Вчера чуть не ревела на репетиции374.
Вас. в Москве, но в театр не показывается.
24 [августа 1908 г.]. Воскресенье
Говорят, вчера Вас. заходил вечером на репетицию. Несколько моментов было, когда мне казалось, что он в зале. Но я не верила себе. И вот сегодня узнаю, что действительно он был.
Мне так непонятно. [Прийти и не поздороваться, ничего не сказать. – вымарано].
[Господи, как я ничего-ничего не понимаю. – зачеркнуто.]
Он – какой-то [чужой для меня, такой. – вымарано] непроницаемый, как какая-то тайна.
Кулаковский375 сказал Жоржу [Г. Г. Коонену], что Качалов из театра уходит376.
Не верю этому, но есть что-то странное в его отношении к театру – в том, что он совсем ничем не интересуется, не заглядывает на репетиции.
Господи, хоть бы увидать его скорее.
Мне уже теперь все равно – как [и] где мы встретимся. О себе я не думаю. [Я поставила крест. – вымарано].
Но только бы увидать его, убедиться, что он такой же, как был.
Я представляю его [себе чужим – скорбным и тихим. – вымарано].
Я жду и боюсь, и [трепещу от ужаса. – вымарано]… Мне так страшно.
[Труп]. – Вот, вот чего я [жду и боюсь. – вымарано].
Скорее бы, скорее бы увидать его улыбку, его [тихую. – вымарано] ясную, грустную улыбку.
Любимый мой, единственный мой, [не надо смерти. – вымарано].
Все, все зовет к жизни, к радостной и светлой. Надо жить, надо жить!377
Надо собрать всю свою волю, все силы, все устремить к одному – к «радостному [созерцанью и переживанью. – вымарано] жизни во всей ее полноте». – Это его же слова.
Я поставила его карточку на стол и вот вглядывалась в нее…
[И вырвалось из груди – что все… Это все… – вымарано].
Осень.
«Сирени поблекли»378?
Я вспоминаю те осенние вечера, когда мы бродили по тихим переулкам, [тихо. – вымарано] говорили, и листья кружились в воздухе. И была грустная радость и трепетные надежды…
А теперь – [смерть. – вымарано].
Жутко, холодно.
Я не знаю, как жить.
Опять стою я растерянная, [трепетная. – вымарано] перед лицом огромной непонятной жизни, и опять рвется из груди – «Что же надо делать?»
6 часов.
Сегодня бодро у меня на душе.
Была удачная репетиция – нервы встряхнулись, опять хочется работать.
[Мой любимый. – вымарано] – я буду работать, я буду жить.
Ведь он – [последнее. – вымарано] в моей жизни. [Последнее. – вымарано].
Мне так ясно – что любить я уже не могу больше. И его я люблю иначе. Но он – один.
Он – мой единственный –
[
любимый
. –
вымарано].
28 августа [1908 г.]. Четверг
7 ½ часов вечера.
Мне так грустно сегодня.
Колокола звонят. Вечер тихий, ясный, совсем летний… Небо голубое, без единого облачка…
Так хочется, чтобы кто-то нежный и любящий пришел с тихой лаской и [трепетной радостью осветил душу. – вымарано].
Невероятная пустота внутри меня…
[Меня никто не любит. – вымарано].
Нет человека, который любил бы меня настоящей большой любовью…
Я одна…
Пустая, тупая, [никому не нужная. – вымарано]…
Иногда мне хочется умереть. – [так. – зачеркнуто] я ничего не понимаю.
31 августа [1908 г.]. Воскресенье
5 ½ часов.
Устала.
Только что с репетиции.
Так ясно и хорошо на душе.
Сегодня в первый раз [за сегодняшний год379. – зачеркнуто] я играла I акт с наслаждением. Завтра генеральная 4‐х картин.
Боже мой, Боже мой, – вот как только остаюсь одна, [сейчас же. – зачеркнуто] как только отхожу от театра – [сейчас же мысль возвращается. – зачеркнуто] – опять прежние мысли, былые чувства.
Мучительно недостает чего-то…
Сейчас мне хорошо, – но вот я начинаю думать о Вас. – и [тихая. – вымарано] грусть [звучит в душе. – вымарано] и больно сжимается что-то внутри.
Вечером 2 и 5 картины. Может быть…
Вчера я была на Комиссаржевской380. Так верила, что он будет. Была суббота.
12 часов ночи.
Увидала родное прекрасное лицо – и [поняла. – вымарано] вот все, все куда-то отодвинулось – и опять – он один.
Смелые мысли у меня в голове.
Мне он принадлежит.
Мне – одной.
Разве это не странно, что я видала его, что я смотрела на него, на этот лоб, глаза, губы – это все мое, мое.
Я люблю его.
Я люблю его, [мне он должен принадлежать. – вымарано].
11 часов ночи.
Вчера и сегодня были ужасные репетиции.
При Вас. я делаюсь робкой, застенчивой, нелепой, перестаю чувствовать образ. Это
так
ужасно. Вчера меня отпустили с репетиции – сказала, что болит голова.
И Вас., мне кажется, чувствует это «неладное» во мне…
Тяжело. Тоска какая-то в душе. Плакать хочется.
Я была бы счастлива, если бы Вас. ушел из театра.
При нем работать – я не в состоянии.
5 [сентября 1908 г.]. Пятница
12 часов ночи.
Сегодня я чувствую себя бодрее.
[Не надо показывать Вас. своих «стихийных» порывов. – вымарано.]
Вероятно, я его даже не люблю.
12 часов ночи.
Сегодня состоялось торжественное открытие филиального отделения381.
Получила свою Джессику382.
Что-то будет. Интересно.
Василий Васильевич [Лужский] бегает от меня. Говорит, что не может спокойно на меня смотреть: его волнует мое лицо, голос, руки…
Что делать?
1 час ночи.
После репетиции I акта.
Так безрадостно, так тупо-тоскливо. Боже мой, хоть бы захворать, пролежать без памяти, – хоть бы умереть на некоторое время.
Не могу я так жить.
Опять терзанье, опять скрежет зубов. Сегодня мы так хорошо говорили с Германовой. И опять у меня к ней – хорошее нежное чувство, думается мне, что и ей тяжело жить, и вот что-то влечет к ней броситься, обнять ее и рассказать ей про свою тоску. Если бы я могла заплакать.
Я думала о возможности дружеских отношений между нами – ничего не выходит. [Он сторонится меня, потому что чувствует то острое. – вымарано], сильное, [что есть в моей душе. – вымарано].
Утро.
[Мне. – вымарано]. В душе моей – словно камень, но я хочу быть сильной и гордой. Я напрягаю все силы, всю волю.
Он приходит на репетиции – сидит с кем-нибудь и ни слова не говорит со мной. Я крепко стискиваю зубы, смеюсь и болтаю о пустяках – с кем попало, и в эти минуты чувствую, как каким-то холодком веет от меня. А когда я на сцене, я теряю самообладанье, сердце начинает колотиться, и я чувствую только, что он здесь, он близко, стараюсь почувствовать образ, играть – ничего не выходит, и в душе плачет тупое отчаянье.