– Это ты его убил? – отстранившись и вглядываясь в лицо Соколову вдруг спросила жена Галямова.

Соколов сначала подумал, что он участвует в какой-то театральной или того хуже телевизионной постановке – ветер треплет волосы, заплаканная женщина в объятиях, унылый городской пейзаж с высоты шестнадцатого этажа, и только потом до него дошел смысл вопроса.

– Кого? – переспросил он, хотя нетрудно было догадаться, кого имеет в виду жена Галямова.

– Его! Его! – с женой Галямова вдруг случилась истерика. – Зачем?! Я же так. Так просто сказала. Я не хотела!

Значит Галямов мертв, думал о своем Соколов, но как? Я же не убивал его. Он просто не приехал. То есть я бы его убил, если бы он приехал. Но раз он не приехал, то должен быть жив. Может быть я его все-таки убил. Или мое желание его убило. Материализовалось. Мистика какая-то.

Соколов с трудом отбиваясь от собственных демонов был прижат в угол истерикой жены Галямова. Чтобы та пришла в себя, Соколову пришлось ее немного встряхнуть. Соколов никогда так себя не вел с женщинами, но получил смутное удовольствие, тем более что жена Галямова втянула сразу слезы обратно и успокоилась.

Выяснилось, что Галямова расстреляли из охотничьего, предположительно, ружья в собственной Нексии в аккурат тот день, когда у них была назначена встреча. Машину с трупом Галямова нашли почти сразу. Она стояла на отшибе, в гаражном массиве, на окраине города. По пути в деревню, отметил про себя Соколов, значит на машине все-таки поехал. Больше подробностей жена Галямова не знала.

Соколов курил, глядя в серое, начинающее темнеть небо, и думал о справедливости. Галямова кто-то убил. Не он. Его руки не замараны. Это напомнило ему случай из детства, когда Соколова задирал в классе хулиган – здоровый и совсем оборзевший от безнаказанности, а Соколов мечтал переехать в другой район, уйти в другую школу и просил об этом родителей. И вот однажды хулиган пропал, заболел, а через месяц учительница скорбно сообщила, что тот умер от пневмонии. Сердобольная соседка по парте расплакалась, а юный Соколов ликовал.

– Ты меня любишь? – вдруг спросила жена Галямова, о которой Соколов уже успел забыть, покружив в собственных воспоминаниях.

Соколов кинул окурок в сгущающуюся тьму – его тут же подхватил ветер и разобрал на россыпь огненных искр.

– Я его не убивал. Брось этот бред.

– Ты меня любишь? – снова повторила вопрос жена Галямова.

– Нет, – ответил Соколов, перед этим честно покопавшись у себя внутри. В душе, в голове, или где там должна обитать любовь.

Жена Галямова запахнула пуховик, шмыгнула носом и уходя с промозглой лоджии, обернувшись к Соколову неприятно сказала:

– Это ты его убил. Я знаю.

***

Прошла неделя. Все было как обычно, тишь да гладь, но именно это и доставляло дискомфорт Соколову. Он даже как-то вечером сказал жене, мол помнишь моего сослуживца, Галямова, еще приходил к нам, чай пил с тобой, так вот, убили его. Жена хлопнула глазами и сказала, что не помнит. А Соколов понял, что все она помнит и очень даже хорошо. Это добавило Соколову тревоги и смутного беспокойства.

У Соколова был школьный друг, адвокат по уголовке, вхожий во всякие кабинеты и не только. Именно к нему обратился Соколов с просьбой осторожно прощупать обстановку по делу Галямова.

Зайдя позже к нему в контору, Соколов сразу увидел перемену во взгляде, направленном на него. Школьный товарищ теперь смотрел на него ни как на Соколова, кореша по детским играм, банкам-склянкам и футболу, а как на рабочий материал и как будто из-за стеклянной, непонятно откуда только взявшейся стенки. С дистанции.

Выяснилось следующее. Галямова убил кто-то из своих. Он не ожидал нападения, потому что доверял этому человеку. В этот день у него было много долгих переговоров по телефону с каким-то Дохлым, именно так записан в телефоне Галямова этот контакт. Ну и без труда выяснилось, что Дохлый – это Соколов и наоборот. (Это я ему дураку все объяснял, как до деревни добраться, подумал Соколов). «Ты такого Шифта знаешь?» – спросил адвокат. «Нет», – соврал Соколов. «А он тебя знает и уже сотрудничает со следствием» – припечатал адвокат.

Добивая Соколова, адвокат рассказал, что жена Галямова сразу у следователя заявила, что Соколов и она любовники, она мол хотела развестись, но Галямов не давал и вообще прибить ее хотел.

– Что же делать? – спросил Соколов. Он опять бежал через лес, следом несся гул охотничьего рога и заливистый, высокий лай гончих псов. От таких под кустами не отсидишься. Соколов бежал сквозь сухие распластанные ветки, оставляя на острых шипах клочки серого меха.

– Сушит сухари, – вернул его обратно адвокат: – Готовиться. Если денег нет, то непросто там будет, да. Посмотри ютьюб, почитай сайты на эту тему, я советов пару дам.

– Каких советов, – Соколов был как в тумане.

– Как в хату заходить, – хохотнул адвокат по уголовным делам. Циничный человек.

***

Соколов брел от адвоката совсем потерянный. Все складывалось в странный, но убийственный в своей логике пазл. Он действительно был готов убить Галямова. И даже был, наверное, где-то готов к тому, что его могут выявить и арестовать, но вот так, получить наказание за то, чего не совершал. План Соколова материализовался каким-то страшным вывертом. Это что получается, наказание без преступления. С другой стороны, Соколов же фактически убил Галямова, там у себя внутри, в голове, в воображаемой реальности. Так какая выходит разница, кто убил Галямова? Наказание в любом случае нести ему, Соколову.

Тюрьмы Соколов боялся еще больше, чем армии. Армия для него обернулась каждодневным ужасом, а вот тюрьма, это было совсем уж логово зверя. В голове зазвучал насмешливый голос Галямова: «Что? Обделался, Дохлый? Не зашла тебе моя наука? Не зашла».

Соколов вдруг выкинул так и не прикуренную сигарету, следом без колебаний отправил в том же направлении собственный мобильный телефон и отправился на железнодорожный вокзал. Там он сел на электричку, доехал до нужной станции и уже в полной темноте, через ту самую просеку дошел до брошенного дома.

Для начала хорошенько протопил, проверил остатки денег, сделал ревизию продуктов. В кладовой нашел кипу старых газет. Отмерил стопочку, сколько нужно. Приколотил газеты к стене ржавым длинным гвоздем. Потом разделся по пояс. Сложил из кулака треугольную композицию и нанес первый, очень болезненный удар по газетам. Потом еще и еще. И еще.

Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мхом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на краю села. Разухабистая дорога огибала ее и врезалась в скопление одноэтажных домиков, окруженных заборами и обильной зеленью.

– Это село или деревня? – вяло спросил с заднего сидения Донцов.

– А какая разница, – отозвался Фомин, выворачивая руль. Машина медленно перевалилась из одной колеи в другую. В том, что есть церковь, подумала Катя.

В открытое окно залетала пыль сухой дороги, жара и тяжело гудящие слепни. Слепни настойчиво стучались о лобовое.

Машина на колеях потеряла ход и поехал вровень с женщиной, идущей по обочине. Женщина бросила косой, настороженный взгляд в их сторону. Заметив Катю, она быстро отвернулась и вскинула на плечах старый выцветший рюкзак. В руках у нее пузырились полиэтиленовые пакеты. По виду тяжелые. Шея и руки были черные, закопченные. Ходко шла. С привычкой.

– Простите, а на Рябиновую как попасть? – спросила Катя, высунувшись из открытого окна.

Женщина снова зыркнула на Катю, оглядела с сомнением ее голые руки и плечи, и дернула головой в сторону одноэтажных домиков как бы одновременно показывая, что Рябиновая где-то там и игнорируя Катин вопрос.

– Давайте мы вас подбросим, а то смотрите какая после нас пыль поднялась? – вежливо предложила Катя.

Донцов с заднего сидения отчетливо цыкнул. А Фомин ничего, тут же остановился. Женщина полезла на заднее сидение, не снимая рюкзака и не выпуская пакеты из рук.