Пока женщина, временами бросая на него косые взгляды, заводила карточку, Себастьян терпел слоняющегося вокруг Адольфа, то и дело дергающего его за штанину и указывающего на разные полки, чтобы рассказать о тех или иных стоящих на них книгах.
— Держи своего Крузо, — наконец всучил томик мальчишке Эхт, стоило им оказаться на улице. — И давай домой, раз уроки прогуливаешь.
И правда — время школьное, и чем Адольф занимался в библиотеке, было совершенно неясно. Но если Себастьян, сам того не желая, посодействовал прогулу, то дела плохи.
— Неправда, меня отпустили, — насупился мальчонка, прижимая книгу к груди обеими руками, точно дети помладше — плюшевых медведей. — Все поехали на экскурсию, а я нет, так что вот, занялся полезным делом.
— И почему ты не поехал? — поинтересовался Эхт, глядя на безуспешные попытки Адольфа идти с ним в ногу. Шаг у них отличался минимум раза в два.
— Она платная. — Лицо его вновь осунулось. Мальчик закусил губу и, качнув головой, постарался придать голосу беззаботности: — Но библиотека все равно лучше.
Себастьян не нашел, что ответить. С одной стороны, ясно дело, было жаль Адольфа, с другой — и где так пропадал его отец, что ребенку не хватало денег на банальную школьную экскурсию? И второй вопрос добавлял ситуации скорее неясности, чем печали. Грузить своими мыслями мальчишку Эхт, впрочем, не стал.
— Ладно, господин Краб, мне пора, — оживился Адольф, заметив что-то вдалеке. — Насчет книги не переживайте, я сам ее верну! — Он побежал вперед, иногда оборачиваясь и активно махая Себастьяну рукой. — И почитайте ту, что я Вам дал, господин Краб, обязательно почитайте!
— Иди уже, Умник! — крикнул он вдогонку, сдерживая улыбку.
И все-таки это был удивительный ребенок. Эхт даже позавидовал его стремлению к знаниям — в таком же возрасте он занимал себя только ковырянием палкой в земле и бегом вдоль узеньких рек, которыми были испещрены все альпийские долины.
Не успел Себастьян и шагу сделать, как сзади раздалось тарахтение мотора и следом — хлопок двери. Заинтересовавшись, Эхт обернулся и тут же радостно вскинул руку в приветствии. На тротуаре в нескольких метров от него стоял его недавний спаситель.
— Что Вы здесь делаете? Снова сломались по дороге? — улыбнулся Флигер, подходя ближе и попутно завязывая пояс пальто.
— Долгая история, — отмахнулся Себастьян, краем глаза косясь на сверкающий тонировкой джип — совершенно другая машина, нежели в прошлый раз. Внутри вскипела исключительно человеческая зависть. — А Вы тут какими судьбами?
— Как это, «какими судьбами»? — засмеялся Флигер. — Живу тут, в городе.
— Тут? — Ненадолго Эхт обомлел. Такой человек в его представлении должен был жить исключительно в самом сердце столицы. — А зачем — тут?
— Тихий, спокойный городок, — пожал плечами Вильгельм, окидывая взглядом полупустые улицы. — Лишнего шума нет, все друг друга знают — мир и уют. Это вам, молодым, большие города кажутся прекрасными, а нам так — муравейники. Лучше уж на природе с лишениями, чем со всем возможным среди бетона. Не делайте такое лицо — постареете, выйдете на пенсию, да и поймете. И все-таки, герр Эхт, я бы послушал эту чудесную историю — какими судьбами Вы здесь оказались?
И Себастьян рассказал, умело избегая той части, где по воле судьбы лишился и жилья, и работы. Флигер слушал с выражением искренней заинтересованности и временами картинно вздыхал, не забывая выказывать поддержку. В этом полном бизнесмене Эхт видел, пусть слово и покажется кому-то громким, идеал — всегда он стремился к тому, чтобы заиметь пассивный доход, иметь полное право носить пальто за несколько сотен евро и менять машины как перчатки. Реальность же была такова, что единственный подержанный мазерати гробил ему жизнь.
Да, Флигер казался Себастьяну странным: в его представлении никто бы не согласился жить в маленьких городках, имея возможность поселиться в любом месте Европы, но этот господин мало того, что не осел в какой-нибудь французской деревне, выбор которой Эхт как-то бы смог понять, так еще и искренне, похоже, любил ту дыру, где они имели удовольствие вести беседу, а это было уже за гранью.
Еще в подростковом возрасте Себастьян пропитался стойким отвращением ко всем населенным пунктам, что были не видны на карте Германии в самом минимальном масштабе; на центрах федеральных округов его принятие родной страны заканчивалось, все остальное казалось совершенно дикой местностью, в которую он бы не сунулся и под дулом пистолета. Теперь, пожалуй, возмездие за подобные мысли его и настигло.
Долго поговорить с Вильгельмом не вышло — тот спешил по делам, род которых Эхту выяснить не удалось. Зато Флигер успел повторно пригласить Себастьяна в местный аэроклуб, обещая тому лично провести экскурсию. Выразив надежду еще раз встретить его в городе, бизнесмен удалился, оставив после себя флер дорогого одеколона.
Себастьян возвратился в мотель. Ратте — ни старшего, ни младшего — не было, и он позволил себе усесться в излюбленное собакой кресло, согнав ту под стол, откуда она еще с пару десятков минут обиженно смотрела на него своими блестящими черными глазами. Вряд ли Эхт обращал на нее внимание — все оно сосредоточилось на книжонке, что вручил ему мальчишка и что он торжественно поклялся прочитать. Хотя разглядыванием это, наверное, было бы назвать корректнее.
Конечно, когда-то Себастьян все же читал литературу, но это было так давно, что по праву считалось неправдой. К прозе он пришел лет в четырнадцать, когда приходилось часами сидеть в приемной психиатра — это были небольшие брошюрки, подготовленные для детей, но читаемые в основном их родителями в той же ситуации, в которой этим занимался Эхт. Мать с ним чаще всего не ходила, потому что считала лечение исключительно делом сына. Ну или из-за нежелания отпрашиваться с работы. Тогда Себастьян разницы не видел, а сейчас было уже все равно.
В основном он читал короткие рассказы английских классиков, иногда — и это приравнивалось к чуду — встречалось что-то из русского. Последнее казалось Эхту слишком уж тяжелым и явно не детским, но деваться было некуда — он читал.
Возможно, именно место и время привели к связке: чтение — неприязнь, поскольку сразу же после его выдергивали из волшебного рисуемого авторами мира и окунали головой в ледяную воду — реальность. Себастьян не помнил ни слов, ни сюжета, но одни имена и названия заставляли испытывать то, что врач вытягивал из него щипцами несколько лет подряд.
Дефо в брошюрах не было. Его он читать мог.
Но даже так из подсознания всплывали отрывки, и иногда, глядя в книгу, Эхт вместо красочных иллюстраций видел до боли под ребрами знакомые очертания, скрывающиеся под навесом непроглядной тьмы. В такие момент Себастьян закладывал между страниц палец, впирал взгляд в противоположную стену и делал то немногое, на что был способен — верно дышал, слыша в голове покровительственный голос врача, преследовавший его каждый раз, стоило вспомнить о былом. Липкий ужас со временем отступал, и Себастьян возвращался к чтению.
Увлекал ли его слог? Малость, может быть. Что тогда, в четырнадцать, что сейчас Эхт читал в основном из-за атмосферы, что чудодейственным образом сказывалась на его состоянии, отгораживала все проблемы, заботы и переживания плотной ширмой, позволяла забыться. В подростковом возрасте иллюзия была жестоко разрушена, но теперь ни одно живое существо на планете не могло вторгнуться в постепенно оплетавшийся вокруг Себастьяна кокон спокойствия.
Прошло около часа, оставалось одна треть книги, никто так и не появился, и воцарившаяся в помещении тишина радовала слух. Если бы Эхт осмотрелся по сторонам, то заметил бы, как замер мир — в обильно залитом обеденным солнцем зале бесшумно витала пыль, смахнутая невидимой щеткой, под столом растянулась собака, безмолвно нес свой пост Фридрих Великий, а за окном на фоне ярко-зеленого газона распустившиеся цветы тянули пестрые бутоны к небу.
Иллюстрации перестали пугать мрачностью прошлого; Себастьян погрузился туда, где кожу темнили лучи и царствовал невыносимый зной, перенесся так далеко отсюда, что любые звуки упорно игнорировались его слухом. Даже когда хлопнула входная дверь, а в проеме оказался Конрад. Впрочем, он, так и оставшись незамеченным, предпочел не отвлекать постояльца и скрылся столь же неожиданно, сколь и появился.
