– И Педерсен – друг Кибальника?

– Педерсен давно умер. Свои исследования они проводили, мягко говоря, сепаратно…

– Как?!

– Всё, не мешай мне.

Денис жил с родителями, но часто ночевал и обедал у Люси. В скором времени он очень по-свойски обосновался в Люсиной жизни и стал в ней буквально незаменим. Хотя особой пользы в дом он не приносил, зато много пользы приносил в постели. После первого же раза Люся с восторгом поняла, что он лучший любовник, который у неё был. К двадцати одному году у неё насчитывалось уже пять партнёров, двое из которых были одноактными. Обычно Люся не встречалась с парнем больше месяца – дольше её не выдерживали.

– О чём она вообще, твоя этимология? – спросил Денис.

– «Этимон» по-гречески означает «истина». Её-то я и ищу.

– Понятно, правду ищешь.

– Только представь, за каждым словом – даже в одну букву – стоит целая история: происхождение, родственные связи, эволюция значения… – вдохновенно сказала Люся. – Возьмём слово «быдло». Изначально так называли крупный рогатый скот, потом – чернорабочих, а сейчас под этим словом подразумеваются… люди полукультуры. Наглядный пример семантической эволюции.

– Прикольно.

– Или «вокзал» – раньше это было «увеселительное заведение», а теперь…

– В принципе, то же самое.

Люся жила на стипендию ровно три дня, после чего от морального упадка, к которому могло привести её нищенское положение, девушку спасали родители. И в самый разгар очередного безденежья явилась Катя.

– Извини, я такой бомж, что даже к чаю ничего не принесла.

– Извини, я такой бомж, что у меня даже чая нет. Проходи.

– Настроение – критический реализм, – проворчала Катя. – Мне сегодня снилось, что я чистила унитаз, а это вроде бы к деньгам. Но стипухи по-прежнему нет. Надо будет на мэрскую стипендию документы подать.

– На какую? Мерзкую?

– Мэрскую, от мэра. Хотя, судя по её мизерности, она и впрямь не слишком утешительна.

Катя села за стол переписывать лекцию по языкознанию. Люся же рвалась на свидание к Денису.

– Хетцер, может, ты дома перепишешь? – не выдержала девушка.

– Ты что! Как я без тебя твои каракули разберу? Вот тут что написано? Буржуйский… университет?

– Буржский!

– Лысюк, с твоим почерком никакой шифровки не надо. Это же не буквы, это «пляшущие человечки» Конан-Дойла. – Катя вновь склонилась над тетрадью. – Джек Лондон. Скверные рассказы… Что, так честно и назвал?

– Не скверные, а северные.

– А это что за «стерва»?

– Сперва!

– «…Была оказана постель…»

– Почесть!

– «Губко-простотечный…»

– Грубо-просторечный!

– Ты чё, линзы надела?

– Ага.

– Видно. Сразу взгляд более осмысленный. – Катя снова изогнулась над тетрадью.

– Кать, – нетерпеливо начала Люся, – меня вообще-то Денис ждёт.

– Ничего, ему полезно. Ой, Люсь, а это что за «массовая оргия»?

– Где? «Организация»! «Оргия» – сокращённо.

– О Господи.

– Катька, включи мозг, хватит переписывать бездумно.

– Я могу делать и говорить одновременно, но чтобы при этом ещё и думать? Нет, это мне уже не под силу.

– Кать, давай скорей!

– Погоди, ещё литература. – Катя открыла другую тетрадь. – Бонд… В смысле, Джеймс Бонд?

– Это сокращённо Бондарев. – Люся закономерно выходила из себя.

– Гум?

– Гумилёв.

– Люсь, а вот это я уж точно понимать отказываюсь. Кто это такой – «остр, наг и лих»?

– Островский, Нагибин и Лиходеев – могла бы догадаться.

– Ради меня могла бы и не сокращать.

– Ты тоже не образец каллиграфии! Кто мне бобра подкинул?

– Не нуди, Лысюк. Пошли.

Однажды, пропустив лекцию по русской литературе, Люся взяла у подруги конспект. В теме по «Преступлению и наказанию» попалось странное предложение: «Раскольников по натуре бобр». Она отняла от тетради ручку и глубоко задумалась: «С чего это Раскольников бобр? Может, это потому что он был трудолюбив и за счастье своё был готов бороться с топором?»

Люся задумалась ещё глубже: «Ну раз Биссектриса считает его бобром, значит, у неё на то серьёзные основания». И она смело переписала диковинную фразу.

Позже на экзамене ей попался билет про нравственные искания Раскольникова. Люся отвечала без подготовки и в завершение своего мрачного монолога сказала:

– Как религиозный моралист Достоевский вдоволь поиздевался над своим героем и в конце покарал его. А вообще Раскольников по натуре… бобр.

Беатрису Геннадьевну взяла оторопь. Потом призывно задёргался глаз. Биссектриса Геннадьевна не любила свою работу – очевидно, поэтому у неё развился нервный тик, больше похожий на задорное подмигивание.

– КТО он?

– Бобр, – сконфуженно повторила Люся.

– Но почему? – едва не бушевала Биссектриса.

Тошнотворная Люсина робость смешалась с ярким осознанием момента: «Я попала».

– Потому что вы так сказали на лекции.

– На которой вас, очевидно, не было?

– Но я переписала…

– Я вижу, как вы переписали. – Биссектриса Геннадьевна презрительно дёрнула веком и вместо намечавшегося «отл.» черканула оскорбительное для Люси «хор.». А в заключение добавила: – Раскольников был по натуре… добр.

Готовила Люся неважно, но мириться с этим не желала. Как-то вечером она затеяла мороженое. Купить его было бы проще, но хоть Люся и не застала эпохи пионеров, лёгких путей она не искала.

Денис пришёл, когда она уже полчаса насиловала миксером ядерную массу из сливочного масла, молока и сахара.

– И что это будет? – спросил Денис.

– Контекстуальный суррогат мороженого, – хмуро отозвалась Люся.

– Кто?

– Как бы его переосмысленный эрзац.

– Ну то, что это эрзац, я вижу. Только на мороженое он мало похож.

– В крайнем случае, можно фрактально конвертировать его в тесто и испечь пирог. Квинтэссенция теста у нас уже имеется.

– Люсь, хватит говорить со мной на каком-то жаргоне! – оскорбился Денис.

– Нормальный филологический социолект, – пожала плечами Люся.

– По-моему, ты тупо умничаешь.

– Неправда, я всегда так изъясняюсь, когда готовлю. Обычная попытка компенсировать недостаток навыков знаниями.

– Женщине полезней уметь стряпать, чем болтать мудрёные слова, я так считаю.

– А мужчине полезней рубить дрова, чем пить пиво, – и что? Каждый делает то, что умеет. Ничего не поделаешь, если болтать мудрёные слова всегда выходило у меня лучше, чем стряпать.

Тогда Денис впервые посмотрел на свою девушку с подозрением. Мороженое не состоялось, зато состоялся крайне маслянистый пирог.

Восьмого апреля Денис позвал Люсю на свой двадцать третий день рождения.

Среди гостей были три его друга, а также по неясным причинам зачисленная в друзья бывшая девушка Надя, весь вечер старательно смотревшая на Люсю с притворной небрежностью. Та рассеянно отметила, что бывшая Дениса недурна собой и тоже блондинка, только, в отличие от Люси, крашеная – последнее обстоятельство порадовало её особенно.

Люся вручила имениннику дартс и самодельную открытку, на которую были употреблены разноцветный бисер, перья из подушки и засохшая акварель. Денис долго изучал её рукотворный шедевр.

– «Аз тебе жалею». Ты чё, со мной из жалости?

– Это «я тебя люблю» по-старославянски. Глагол «любити» означал тогда плотскую любовь, а «жалити» – настоящую.

– «Эго се филео», – напряжённо прочитал Денис.

– А это то же самое, только по-древнегречески.

– А нормально написать нельзя было?

– Ну я же всё-таки филолог, – смутилась Люся. – Из филфака вообще нормальными не выходят.

– А тут вообще по-английски. Чё это такое – «дже таим»?

– Je t’aime, «я тебя люблю» по-французски. Это мне Катя подсказала.

«Ты где?» – тут же написала помянутая Катя.

«Я на дне», – быстро отрапортовала Люся.

«Лысюк, тебя куда занесло?!»