Кругом – мелкие неприятности, дрязги вьют свою отвратительную паутину, которая затягивается все плотнее и плотнее.
Боюсь, что стянет по самое горло: дойдет дело до петли…
Потянулась несчастливая полоса… Каждое утро идешь в театр и все думаешь: авось сегодня случится что-то радостное, хорошее, мечтаешь о чем-то, ждешь, надеешься, и в конце концов – ничего, кроме отчаянной тоски, ничего светлого, приятного, за что можно было бы уцепиться…
Возвращаешься домой еще более пришибленная, как бы придавленная страшной тяжестью…
И ждешь вечера…
Мечтаешь о звездной голубой ночи…
Сегодня Самарова похвалила за Рози189. Это немножко приподняло настроение. Если и Рози понравится Владимиру Ивановичу [Немировичу-Данченко], тогда, значит, все хорошо…
Нужно жить радостно и бодро…
Опять… шевелится что-то хорошее в душе, какие-то надежды на лучшее…
Только вот Василий Иванович…
Василий Иванович все жалуется на свою «старость»190… Милый, хороший! Сколько в нем обаяния – это поразительно!
Дела идут вяло… Работать немного приходится… Грибунин вчера говорил, что Владимир Иванович [Немирович-Данченко] опять расхваливал меня. Все это хорошо… только на самом деле есть ли что? – Хотя, слава богу, веры в себя немного прибавилось…
Сейчас потушу лампу и до театра полежу немного…
Лампадка горит, уютно…
У нас – гости сегодня, это не совсем приятно…
Лягу и буду думать… мечтать…
5 ноября [1906 г.]. Воскресенье
2 часа ночи.
Сейчас с Собиновского концерта191…
Едва досидела до конца.
Не то, не то, не то…
Отвыкла я от людей, что ли, или сами люди настолько неинтересны, что хочется бежать от них, – не знаю… но только скучно сделалось, тоскливо до отупенья…
Вышла на улицу – и с восторгом подумала, что завтра с утра уйду в театр, увижу «своих», буду заниматься…
С ними я уже так свыклась, [так привыкла видеть. — вымарано], так [всех. – вымарано] [два слова вымарано] полюбила их, точно часть души моей они отняли у меня…
А туда, «к людям» – не пойду больше… Чужие они мне все… Не хочу и боюсь их.
Сейчас Вахтанг [Мчеделов] сказал мне: «Не будь вы, выражаясь мягко, так наивны – вы были бы счастливы; то, что я
подозревал
раньше, оказалось истиной, сегодня я в этом убедился…»
Что-то дразнит и поддакивает – Да, он прав…
Боже мой! Неужели это возможно!
Хочется быть умной, все знать, чтобы чувствовать себя свободнее и развязнее… Буду много читать…
Работа двигается… Вчера читала на уроке Розу Бернд, дала безумный темперамент. М. А. [Самарова] остолбенела.
Сегодня опять показалось что-то особенное в Василии Ивановиче.
Ах, а может быть, все вздор!
А мечта все растет, все крепнет с каждым днем!
Сегодня шло «Дно».
Говорила с Василием Ивановичем и Василием Васильевичем [Лужским]. С Василием Ивановичем – так, о вздоре… А с Василием Васильевичем, как всегда, тепло и мягко. Он рассказывал о том, что Владимир Иванович очень хвалит меня и еще той весной на каком-то репертуарном заседании предложил выпустить меня – Герд192. Но в конце концов сам решил, что это статья неподходящая, что это – рискованно…
Во всяком случае – меня это порадовало очень…
Милый Василий Васильевич. Какой он приятный, теплый… Хорошо с ним… Если бы вот…
11 [ноября 1906 г.]. Суббота
Утро.
Сегодня не иду в театр: нездоровится. Буду сидеть дома – читать, заниматься.
Сегодня утром пошла на репетицию. Пришла в театр и вдруг почувствовала себя скверно… Походила немного, поговорила с Братушкой [С. С. Кировым], еще кое с кем и ушла домой.
Теперь совсем осипла. Завтра, вероятно, тоже придется сидеть… Тоскливо…
Нехорошо хворать…
Это отвратительное чувство беспомощности, бессилия…
Ужасно!
Работать не могу…
Иногда мне даже не хочется, чтобы Василий Иванович полюбил меня теперь…
Лучше после, когда я буду «большой актрисой»… Когда я [не буду. – зачеркнуто] перестану стесняться с ним, чувствовать себя такой девочкой. – А то ведь бывают минуты, когда я представляюсь себе такой маленькой, такой несчастненькой перед ним, и невольно съеживаюсь, опускаю глаза и отвечаю невпопад. Это ужасное чувство… Я презираю и ненавижу себя в эти минуты! Вдруг является какая-то угловатость, неловкость, все, что я ни говорю, – кажется глупым, смешным, все, что ни делаю, – нелепым и некрасивым до крайности…
Ужасно[е] состояние! Хочется сквозь землю провалиться!
И вот минутами мне кажется, что если бы он и полюбил меня, то не исчезло бы у меня это чувство своего «ничтожества» перед ним. [Всегда я чувствовала его превосходство над собой. – зачеркнуто], сознание, что мне далеко до него, что я стою лишь у подножья той большой горы, на вершине которой находится он – гордый в своем величии. И возможно, что у нас создались бы какие-то уродливые отношения, которые отравляли бы и мне мою любовь, и ему были тягостны. Да, так вот…
Лучше пусть это будет годика через 1 ½. К тому времени и я поотшлифуюсь и подвырасту, кто знает, быть может, [буду. – зачеркнуто] перестану быть «одним недоразумением»… И тогда пусть лучше это свершится… А до той поры – работать, работать… Работать с тем, чтобы приблизиться к нему, подняться до него!
Сегодня опять просидела весь день. Завтра, кажется, обречена на то же…
Невыносимо скучно.
До отупенья…
Уже надоели и книги, и отдых, и комната, и все, чем так дорожишь, когда приходится брать урывочками.
Мыслями и душой все время там, в театре, со всеми своими… Господи, иногда я с ужасом думаю, что будет, когда придется уходить из театра? Навсегда оставлять то, к чему так крепко, неразрывно приросла душа…
Жутко становится…
А может быть…
Ведь многие в театре уверяют меня в этом…
Может быть, не придется уходить… Не верю в возможность этого, но хочется верить… И часто мечтаю и обманываю себя…
Ну что ж, и пускай…
Пусть мечты останутся мечтами. Зато когда думаю об этом – так хорошо! А там будь что будет… Провинция так провинция! Хоть зоологический сад…
Жизнь все-таки останется такой же, как и теперь, – «трудной, тяжелой и в то же время невыразимо счастливой»193!.. Да, [такой же красивой и счастливой. – вымарано]. Да, и пройдет много-много лет, выльется жизнь в другую, новую форму, но по существу, по смыслу – никогда не изменится и будет все та же – «тяжелая и счастливая»…
Сегодня опять какой-то необыкновенный день…
С утра почувствовала себя лучше и пошла на репетицию.
И все так хорошо отнеслись, так заботливо расспрашивали о здоровье, обо всем, что невольно растрогалась как-то… А потом Василий Иванович подошел, пообещал принести вечером пилюльки, и опять такой нежный был, такой необычный.
