Господи, с каким восторгом я бы бросила сейчас все и уехала с Вас. далеко-далеко куда-нибудь, на юг, к солнцу, к яркому небу, так я устала вся, так хочется отдыха, ласки, а главное, покоя… Я скверно сплю – это мучительно. Вид скверный, столько печали в лице.
Вчера в 11 часов [дня. – зачеркнуто] уехала Нина Николаевна [Литовцева]. Вас. заходил потом в театр, но я была в это время на сцене, поговорить не пришлось.
Звонилась вечером по телефону к нему, не дозвонилась.
Хочется видеть его мучительно.
Пойду к 8 часам в театр. Сегодня «Келья»342.
Господи, помоги мне жить, мне так тяжело. Душа так ноет.
12 сентября [1907 г.]. Среда
5 часов.
Тревожно, тревожно так – сил нет.
Боюсь очень за «Синюю птицу»…
Или она погубит меня или, напротив, поднимет в высоту.
Жутко…
Ничего еще нет, не знаю, как приступить, а пора начинать работу.
___
Третьего дня хорошо говорили с Вас. После «Кельи» он подошел ко мне – я стояла с суфлером343– и мы все вместе отправились в буфет. Сидели долго. Они пили чай, я – так просто. Болтали. Вас. восторгался моим голосом. Говорил, что вообще женских голосов не любит, но мой голос составляет исключение – очень красивый.
По душам поговорить удалось мало. Говорит, тоскует по жене – в доме пусто, непривычно.
Спросил меня про настроение: – «отвратительно»…
«Ну, ничего – „мы отдохнем“344…»
Взял мою руку и посмотрел на меня так нежно, так тепло-тепло… «Отдохнем?» – я взглянула на него с недоверием и тревожной радостью и верой в душе…
А потом взял меня под руку и крепко-крепко прижал к себе.
Вчера видела его мельком – вечером только успели поздороваться… Все было бы хорошо, если бы не тревога за роль…
13 сентября [1907 г.]. Четверг
Скверное состоянье.
Сегодня опять срамилась в 11‐й картине. Ужасно. Или я бездарна, или уж не знаю что…
15 сентября [1907 г.]. Суббота
½ 1-го.
Нет, не могу даже писать, трудно…
Дышится тяжело. «Страсть…»
Да, теперь это ясно. Он прав…
Я грежу, я мечтаю о его ласке, о его поцелуе… Я трепещу от [его. – вымарано] малейшего прикосновения его руки, мне душно, мне тяжко… Господи, что же это будет. Мне страшно…
Я так рвусь к нему постоянно, каждую минуту я думаю о нем, я чувствую его… Что мне сделать с собой, как сдержать себя?!
Сегодня он сказал: «Не тоскуйте, Алиса, подумайте только, какое перед нами прекрасное будущее…»
Господи, не понимает он, как трепещу я вся, как задыхаюсь от какого-то страшного напора.
Хотел сегодня провожать меня домой, но кончилось дело тем, что разошлись.
Я хочу его до отчаянья.
Пускай я гибну…
17 сентября [1907 г.]. Понедельник
5 часов.
Когда я сегодня проснулась – первою мыслью было: «Все кончено…»
Стало жутко – покойно, холодно, пусто…
В окно заглядывало солнце – ясное небо…
Глаза тупо смотрели вперед, в одну точку…
Мысль остановилась, замерла…
Хаотично вертелось в голове – «нет, это ужасно!»…
Да, он прав, прав…
Это ужасно…
Итак – все кончено…
Я чувствую, что это какой-то страшный толчок, какое-то [страшное] начало – концу.
А ведь я люблю его с такой силой, с таким отчаяньем!
Сегодня он не был в театре.
Завтра тоже вряд ли будет.
Значит, до среды. В среду – генеральная345.
Что я скажу ему, как мы встретимся? Я подойду к нему совсем просто и спрошу, сердится ли он на меня. Ведь виновата я…
Не могла сдержаться, при всех чуть не упала в обморок – это ужасно…
Главное, не было повода.
Правда, вчера у него в тоне звучала одна какая-то равнодушная нотка, но ведь это вообще с ним бывает; потом, Бог знает, быть может, расстроен был, занят чем-нибудь.
Он вправе рассердиться на меня, разлюбить меня…
Такие выходки противны, они раздражают.
Что он думает обо мне…
Я шла вчера из театра и плакала горько-горько…
Не стеснялась прохожих. Было все равно.
Было одно мучительное страданье в душе…
Где исход?..
Господи, как я запуталась… Передо мной словно стена огромная выросла…
Ничего не пойму.
Небо, солнце, сцена, моя работа – все отодвинулось вдаль, он один стоит – [слово вымарано] любимый до сумасшествия, до отчаянья!
18 сентября [1907 г.]. Вторник
5 часов.
Думаю сегодня вечером зайти в театр.
Томительно до крайности…
Хоть бы [он. – зачеркнуто] увидать его, поговорить с ним…
Так грустно!
Работать, работать…
Когда человек в деле – на душе покойнее.
___
1 час ночи.
В театре его не было…
Как-то мы завтра встретимся…
Мне страшно… Вдруг «кончено все»…
Это ужасно! Ни минуты больше не останусь здесь…
Сейчас рассмеялась в душе…
Уехать, а деньги?
Смешная!..
Как все просто решать головой.
20 сентября [1907 г.]. Четверг
12 часов ночи.
Приходится писать вкратце – ничего не поделаешь, времени окончательно нет.
Ну так вот – в одной половине души, «актрисочьей», как я называю, – отвратительно. Вчера была генеральная 13-ти картин, и я со своим выходом – села в калошу… Так осрамилась, что хуже нельзя…
Ну – не стоит говорить об этом – тяжело, тяжело… мучительно… Зато в другом уголке души – ясно, чисто, радостно…
Много ходили [вместе] после репетиции, много говорили. Ночь была чудесная, ясная, с синим небом, всё в звездах. Бродили по пустынным переулкам, рука об руку. Так как-то удивительно хорошо, как добрые товарищи. Первый раз за все время после весны – говорили по-настоящему серьезно и глубоко.
Все объяснил мне – и на душе стало радостно, хорошо…
Говорит, что надо быть как можно осторожнее теперь, потому что все взоры в театре с любопытством устремлены на него: как поведет себя Качалов без жены? И вот, щадя самолюбие Нины Николаевны [Литовцевой], надо вести себя сдержанно.
Просит меня помочь ему в этом, пойти ему навстречу.
На мою выходку не рассердился, но «был огорчен ужасно», страшно мучился.
Сейчас пора спать, завтра допишу.
22 [сентября 1907 г.]. Суббота
Около 2‐х ночи.
Сейчас из театра. Устала адово – выбирали костюмы для «Годунова».
Вас. видала мельком.
Он такой мягкий, ласковый…
Вчера вечером я пошла его провожать к Смирновым346. Много говорили дорогой. Он просил позволения ухаживать в театре за Стаховой, Кореневой и другими девицами для отвода глаз, чтобы иметь возможность свободнее и чаще бывать вместе со мной.
Я окончательно воспротивилась.
Я же с ума сойду, если он, например, целый вечер будет сидеть со Стаховой и ни разу не подойдет ко мне. Я измучусь.
«А я думал, вы будете умницей и сами пойдете навстречу мне…»
Но оказалось, что умницей я быть не захотела.
Господи, я так нежно, так доверчиво люблю его!
[Строка вымарана.]
Он мне сказал тогда: «Аличка, ну куда же [я] для Вас: вы – вся жизнь, вся – порыв, вся – трепет… Вы – сама молодость… – А я – дряблый, старый. И потом – есть две категории людей – „уютные“ и „безумные“. Так вот, я – „уютный“, а вы – „безумная“…»
