осознание того, что я для этого ничего не могу сделать, убивало меня. И вот ты здесь, передо мной, я держу тебя за руку, и едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться, как девчонка. За этот момент я бы отдала очень многое. А еще больше я отдала, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Позволь мне обнять тебя, прошу.

Ник видел искренность в ее глазах, видел слезы, которые она сдерживала, видел теплую улыбку матери, которая рада видеть блудного сына, и на мгновение он поверил ей, поверил ее словам, ее жестам. Ей действительно было так жаль, но его обида оказалась сильнее. Она сделала ему слишком больно, бросив, пусть даже под благим предлогом.

— Иди ты к черту со своими объятиями и высокопарными словами, если бы ты хотела что-то сделать, ты бы сделала, а теперь прекрати разбрасываться словами, меня уже воротит от твоего голоска, — высвободил руку, видя, как она меняется в лице, и ухмыльнулся, делая ей еще больнее. — Впрочем, я увидел и услышал уже все, что хотел. Спасибо, мамочка, что убедила меня в правильности твоего решения. Ты полное дерьмо, и ты знаешь, я рад, что наши дороги разошлись сразу же. Счастливо оставаться, передавай пламенный “привет” мужу и детям.

Окинув на прощание ее презрительным взглядом, он уже развернулся, чтобы уйти, но был остановлен ее тихим голосом, который он едва расслышал:

— Дай мне шанс исправиться. Прошу.

— Прости, мамуль, лимит на отпущение грехов превышен.

Он покинул ее дом, но она не хотела покидать его мысли. Она была в них, были ее слова, ее искренние глаза, было ее сожаление, и Ник уже пожалел, что поехал к ней. Он ожидал совсем иное, сидя в мягком кресле самолета, ожидал что угодно, но только не ее искренность. И она выбивала его из колеи.

Впрочем, больше это не было важным, он увидел ее и теперь нужно было возвращаться в Лондон, решать свалившиеся на него проблемы с афганским оружием, пока не решили с ним.

Николас не заметил, как по пустынной дороге он прошел пару километров, полностью погруженный в свои мысли и проблемы, и очень удивился, когда увидел аккуратные небольшие домики за одинаковыми заборами.

Его ослепил свет фар встречного автомобиля, черного тонированного внедорожника, резко остановившегося возле него. Стекло опустилось, и он увидел дуло пистолета направленное на него.

— Амир передает тебе привет, — ломанный английский с жутким акцентом, приглушенный звук выстрела и визг тормозов внедорожника, скрывшегося в темноте.

========== Глава 2. Эмили ==========

Умирать в этой паршивой стране не хотелось. Ник в принципе не хотел умирать, особенно в тридцать лет, когда он был практически на вершине криминального мира Лондона. И в мутном от боли в животе сознании крутилась лишь одна мысль: нужно выжить. Всего лишь выжить, и не важно, какую цену придется заплатить. Он готов был отдать даже душу дьяволу, но эта сделка была заключена слишком давно, и ему больше нечего было предложить.

Просто выжить. Зажать рану и добраться до ближайшего дома, огни которого, кажется, не горели. Убедить помочь, не вызывая скорую и полицию, ведь с поддельными документами и дыркой в животе без вопросов там было не обойтись. И план казался ему единственно верным и таким простым, но силы покидали его, окрашивая черную рубашку в кровавые оттенки.

Все было как в тумане, вряд ли Николас вспомнил бы, как оказался возле забора, чувствуя его холод спиной. А еще он слышал далекий стук, медленно приближавшийся к нему. Дальше лишь темнота, поглотившая его, и мысли о ненавистной матери, с которой он обязательно собирался встретиться в аду.

***

Для ада все оказалось как-то слишком странным: слишком мягко и слишком прохладно. Слишком темно. Кажется, его обманул в детстве собственный проповедник, ведь все было не так дерьмово, как он описывал, яростно, с какой-то ненавистью, брызжа слюной, едва ли догадываясь, что его слова возымели противоположный эффект.

А еще слишком больно. Вновь нахлынувшая боль волной накрыла его, и его лицо тут же исказила гримаса.

— Слава Богу, я думала, ты умрешь у меня прямо на руках, — мелодичный девичий голос с нотками неподдельного волнения в мгновение вернул Ника в реальность, отправив мысли об аду в самый дальний угол сознания.

Тело его не слушалось, и открыть глаза оказалось куда сложнее, чем он мог себе предположить. Веки словно налились свинцом, пришлось приложить немалое усилие, чтобы увидеть… темноту.

— Давай я помогу тебе, доверься мне, и боль уйдет, хорошо? — девушка включила тусклый прикроватный светильник, свет которого ударил в глаза, отчего Николас снова зажмурился, привыкший к темноте. — Сейчас станет легче.

Во рту предательски пересохло, и он не мог сказать ни слова, слыша, как девушка чем-то шуршит совсем рядом. Привыкнув к тусклому свету, он увидел лишь прядь русых волос, прикрывших ее лицо, и почувствовал едва различимый в этой симфонии боли укол. Он снова погрузился в небытие, только теперь не с мыслями о матери, а с приятным запахом ванили, исходящим от странной незнакомки.