Бедная – сколько ей приходится страдать!.. Каждую минуту дрожи – цепляйся за счастье, а то оно скользкое – того и гляди из-под самых пальцев улетучится.
Боже мой, Боже мой, скорее бы говорить с Владимиром Ивановичем – скорее.
Приедем в Москву – будут отрывки: «и хочется, и кусается». С одной стороны, страшно приятно, а с другой – жутко… Ведь еще пройти по сцене не умею как следует.
Вся надежда на Господа – он не оставит.
Самарова121 говорит, что эти отрывки будут иметь для нас огромное значение.
Боже мой, Боже мой! – Что-то будет?
Вчера говорила с Василием Ивановичем – тепло, мягко, как всегда. [(Берлин, кашне.) – более поздняя приписка.]
После таких разговоров с ним – на душе [всегда. – зачеркнуто] как-то так хорошо бывает – так покойно и ясно, что не хочется ни о чем и ни с кем говорить больше, никуда идти… И вот вчера – я все время боялась, чтобы как-нибудь не разорвалось это настроение и не рухнуло бы очарование, и сидела в продолжение всего «Федора» у открытого окна в отдаленном уголке уборной: ветер – вечерний, свежий – обвевал лицо, руки, шею, навевал чудные, мимолетные виденья, набрасывал одна на другую ряд чарующих мыслей… Так было хорошо сидеть под обаяньем этих дивных, сказочных грез, далеко от мира, от жизни, от людей. Чувствовать себя оторванной от действительности – одной-одинешенькой в своем собственном мирке…
Как я люблю его! Как люблю!!!
2/15 мая [1906 г.]. Вторник
Последний день.
Все еще не верится.
Неужели опять моя комнатка, мои открытки, альбомы…
Опять все по-старому…
Боже мой, боже мой! Как летит время! С какой ужасающей быстротой мчится жизнь!
Жутко… и хорошо в то же время…
Вчера на «Дне» опять удалось немного поговорить с Василием Ивановичем (телеграмма). И на душе так хорошо сегодня… Такая полнота, такая радость!
Вечером приедет Жоржик [Г. Г. Коонен]. Думаю – Георгий Сергеевич [Бурджалов] отпустит меня.
Кажется мне, что что-то будет сегодня: хотя и не верю самой себе – уж очень часто обманывали предчувствия.
4 мая [1906 г.]. Четверг
Москва
Промчалось все, как сон…
Как чудная сказка…
Опять голубые обои с цветочками. Мебель с драконами… [[Нрзб.] Mancetich. – зачеркнуто].
Все, все по-старому…
«Как будто бы я и не уезжала…»
Боже мой, боже мой, только отчего это так больно щемит сердце, отчего какая-то страшная тоска незаметно прокрадывается в самую душу и точит, точит ее…
Что это значит?!!
Господи! Что это?!!
Уже в вагоне все время мучило меня, что я не радуюсь близкой встрече со своими, что мне
не хочется даже скорее
их увидеть. Потом… увидала их – обрадовалась, – а вышла в дверь, и так вдруг… точно оборвалось что-то…
Не почувствовала, что все это близко, родное мне…
И все время, каждую минуту чувствую, как [внутри. – зачеркнуто] сжимается сердце – от какой-то странной, непонятной боли, как что-то, открывшееся широко, свободно, сжимается опять, прячется внутрь…
Странное чувство…
Нет, нет! Надо бороться!
Работать нужно! – читать! заниматься…
А там – что Бог даст!
Не поддаваться настроению, не опускать крыльев!
Сейчас лежу, и невольно в голове все время… Да неужели же я всех их так люблю?!
Так трудно оторваться от них!?! Боже мой, а что же дальше?! – Если придется совсем уйти из театра?!
Господь милосерд!
А мысли все время концентрируются около него…
И теперь, и в дороге…
До мелочей вспоминается последний вечер, мысленно повторяется по тысяче раз каждая его фразка. Хорошо было тогда! Какие хорошие, дивные минуты!
[Опять. – зачеркнуто.] Проводила Жоржика [Г. Г. Коонена] на поезд – и приехала в театр. Как раз к «Архангельскому»122. Гримироваться уже поздно… Пошла на сцену. Василий Иванович сидел в коридорчике с Лаврентьевым123. Увидел меня, пошел на сцену в другую дверь – рассчитывая, что я пошла в тот конец, ближе к рампе… А я остановилась у самой двери… Через минуту смотрю – идет… и ищет кого-то глазами… Почувствовала, что меня. [Действительно], увидал – улыбнулся, подошел, пожал руку и стал около. «До свидания, Алиса Георгиевна. Вы едете завтра утром?» – «Да».
Заговорили… Проговорили весь «Архангельский». Хорошо было. Никто не мешал – все на сцене… Стояли за декорациями, вдвоем – друг против друга. Тихое [похоронное. – зачеркнуто] пение доносилось со сцены, жалобное, грустное, берущее за душу.
А мы говорили.
О сцене, о жизни, обо мне…
[Фраза вымарана.]
Кончилась картина…
Стал расходиться народ…
Пора и нам уходить.
Пожали крепко, крепко руки друг другу – и разошлись… Потом я бродила по коридору, дожидаясь наших, несколько раз сталкивалась с ним, но держала голову низко опущенной, инстинктивно боясь показать ему лицо [и свою душу. – зачеркнуто].
Господи: ведь в нем моя жизнь, мое счастье. Все в нем! Три месяца! Три месяца!
Боже мой, Боже мой – как тоскливо… Какая-то щемящая, тупая, безнадежная боль…
А что будет дальше?!!
Все хожу по улицам и мечтаю хоть кого-нибудь встретить.
Сегодня встретилась с Георгием Сергеевичем [Бурджаловым], походили с ним вместе, поговорили, и опять как-то легче стало.
Почему-то ужасно хочу повидать Владимира Ивановича [Немировича-Данченко]. Что это еще за новости – не знаю.
Из разговора с Георгием Сергеевичем запала глубоко одна его фраза касательно Василия Ивановича – «он очень апатичный человек и странно относится к людям, он эгоист; как-то мне пришлось услышать от него такую вещь: мне все равно, что делается вокруг меня; я ко всему отношусь спокойно; от людей я беру то, что мне приятно в них, и больше мне ничего не нужно».
Ужасные слова, не верю в них, вернее, не хочу верить!
А все-таки нет-нет а мысль невольно остановится и задумаешься: а что если это правда?
Господи, еще новые сомненья.
Три месяца! Три месяца не видать его! Не слышать ни одного слова от него!
Как он далеко теперь! За тысячи верст!
Вспомнит ли он меня? – хоть один раз за все лето?
И как? В какую минуту?
Когда я вспоминаю наше прощанье – мне становится легко, хорошо… Ведь он только со мной так распрощался… специально…
Родной мой, любимый!
Сегодня ходила по улицам, и меня поражала и прибивала к земле какая-то страшная уличная пошлость; раньше я или не замечала этого, или, быть может, меньше ее было; а сегодня – Господи, как меня резало на каждом шагу. У меня, вероятно, был вид сумасшедшей; я летела, как на парусах, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть этих ужасных, отвратительных, тупых лиц, то пошлых, животных, а то заморенных, пришибленных. Ужасно и то и другое…
А в голове все вертелось: отчего это так, отчего??!!
Мне кажется, вся моя жизнь будет сплошным ?124
Николин день.
Боже мой, Боже мой, как тоскливо! Кончится ли это когда-нибудь?
Позднее.
Сейчас перечитывала свой дневник за прошлую зиму125, сколько воспоминаний всплыло в памяти, как живо вновь переживалось пережитое…
Боже мой, Боже мой! – в сущности, как я должна бы была быть счастлива!
У меня есть фраза в одной из тетрадок: «За одно пожатье его руки, ласковое слово, чего бы я ни дала!»126
