Пообщавшись с Денисом менее получаса, Катя Хетцер была беспощадна:
— Решительно недалёк. Абсолютный примитивизм — как в мышлении, так и в выражении этого мышления. Люсь, я не спрашиваю, где были твои глаза. Я спрашиваю, где был твой мозг?
— Мозг в отпуске.
— Я вижу, и это пугает меня больше всего.
— Зато я влюбилась.
Катя недовольно цокнула языком.
— Слово «любовь» звучит как архаизм. Секс был?
— Вчера. Сразу после «Секста».
— Недолго он штурмовал бастион твоей невинности, — с усмешкой отметила Катя.
— Меня только одно смущает. Его идеал женщины — Электра.
— Которая из пьесы Софокла?
— Которая Кармен.
— А, ну тогда прими мои соболезнования, до Кармен Электры тебе чуть-чуть, как до луны.
— Катя! — вознегодовала Люся.
— Кто, как не друг, скажет тебе правду?
— Лучше, как друг скажи, что мне делать?
— Плевать. Либо на него, либо на его идеалы.
— Плевать… на него?
— А пуркуа бы па?[5] — Катя ходила на курсы французского языка и никогда не упускала случая это продемонстрировать.
Люся писала доклад «Искусство слова в прозе Пушкина», чтобы выступить в мае на Кирилло-Мефодиевских чтениях. Денис в это время блудил в Интернете.
— Страница сорок пять, — увлечённо бормотала Люся. — Пункт шестой… Кибальник[6]…
— Ты чё материшься?
— Это литературовед, я использую его статьи о Пушкине. Ещё я опираюсь на Балли.
— На остров Бали?
— На Шарля Балли[7]. В своём докладе я ссылаюсь на многих учёных — Потебня, де Соссюр, Травничек, Трнка и Скаличка, Педерсен…[8]
— И Педерсен — друг Кибальника?
— Педерсен давно умер. Свои исследования они проводили, мягко говоря, сепаратно…
— Как?!
— Всё, не мешай мне.
Денис жил с родителями, но часто ночевал и обедал у Люси. В скором времени он очень по-свойски обосновался в Люсиной жизни и стал в ней буквально незаменим. Хотя особой пользы в дом он не приносил, зато много пользы приносил в постели. После первого же раза Люся с восторгом поняла, что он лучший любовник, который у неё был. К двадцати одному году у неё насчитывалось уже пять партнёров, двое из которых были одноактными. Обычно Люся не встречалась с парнем больше месяца — дольше её не выдерживали.
— О чём она вообще, твоя этимология? — спросил Денис.
— «Этимон» по-гречески означает «истина». Её-то я и ищу.
— Понятно, правду ищешь.
— Только представь, за каждым словом — даже в одну букву — стоит целая история: происхождение, родственные связи, эволюция значения… — вдохновенно сказала Люся. — Возьмём слово «быдло». Изначально так называли крупный рогатый скот, потом — чернорабочих, а сейчас под этим словом подразумеваются… люди полукультуры. Наглядный пример семантической эволюции.
— Прикольно.
— Или «вокзал» — раньше это было «увеселительное заведение», а теперь…
— В принципе, то же самое.
Люся жила на стипендию ровно три дня, после чего от морального упадка, к которому могло привести её нищенское положение, девушку спасали родители. И в самый разгар очередного безденежья явилась Катя.
— Извини, я такой бомж, что даже к чаю ничего не принесла.
— Извини, я такой бомж, что у меня даже чая нет. Проходи.
— Настроение — критический реализм, — проворчала Катя. — Мне сегодня снилось, что я чистила унитаз, а это вроде бы к деньгам. Но стипухи по-прежнему нет. Надо будет на мэрскую стипендию документы подать.
— На какую? Мерзкую?
— Мэрскую, от мэра. Хотя, судя по её мизерности, она и впрямь не слишком утешительна.
Катя села за стол переписывать лекцию по языкознанию. Люся же рвалась на свидание к Денису.
— Хетцер, может, ты дома перепишешь? — не выдержала девушка.
— Ты что! Как я без тебя твои каракули разберу? Вот тут что написано? Буржуйский… университет?
— Буржский!
— Лысюк, с твоим почерком никакой шифровки не надо. Это же не буквы, это «пляшущие человечки» Конан-Дойла. — Катя вновь склонилась над тетрадью. — Джек Лондон. Скверные рассказы… Что, так честно и назвал?
— Не скверные, а северные.
— А это что за «стерва»?
— Сперва!
— «…Была оказана постель…»
— Почесть!
— «Губко-простотечный…»
— Грубо-просторечный!
— Ты чё, линзы надела?
— Ага.
— Видно. Сразу взгляд более осмысленный. — Катя снова изогнулась над тетрадью.
— Кать, — нетерпеливо начала Люся, — меня вообще-то Денис ждёт.
— Ничего, ему полезно. Ой, Люсь, а это что за «массовая оргия»?
— Где? «Организация»! «Орг-ия» — сокращённо.
— О Господи.
— Катька, включи мозг, хватит переписывать бездумно.
— Я могу делать и говорить одновременно, но чтобы при этом ещё и думать? Нет, это мне уже не под силу.
— Кать, давай скорей!
— Погоди, ещё литература. — Катя открыла другую тетрадь. — Бонд… В смысле, Джеймс Бонд?
— Это сокращённо Бондарев. — Люся закономерно выходила из себя.
— Гум?
— Гумилёв.
— Люсь, а вот это я уж точно понимать отказываюсь. Кто это такой — «остр, наг и лих»?
— Островский, Нагибин и Лиходеев — могла бы догадаться.
— Ради меня могла бы и не сокращать.
— Ты тоже не образец каллиграфии! Кто мне бобра подкинул?
— Не нуди, Лысюк. Пошли.
Однажды, пропустив лекцию по русской литературе, Люся взяла у подруги конспект. В теме по «Преступлению и наказанию» попалось странное предложение: «Раскольников по натуре бобр». Она отняла от тетради ручку и глубоко задумалась: «С чего это Раскольников бобр? Может, это потому что он был трудолюбив и за счастье своё был готов бороться с топором?»
