Получила письмо от Бориса308. Он тоже пишет, что это уже второе, и укоряет за то, что не ответила.
Эта пропажа писем приводит меня в отчаянье…
11‐й час ночи.
Передумала – поеду в четверг…
Ах, боже мой, чем скорее отсюда, тем лучше.
Все-таки быстро прошло время…
Два месяца… Это ведь немало.
Да…
И вся жизнь так пролетит.
Не успеешь ее взором окинуть.
24 июля [1907 г.]. Вторник
В пятницу – в Москву на урок.
Быть может, увижу кого-нибудь из наших309.
Через неделю – я должна буду чувствовать себя счастливой: я буду говорить себе – «послезавтра – в Москву»…
Господи, глупенькая я…
Васичка…
Какой-то он стал.
Как мы встретимся в первый раз – где, одни или среди народа?
[Несколько слов вымарано.]
Тысячи мыслей, тысяча предположений.
Душой – я уже в Москве.
Погода стоит ясная, сухая, морозная. Вечера – холодные, с темным небом, яркими звездами.
Сейчас вспомнила, как на другой день приезда в Петербург мы с Горевым [несколько слов вымарано] шли по Невскому и встретили Вас. Он пошел с нами. Рассказывал, как ехали, расспрашивал нас, не было ли с нами каких приключений в дороге…
Встретили кого-то еще…
Да, [Балиева].
Пошли все вместе в театр. Было уже около 7 часов. В 7 – назначена была репетиция.
Потом весь вечер вспоминается, как Вас. доставал мне денег – 15 рублей…
Я вся сейчас улыбаюсь, и на душе так светло, так ясно…
Как дороги эти воспоминания…
Господи…
Очень болит бок…
Боюсь, вдруг слягу…
Конечно, сейчас же потелефоню ему…
Уж все равно…
Не могу без него…
С ума сойду.
Да ведь все равно мама о многом догадалась уже, а папа…
Да вот как быть с папой?
Не знаю, не знаю…
Все как-то путается…
Одно только ясно – если я захвораю серьезно и придется лежать одной – я не вынесу – сойду с ума. Он должен приходить ко мне, мой любимый.
А до окружающих мне все равно.
Разве он для меня не дороже всех. Господи, а вдруг я умру.
Как приеду в Москву – сейчас же к Афинскому310.
Нервы опять ни к черту.
За ужином подняла вопрос о том, как не нужно и как мешает излишняя нежность и заботливость родителей. Говорили, спорили все [дома. – зачеркнуто] без конца. Кончилось дело тем, что я не выдержала и разревелась…
Не могла сдержаться…
Ужасно напряженное опять состояние.
И этот противный бок…
Может быть, и вздор, а может быть – кто знает?
Намазалась йодом.
Скорее, скорее в Москву…
Скорее за дело…
Ах, Господи, только не надо хворать…
______
Дождь падает тяжелый, однотонный.
Небо заволокло, как туманом, блеклыми безрадостными тучами.
26 июля [1907 г.]. Четверг
Через неделю в этот день я в Москве…
Разбираюсь…
Хорошо
, что погода стоит ясная…
Последние деньки…
А не жаль уезжать отсюда… совсем. И местность красивая, и все могло бы быть так хорошо, а уезжаю с радостью…
Считаю часы…
Завтра в Москву.
Как страшно люблю эти поездки. Всегда ждешь чего-то, волнуешься…
Перед завтрашним днем в особенности.
Ведь, может быть, кто-нибудь из наших уже там, и вдруг… Вас.
Конечно, ведь может случиться, что они переехали раньше, потому что Нине Николаевне [Литовцевой] много дела, всяких хлопот с костюмами и пр.
Боже мой, вдруг, неожиданно встречаем[ся] где-нибудь на улице…
Мне кажется, я упаду в обморок…
Нет, как приеду – первым делом узнаю по телефону, в Москве ли он.
Мой любимый, мой ненаглядный…
Неужели опять я увижу это дорогое лицо, [опять. – зачеркнуто] обниму эту родную голову, буду слушать чарующий голос, [слово вымарано] отдыхать под его нежными теплыми ласками.
Как дорог он мне весь…
[Слово вымарано.] До чего я люблю его!
Вся я принадлежу ему…
Ему, ему.
Нераздельно.
Я отдам ему всю себя…
Мне не страшно.
___
Не надо тосковать.
Передо мной еще целая жизнь…
Надо верить…
Без веры нельзя жить…
___
Глаза у меня стали грустные-грустные…
Огромная печаль остановилась в них…
Я часто подолгу смотрю на себя в зеркало. Мне хочется уловить выражение своего лица…
И вот порой меня поражают глаза…
Я вглядываюсь в глубь их и тоже, как и Вас., – «не вижу дна»…
Они глубокие-глубокие, «бездонные», и там где-то в этой таинственной глубине – затаили что-то, острое, болезненное, какую-то страшную, напряженную мысль, и страдание, мучительное, тупое…
«Аличка, ну зачем эти страдальческие глаза!? Не надо, не надо, не могу я видеть этих глаз…»
Он гов[орил] это часто, и часто в самые острые минуты счастья, когда я, опьяненная и затуманенная его ласками, вдруг открывала и вскидывала на него глаза…
И вся я трепетала [несколько слов вымарано], а глаза смотрели с отчаяньем…
Один раз, когда он уходил от меня, он сказал: «У Вас такое страданье в лице, как будто я навсегда ухожу и мы никогда больше не увидимся…»
И вновь не было такого чувства, было просто грустно и жаль, что он уходит, а глаза говорили другое, «от себя».
___
12 часов ночи.
В Москву!
Завтра в Москву!
Быть может – письмо будет.
Дай-то Господи…
Сколько времени уже ничего о нем не знаю.
Главное – не болен ли…
Это ужасно, страшнее всего.
Кажется, тогда не выдержу и поеду к нему…
Боже мой, страшно думать об этом, лучше не надо!
27 [июля 1907 г.]. Пятница
20 минут 1-го.
Нет письма…
Прямо руки опускаются, не знаю, что делать…
Звонилась по телефону, думала, может быть, швейцар знает, когда приедут, – ничего толку не добилась.
Спрашивала в театре, когда начнутся репетиции, говорят, с ½ августа. Пожалуй, не скоро соберутся…
Еще одна надежда – на завтрашний день, если Стаська311 не привезет письма – прямо ума не приложу, что думать… как себе объяснить. Незадачная сегодня была поездка – впечатлений мало, голос не звучал312, погода тусклая, вообще, скверно, тревожно…
Только когда ехала с поезда – хорошо было…
Небо – над головой – мрачное, угрюмое, в тяжелых черных тучах. По сторонам лес – печальный, темный… Деревья грустные, притаились, затихли – такие одинокие, жалкие. Уныло поникли тяжелые ветки, и капля за каплей падают их холодные слезки на серую землю…
Кое-где, [там и сям. – вымарано] мелькают уже желтые листочки березок, выглядывают так робко и виновато в густой живой зелени, словно стыдятся своих поблеклых красок.
Воздух весь какой-то [слово вымарано] серый, [слово вымарано] туманный, и сквозь эту мглистую дымку еще печальнее вычерчиваются зубчатые очертанья леса, силуэт мужика на козлах, гладкая лента дороги.
А ветер весело разгуливает по широким, [гладким. – зачеркнуто] выкошенным лужайкам, скользит по извилинам дороги, забирается в чащу леса, пугает своим диким хохотом молодые нежные деревца, и они растерянно трепещут всеми своими листочками, а старые – важные и степенные, много перевидавшие на своем веку, – только с укоризной качают толстыми корявыми ветками; [две строки вымарано] и неуклюжей лаской стараются успокоить молодых, вздрагивающих и трепещущих под мимолетными, страшными и чарующими объятиями [веселого. – вымарано] ветра. А он – вольный, широкий, носится с диким безумием, [опьяненный. – зачеркнуто] упоенный своей силой, своей властью, могучий, красивый, ненасытный в своем диком [упоении. – вымарано] опьянении.
