— Она сама не знала, я приехал с час назад, — вышел на вид Эхт, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Я хотел позвонить, но…

— Правда приехал… — Старик, словно до сих пор не верил, болезненно, но широко улыбнулся. Правая часть лица его осталась недвижимой.

Себастьян утер скользнувшие по щекам слезы, быстрыми шагами очутился рядом и, что-то несвязно пролепетав, крепко обнял деда, комкая его пиджак на спине. В носу засвербело. Под ребрами опять будто что-то сжали. Эхт почти до крови прикусил нижнюю губу.

— Я так рад тебя видеть, — прошептал он, захлебываясь воздухом. — Так рад, что ты еще живой.

— Имей уважение, — тихо засмеялся дед, по-отечески мягко трепля его по затылку, — я еще тебя переживу.

— Несколько раз у тебя почти получилось. — Себастьян утер лицо, отстраняясь. Старик вздернул кустистые поседевшие брови. — Потом расскажу, за ужином. Обязательно расскажу.

— Ловлю на слове. — Дед заглянул за его плечо. — Ну так… Познакомишь меня со своим мальчонкой-то? Адольф вот-с сам справился.

Услышав свое имя, мальчишка с самым серьезным видом расправил плечи, важно нахохлившись. Эхт, мажа по носу, улыбнулся.

— Да тут скорее я мальчонка. — Он обернулся на Вельда, жестом подзывая его ближе. — Это Рудольф, он, вроде как, и виноват, что я здесь сейчас стою. По многим причинам.

— Рудольф и Адольф? — усмехнулся старик, пожимая протянутую ладонь. — Какая у вас волчья семья, однако. — Вельд, осклабившись, согласно покачал головой. — Вы, я вижу, военный.

— Выправка выдает?

— Она самая. — Дед, не глядя, отодвинул один из стульев и указал Рудольфу на соседний. — Пехота или?..

— Авиация. — Вельд послушно уселся. Себастьян до побелевших костяшек вцепился в литую спинку. — Но я уже не в армии.

— Понимаю, жизнь всегда требует оседлости. Особенно при детях.

— Герр Эхт, я… — только начал Рудольф, как старик выставил вперед указательный палец, вынуждая замолчать.

— Во-первых, не Эхт, а Кауфер. Во-вторых, лучше уж по имени, раз такая обстановка. Для Вас я Герман.

И вновь заговорить Вельду не дали — рядом с несколькими тарелками в руках возникла Марта, начавшая сервировать стол, попутно спрашивая у отца:

— Ты даже не удивлен?

— А чему я должен был удивиться? — искренне не понял Герман, вертя трость за крупный набалдашник в виде собачьей головы. Вместо ответа женщина мельком глянула на Рудольфа и поспешила на кухню за другими тарелками. — А, это? Я давно знал. Себастьян мне первому и, как вижу, единственному рассказал о своей первой попытке пофлиртовать. С соседским мальчишкой, кажется. Как его там звали? Йохан? Йоахим?

— Йоханнес. — Эхт покраснел до кончиков ушей, игнорируя шокированный взгляд Вельда. — Почему ты вообще это помнишь?

— Потому что целыми днями до этого ты из комнаты не выходил, а тут на тебе — такие откровения. Я целую ночь корвалол коньяком запивал. Попробуй не запомни такое.

Спорить Себастьян не стал, только смущенно кивнул и поспешил сесть рядом с Рудольфом. Мать зазвенела чашками на кухне. Начал бурлить чайник. Герман завел разговор с Вельдом об авиации, попутно расспрашивая обо всем, что могло интересовать человека его возраста. Адольф, сдернув с тарелки яблоко, увлеченно слушал.

Эхт все поглядывал через арку в гостиную, где до сих пор сидела, меланхолично, точно заводская машина, с вязанием Хильке. Если бы не дед — черта с два бы вспомнил, как ее зовут, про себя все равно иначе как противная старуха и не называл. Да и имени она, думалось, не заслужила.

Желудок вновь неприятно свело, когда напротив опустилась тарелка с клопсами и картошкой. Пришлось выждать, пока остальные обратят на еду внимание, чтобы взяться за вилку. Вскоре на столе оказались еще и чайник с сахарницей.

— Так где ты сейчас живешь? — обратился к Себастьяну Герман, тянясь к ложке.

— Ну, в сентябре переехал в Драйтештадт, это рядом с Берлином. Раньше жил там.

— Переехал? — с усмешкой уточнил Рудольф, отламывая картошку. — Единственный, кого ты почти переехал — это лось.

Герман и Адольф улыбнулись. Севшая напротив мать удивленно вскинула брови. Эхт, цокнув языком, незаметно для всех пнул Вельда по ноге и пустился в долгие объяснения.

— То есть Вы его от пожара спасли? — вскликнула Марта, в ужасе поглядывая на сына. — Ты чуть не сгорел? И даже не… — Она не закончила, начав с какой-то потаенной резкостью тыкать вилкой в клопсы.

— Не сгорел же. — Себастьян закатил глаза, чуть вздрагивая от опустившейся на колено руки. — А вот утонуть мог.

Пришлось рассказать и об этом. Дед спокойно слушал, изредка кивая, хмыкая или хмурясь, а вот Марта то и дело всплескивала руками и прерывала монолог для очередных нравоучений. Если бы не Вельд с Адольфом, подумал Эхт, давно бы уже гаркнул что-нибудь в ответ.

— Вы всегда жили в этом… — Марта, повернув голову к Рудольфу, чуть заметно напряглась, чтобы правильно выговорить сложное для нее название, — Драйтештадте?

— Нет, с десять лет назад жил в Берлине. Пришлось переехать, как… — Вельд мельком взглянул на Адольфа, оглаживая ногтем поблескивающий ободок чашки.

— Решили, что свежий воздух будет полезен для ребенка? — подперев подбородок кулаком, с улыбкой вклинился Герман.

— Столица к тому времени была уже не по карману. — Рудольф ответил ему тем же, ненадолго касаясь побаливающей после короткого сна в неправильной позе шее.

— Разве пилотам так мало платят? — удивилась Марта.

— Платят достаточно, чтобы купить дом, недостающую мебель с техникой и несколько лет благополучно растить ребенка, но все имеет свойство заканчиваться. К тому же половину накоплений пришлось отдать. — Вельд замолчал, но по затянувшейся тишине быстро понял, что от него ждут продолжения. — Моя мама заболела, нужны были деньги на лечение.

В этот раз пауза стала скорее неловкой. Себастьян под столом сплелся пальцами с Рудольфом, будто стараясь бессловесно поддержать. Он сам узнал не так давно и прекрасно помнил, как у вечно спокойного лицом Вельда слезы на глаза наворачивались, когда он об этом рассказывал. Ситуацию спас Адольф, поспешив перевести тему на недавно прочтенную книгу.

Первая часть ужина была съедена. Голод унялся, и теперь не приходилось отвлекаться на постоянную боль в животе. Себастьян чуть расслабился и пристрастился к чаю. В ход пошла третья порция.

— Куда вы едете после? — спросил у Вельда Герман, выставляя на стол штоллен. Марта тем временем ушла относить еду в гостиную, чему Себастьян был несказанно рад и не собирался этого скрывать. — К Вашим родителям?

— Нет, — Рудольф тихо кашлянул, тут же утирая рот костяшкой указательного пальца, — для поездки к ним нужно нечто посерьезней машины. — Он ненадолго затих, буравя взглядом скатерть, и в конце концов отрешенно кивнул сам себе, чуть крепче обычного стискивая руку Эхта. — Скажем, нынешней медицине не все подвластно.

— Соболезную, — понимающе покачал головой Герман, усаживаясь обратно. После короткой паузы он обратился уже к Себастьяну: — Я совсем ослеп, или это ты поседел?

Себастьян мимолетно коснулся волос, в недоумении округляя глаза. А потом дошло. Точно, краска с Хэллоуина вымылась самым отвратительным образом, и теперь с затылка его можно принять за старика. Это тоже пришлось объяснять.

Так, пока матери не было, Эхт и забыл, где находится. Казалось, что это именно дедушка просто заглянул на праздники, как обычно это делается в нормальных семьях, а не они ехали сюда через всю Германию почти восемь часов. И иллюзия эта разрушилась, когда злосчастная половица в который раз скрипнула.

Себастьян сам не понимал, почему злится. Впервые в жизни он не слышал упреков в этом доме так долго, не скитался по всем углам, как делал это после того дня, не занимал себя бессмысленным разглядыванием стены или пола. Сейчас он ничем не отличался от любого другого сына, приехавшего к родителям на Рождество.

И все-таки на душе было неспокойно. Эхт все ждал подвоха, какой-нибудь подколки в свою сторону, чего угодно, способного вывести его из равновесия. А потому, будто сгруппировавшийся перед нападением боец, напрягался при любых звуках чужого голоса.