Пришлось ей основательно вышколить меня, и в первые три дня эта старушонка даже бралась за розгу. Я терпела, сжав зубы. Если не приживусь тут и не стану приносить пользу — Хронимара выставит меня, не пролив и слезинки, и никакое заступничество Александра не спасет. А значит, надо слушать и запоминать все, что говорит Аннета. Ничего. В Змиулане бывало и хуже.

— Ну что, все перетерла, — старушка склонилась над ступицей, пошмякав губами, — покажи-ка… м-да, неплохо. Ничего, сделаем из тебя еще лекаршу.

Я кивнула, хотя быть лекаршей никогда не хотела.

— Ну что, снова будешь мяту перебирать? И что тебя к ней так тянет…

Мяты требовалось заготовить много, чтобы на всю зиму хватило: ее добавляли в успокоительные настойки, бальзамы и отжимы, варили мыло и гели, сухим мятным порошком даже зубы чистили, а мне ее запах напоминал о доме и Рэте. Поэтому каждый день я перебирала по одному лукошку и словно уносилась далеко-далеко отсюда.

Вот и сейчас, заняв свое любимое место под окном, я погрузилась в работу.

— Арис-то глаз на тебя положил. Просил отпустить с ним в лес, капканы проверить, да пушнину поискать, — Аннета склонилась над маленькими, серебристыми весами с гирьками. — Что с вас молодых взять… глупые вы. Он-то точно.

— Почему? — знала бы, что она так нахмурится, сидела бы и молчала дальше.

— Да токмо на чужую девку позарился. Думаешь, раз слепая, то не вижу, как ты вздыхаешь каждый раз, как слезу украдкой стряхиваешь. Так делается, когда на сердце неспокойно. Неприжитая ты тут, детонька, да пока по старому горюешь, своей никогда не станешь.

Что я могла ответить? Она, правда, сказала все, как есть. И правда эта отдавала полынью.

— Он жизнь мне спас. Как же я могу забыть такое, — впервые я могла не таить, что спрятано внутри. — Тоскую по нему сильно… а сама даже не знаю, вспоминает ли обо мне.

Аннета покачала головой, и вокруг ее серых глаз забегали морщинки — мало у кого, получается улыбнуться глазами, у нее получилось.

— Все вы девицы одинаковые, что Столетт, что Драгоций… Вот что, не горюй, погадаем мы на твоего милка. Как ночи промерзнутся окончательно, да заметет перевал в долину, так и погадаем. А сейчас ступай-ка, проветрись. Нечего тебе все у окна киснуть, успеется еще старой побыть.

Тогда между нами тронулся первый лед, и я впервые посмотрела на Аннету другими глазами. Ни как на сушеную каргу из крайней хаты, а как на мудрую женщину, как на наставницу.

— Спасибо, госпожа.

— Какая я тебе госпожа? У нас токма одна госпадарыня есть, а я бабка Аннета. Ступай уже, да шапку возьми, застудишься. И так хворая вся.

Я схватила шерстяной плащ и выбежала в сени. Неужели впереди ждало что-то интересное? Забытое чувство азарта вскружило голову, и захотелось поскорее отправиться в лес. Пускай и в компании Ариса. А он-то уже поджидал меня, приперев плечом брус.

— Ну что, отпустила тебя?

А ты как будто и сам не видишь…

— Отпустила, но сказала, чтобы к завтрашнему утру вернулась.

— Ну так мы уже вечером в деревне будем. Пойдем, возьмем Кайру только, — Кайра была одной из гончих Михеля, рыжая, поджарая сука со злым оскалом. — Встретимся у северного выхода, ты пока сбегай к Нэн, попроси завернуть обед.

День сегодня обещал быть погожим, безветренным и сухим. А значит, след будет хорошо виден в застывшей за ночь грязи. Может, и удастся словить парочку рысаков, хотя вряд ли из тихого Ариса выйдет хороший стрелок…

— Ну что, все взяла? — он как раз подошел к месту встречи, закрепляя за спиной ольховый лук с колчаном. Как по мне оружие весьма бесполезное, особенно, если у тебя на запястье дремлет часовая стрела, но Столетты считали иначе.

Я кивнула, подставляя руку Кайре. Та лениво обнюхала их, больше внимания уделяя плечевой сумке, где хранилась наша еда.

— Ну уж нет, пока не заслужишь, мы тебе и кусочка не дадим, — Арис оттолкнул ее ногой, — пшла отсюда.

Лес встретил нас скрипом голых ветвей и редкими птичьими перекличками. Черные стволы с влажной, бугристой корой походили на заснувших стражей, а земля, усеянная прелой листвой, уже кое-где промерзла. Наверное, доведись мне плутать сейчас, то все закончилось бы весьма печально.

Мы свернули с тропинки, ведущей к озеру и рыбацкой слободе. Там круглый год шла ловля и работала коптильня, выбрасывающая в небо серый, густой дым. Миновали ягодные поляны, где по весне зацветали черничники и дикий малинник. Вокруг стелились овраги, поросшие молодым осинником и сухим, колючим кустарником. Я крутила головой, силясь узнать знакомые лощины, где проходили мои скитания, но все без толку — лес казался везде одинаково чужим.

— А у вас он такой же? — Арис перекинул лук на другое плечо.

— Кто?

— Ну… лес, у вас Драголис такой же?

Я пожала плечами, не совсем понимая вопроса. Драголис везде один и ему глубоко плевать, кто ходит под его сенью: Столетт или Драгоций.

— Говорят, Змиулан проклятое место и там даже лес другой. Настоящая, непроходимая чащоба, кишащая разными часодейными тварями, — продолжил парень, — вот мне и интересно…

— Тварей везде можно найти. И необязательно для этого топать в лес, — оборвала я, — так мы своими голосами все зверье распугаем. Или ты лук на растопку взял?

Арис сразу поник и больше приставать с расспросами не спешил. А между тем какое-то смутное предчувствие мучило меня: будто запах грозы среди чистого неба, оно навивало тревогу.

Столетт припал на одно колено, прямо во влажный мох. Я видела, как парень беззвучно шептал что-то, наклонившись к самой земле. Нам рассказывали про заговоры и наветы, которыми люди пользовались до изобретения стрел, неужели тут еще не забыли столь примитивную волшбу?

— Что ты делаешь?

— Считываю след, — и, поймав мой насмешливый прищур, продолжил, — в Драголисе по-другому нельзя. Этот лес не любит часодейство, отчего приходится все делать, как наши предки.

— Просто кто-то управляет стрелой из стали, а кто-то — из гусиного пера. Вот и все.

— Ничего ты не знаешь, Драгоций. А кабы не лес, кто тебя живой бы выпустил.

Его слова стегнули хлыстом. Александр, меня спас Александр, хотелось ответить мне, но я промолчала.

— Тут отец капканы поставил недалеко, проверить их надо.

— Веди.

Как ни странно, но мне нравилось так ходить по засыпающему лесу. Нравилось видеть, как догорает последняя листва и речушки, спускающиеся с гор, исходят белесым туманом. Нравилось вдыхать полотно из запахов и вслушиваться в шорохи: вот вспорхнула птица, а это Кайра погналась за ней, хруст ветки под сапогом… тут я как будто становилась прежней.

— Твой отец — охотник?

— Все наши мужчины — охотники, — Арис распрямил плечи, — а мой отец — один из лучших. Он может и медведя затравить, и кабана без копья повалить. Не то, что ваши.

Да ты бы и минуты против Рэта со своим несчастным луком не выстоял. Он бы просто подпалил тебе пятки. Меня разобрала обида.

— Драгоции самая сильная и могущественная семья на Остале. И из нас растят не охотников, а у… — тут до меня дошло что и кому я говорю. Прекрасно. Вместо того чтобы кивнуть и дать парню покрасоваться, так подставилась.

— Кого из вас растят?

— У… ученых, — выкрутилась я, — из нас растят прекрасных ученых.

— Ну-ну, — он мрачно усмехнулся, — только ты больше не Драгоций. Почаще вспоминай это, — и, обогнув меня, Арис пошел дальше.

Я вдруг как никогда остро почувствовала себя брошенной, забытой и никому не нужной. Старая семья навек отрезана, но отказаться от нее все равно не могу — и каждое утро только одна мысль: вот бы увидеть над головой каменный свод, а не пожелтевший тростник.

Кайра разошлась диким лаем и, брюзжа слюной, взяла след. Арис погнался за ней, прямо через дикий шиповник. Он на бегу стянул с плеча лук и от нетерпения чуть не уронил его. Чувство тревоги разрослось. Только бы не кабан или медведь, с ними даже с часодейством справиться будет не просто…

Я тоже побежала на лай, выискивая проходимую тропинку.