– Да вот по жизни, чем? Банк-хренобанк там у тебя. Не у тебя, дурак! Ты кто там? Тебя же там все, кто хочет, куда хочет. А меня вот, на, попробуй, посношай. А я, может, такой же как ты – умный, книжки читаю, вон полочка висит, не надо тут, но я-то могу в морду дать, а ты нет. Я могу отобрать, что мне надо, а ты… Ну вот смотри, я, допустим, волк, ну ладно, не волк, конечно, но и не пес точно, а, не знаю… – Галямов перебирал в голове подходящие для аллегории варианты.
– Шакал, – предложил Соколов
– Тебя уебать? – сразу вскинулся Галямов.
Соколов начал путано объяснять что-то про собачьих, псовых, еще сильнее увязая под кабаньим взглядом Галямова, стал рассказывать что-то про койотов, вроде как, волк, но не совсем. Галямов кивнул.
– Ну, типа, как койот, а ты – кролик, понимаешь, сурок, ептать. Я вот приду к тебе, в дом, жену твою, например, это, – тут Галямов понизил голос, осторожно прислушиваясь к телевизионному бубнежу из комнаты, – а ты ничего мне не скажешь, понял? Ну, скажешь, ладно, ты ж не совсем конченный, моя школа усе-таки, был бы ты конченный, я б с тобой, Дохлый, вообще не сидел тут, водку бы не пил. Так. Скажем, ты скажешь чета мне и, с-с-ска, тут же упадешь, – Галямов треснул по столу, так что в тарелках подпрыгнули вилки.
– Во! – Галямов помахал своим треугольным кулаком, – Защитить ты ее не сможешь, Дохлый, млин, ты и есть дохлый.
Соколов перестал его слушать. Он рассматривал кухонный нож. Нож был из тех дешевых наборов, которые покупают в довесок к холодильнику. Первая осознанная мысль, что пришла Соколову в пьяную голову в этот момент, – легко ли воткнуть такой нож в человека. Вернее, мысленно поправил себя Соколов, легко ли такой нож войдет Галямову, например, в грудь. Грудь у Галямова каменная, широкая, скорее всего грудь ножа не примет, и тот отскочит от нее как… как что, например? Соколов увяз немного. А если в живот? Живот, безусловно, мягче, чем грудь. Соколов посмотрел на студенистый, волосатый, навыкате живот, светящий из-под короткой галямовской футболки. Его замутило, и он сказал Галямову, что выйдет покурить.
Галямов махнул ему рукой, давно уже разговаривая не с Соколовым, а с кем-то по телефону. Соколов вышел на площадку – в узкий длинный коридор с велосипедом, старым шкафом и еще какими-то ящиками и коробками, достал сигарету, прикурил и вспомнил откуда-то, что самое распространенное орудие убийств в России – это нож-хлеборез. Убивать Галямова ножом банально, размышлял Соколов. И навряд ли получиться, с первого-то раза. Надо что-то неотвратимое и наверняка. И чтоб не грязно.
Отравить его, как крысу, осенило Соколова, и он остервенело воткнул окурок в полную размякших бычков стеклянную банку. Мимо вдруг пробежал одетый в куртку Галямов.
– Ты это, – неопределенно сказал он Соколову, – мне тут отойти надо. Мы, короче, не договорили. Ты посиди пока. Базар будет серьезный, Дохлый.
Галямов ушел, а Соколов вернулся в квартиру. Потоптался в прихожей, решил, что пора, уронил куртку с вешалки, но тут из комнаты на шум вышла жена Галямова. Она была в коротком халате, из-под которого торчали голые ноги – коротковатые, но такие ядреные, с округлыми коленками, что Соколов непроизвольно облизнулся.
– Этот-то ушел? – спросила жена Галямова, отслеживая взгляд Соколова и сильнее запахиваясь в халат.
– Сейчас будет, сказал ждать, – Соколов повесил куртку на место и вернулся на кухню.
Теперь Соколов сидел и пил на галямовской кухне, но уже не с хозяином, а с его женой. Пил – это громко сказано. В голове шумели вертолетные винты. В Соколова уже не лезло – он гонял вилкой по тарелке сморщенные соленые огурцы и старательно закрывал правый глаз – иначе все вокруг двоилось, и Соколов вываливался из вертолета. Жена Галямова цедила вино и рассказывала, какой Галямов сука.
– Ты в армии с ним был? – вдруг спросила она.
– Ага, – махнул головой Соколов, бросив гонять по тарелке огурец, и вцепился взглядом в ее гладкие и крепкие ляжки. – А теперь я в банке работаю.
– Странно, – сказала жена Галямова и, запрокинув голову, допила из бокала вино. Халат распахнулся, обнажив ключицы.
«Надо валить», сглотнул Соколов и сказал вслух:
– Я пойду покурю.
– Я с тобой, только не говори этому – убьет, – встала следом, опираясь на его руку, жена Галямова. И Соколов сразу поверил. Убьет. Обоих причем.
В знакомом уже коридоре Соколов с пьяной галантностью прикурил две сигареты и передал одну жене Галямова.
– А ты не такой, – сказала она, высматривая что-то в Соколове.
– Какой не такой? – спросил Соколов. От жены Галямова сильно пахло сладким кремом.
– Не такой, как эти… Дружки его.
Воодушевленный Соколов принялся что-то рассказывать, а сам бултыхался в ее влажных лошадиных глазах и в какой-то момент почувствовал, как она, согнувшись от смеха, повисла на его руке, а потом прильнула телом к Соколову. Член Соколова напрягся и уперся ей в живот.
– Ну ты и… – Жена Галямова не договорила и начала целовать Соколова мокрыми губами. Соколов отвечал, как мог.
Потом Соколов помнил, что он пытается удержаться, вцепившись в округлые бедра под скользкой тканью халата, и не сильно качаться в стороны, вдавливая и взбивая ритмичными движениями согнутое и прижатое к коробкам тело, а внизу под ним – мелькающие белесые ягодицы и разметавшиеся крашенные блондинистые кудряшки, да перемигиваются красные катафоты упавшего велосипеда.
Следом наступила слабость в ногах, такая, что Соколов чуть не упал, но устоял, шагнул внутрь квартиры и вышагнул сразу, не попадая руками в рукава пальто на ходу.
Его все-таки скрутило у подъезда, только вот у какого – галямовского или уже своего, и он проблевался неусвоенной водкой с солеными огурцами.
***
Следующие дни тянулись по-настоящему страшно. Соколов чувствовал себя загнанным. Дома он боялся, что о его измене узнает жена по каким-то особым нюхательно-пятно-бытовым признакам. Поэтому Соколов был с женой чрезмерно обходителен, в том смысле, что обходил ее стороной. Сделать это в двухкомнатной квартире было не просто, но Соколов преуспевал. Зато вечером в супружеской кровати себя не закрепощал. И вообще, после галямовского «инцидента» стал испытывать лютый сексуальный голод.
На улице Соколов боялся неожиданного появления Галямова. Как там будет, если Галямов узнает о случайном перепихоне на коридорных коробках? Соколов даже изменил маршрут с работы домой и старался не выходить из дома вечером. В выходные только проскочил в дешевую парикмахерскую, куда даже своего Толика раньше водить стеснялся, где неожиданно для себя попросил подстричь его коротко. Одышливая, пахнущая куревом мастер слишком буквально поняла Соколова и одарила спортивно-молодежной классикой середины 90-х.
Галямов не появлялся, зато позвонила жена Галямова и попросила зайти, но не сегодня, а завтра, и непременно в пять, а не после работы. Соколова терзали противоречивые чувства – с одной стороны, сильнейшее возбуждение, с другой стороны, вновь поднявший свою голову страх. К тому же Соколов не умел отказывать женщинам. У него не было такого опыта, и появиться ему было неоткуда – Соколов был не избалован женским вниманием. Поэтому недвусмысленные намеки со стороны галямовской жены были вдвойне приятны, или даже втройне. Можно не убивать Галямова, а мстить ему с его женой, пронеслась такая мысль в голове Соколова, пока он топал к галямовскому дому, уйдя пораньше с работы, за что, конечно, ему влетит от начальства.
Пребывание Соколова в галямовской спальне было бурным, но скоротечным… Зато потом Соколов не отказал себе в удовольствии полежать на галямовском месте, несмотря на комок страха, размером с кулак, застрявший у него в горле – от которого не вздохнуть, не выдохнуть. И ушел только тогда, когда жена Галямова, которая тепло прижималась всем телом, раскидав свою кудрявую химию по Соколовской груди и плечам, спросила неожиданно: «Может, ты его прибьешь? Не могу с ним больше».
Сколько же еще человек желает смерти Галямову, размышлял Соколов, возвращаясь привычной уже дорогой к себе. Кто-то же его любит? Родители, например. Или сын. С сыном вроде у него нормально. Или это пока тот не подросток. Потом уже, конечно, будет просто бояться и ненавидеть, может уважать, не любить точно. А ему, Галямову, и не надо, чтобы его непременно любили. Всем вот надо, а ему нет. Вон, от него даже жена гуляет. От нелюбви. Боится его и гуляет. Чтоб хоть немного досадить, одержать незаметную победу. Вредительство такое. Соколов машинально обтер губы, хотя перед выходом проверил сто раз на наличие следов помады или еще чего.
