Коридор совершенно не изменился за эти годы — такой же полосатый исшарканный длинный коврик, голубые стены, вышивка в качестве картин, небольшой альков с диваном и множество арок в разные стороны. Даже пахло так же — выпечкой и старыми вещами. На вешалке Себастьян заметил любимое дедушкино пальто. Едва не задохнулся от резко подступивших слез.

— Как мне к Вам обращаться? — прервал тяжелое молчание Рудольф, протягивая женщине руку.

— По имени. — Она протянула в ответ и тут же спохватилась. — М-марта. — Язык у нее все еще заплетался. Эхт бесшумно фыркнул. — А мне к Вам?

— Тоже по имени. — Вельд постарался улыбнуться, но вышло криво. Адольф прижался к нему еще ближе.

— А это?.. — перевела на него немного мутный взгляд Марта и обернулась на сына. Тот как раз поправлял жилет и причесывал спутавшиеся в дороге волосы. — Твой?

— Да, родил между делом, — едко усмехнулся Эхт, заводя руки за спину и подходя ближе. Адольф невольно хихикнул. — Это сын Рудольфа.

Мать посмотрела сначала на него, потом на Вельда, понимающе покачала головой, ни говоря больше ни слова, и указала в сторону одной из арок, приглашая идти дальше. Первым рванул мальчишка, заглядывая в каждую комнату. Затем проследовала Марта. Вельд дождался Эхта и только после сдвинулся с места.

На середине пути Себастьян замер, нервно шевельнул желваками и перешагнул одну половицу, следом скрипнувшую под ногами Рудольфа. Со стороны гостиной послышалось старческое гарканье:

— Кто там, Марта?!

От этого голоса кишки свело. Эхт никогда не был жестоким, считая насилие уделом психопатов, но этот голос… В подростковом возрасте он часто представлял, как берет кухонный нож, замахивается и вонзает его прямо в глотку, как смотрит на хлещущую кровь и улыбается, зная, что все закончилось, что никто больше не даст беспричинную затрещину, что не будет ежедневных криков и упреков. Как жаль, что у него не хватило бы на это храбрости.

— Се… — Марта быстрым движением утерла рот, — Себастьян приехал, мама.

— Вечно он скрипит полами.

Вечно ты недовольна, старая сука.

В придвинутом к камину кресле-качалке сидела пожилая женщина с вязанием, задумчиво жуя иссохшие бесцветные губы. Взять бы одну из спиц… Себастьян содрогнулся всем телом, переступая крохотный порожек. Старуха резко, будто бы пугливо обернулась, в недоумении уставляясь на ввалившихся в гостиную людей.

— Кого он привел? — прогремел над головами похожий на лязганье железной двери голос. — Скажи, что домой водить никого нельзя.

— Почему бы не сказать это мне лично? — громыхнул Эхт, сжимая сведшую тремором руку в кулак. Рудольф в успокаивающем жесте положил ему между лопаток ладонь, подействовавшую целебным пластырем.

— Она больна, — зашептала Марта, сжимая его локоть.

— Я слышал это лет с десяти, — огрызнулся Себастьян сквозь зубы. — Почему бы не сдать ее тогда нахрен в дом престарелых?

— А меня ты бы тоже сдал? — На этот вопрос Эхт не ответил. Не хотел лишних ссор. Тем более при Адольфе. — Будь снисходительней.

Себастьян дернул щекой. Промолчал. Подал руку Рудольфу и вцепился в его пальцы так сильно, будто боялся упасть прямо сейчас, на месте. Мать тяжело вздохнула. Адольф прошелся по гостиной, оглядывая сложенные стопкой на деревянном кофейном столике книжки, заваленные вязаными подушками диваны, выставленные на подоконнике мягкие игрушки, при виде которых Эхт и впрямь пошатнулся. Он помнил, что забросил их в самый дальний ящик, когда уезжал, чтобы не соблазниться и не схватить с собой добрую половину.

— Что это за ребенок, Марта? — вновь оживилась старуха, раскачиваясь в кресле. — Это Себастьян?

— Нет, мама, это его пасынок.

Вельд с Себастьяном переглянулись. Последний уже хотел поправить мать, как Рудольф мягко улыбнулся и кивнул ему, заставляя промолчать. Сердце вновь кольнуло. Адольф, обойдя комнату, вернулся обратно и прижался к отцовской ноге.

— Надо найти вам спальню, — обратилась уже к ним Марта, — раз уж на три дня-то. Себби, — Эхта вновь передернуло, — не против пожить в своей старой комнате?

— Там маленькая кровать. Дольфу, думаю, будет удобно. — Мальчишка почти засветился от радости. — Я… мы поселимся в гостевой, если ее еще не разобрали.

— Не разобрали, — закивала мать, облегченно выдыхая и выходя из гостиной. — Папа как раз сделал там ремонт.

— Как он? — потянув за собой Рудольфа, взбодрился Себастьян. Дедушка, пожалуй, здесь единственный человек, которого он был бы счастлив увидеть.

— Бодрый. Особенно для своих лет. Уехал в город за продуктами.

— Я видел его пальто в прихожей.

— Да, он купил новое, а старое все не выбросит. Рука, говорит, не поднимается.

Коридор на втором этаже мало отличался, разве что картины другие повесили. Эхт помнил, что его комната была самой ближней. На двери до сих пор красовалась наклейка с персонажем из какого-то древнего мультика, вырытая им из журнала и торжественно водруженная подле ручки — только дотуда он тогда и дотягивался.

Гостевая спальня находилась в самом конце. Это была узкая, при этом почти квадратная комната с большим зашторенным окном и широкой кроватью с двумя тумбочками и тахтой у изножья; по левую сторону стоял крупный трельяж со множеством полочек; на стенах висело несколько картин без рамок; постелен новый ковер. Себастьян здесь почти не бывал, но точно помнил, что убранство раньше не было таким шикарным.

Рудольф вызвался сходить за чемоданом, оставив Эхта с матерью наедине. Точнее… почти наедине, потому что на кровать завалился Адольф, с самым серьезным лицом заявив о том, что он смертельно устал в дороге. Себастьян не смог сдержать улыбку. Мальчишка все-таки умел отвлечь от смурных мыслей.

— Не хочу показаться грубой, — тихо проговорила мать, останавливаясь рядом, — но этот твой Рудольф… он же почти мой ровесник!

— Не льсти себе. — Эхт тут же поджал губы, вновь хмурясь. — Он куда младше. Какое тебе вообще дело?

— Ты же мой сын.

— Правда? Как славно, что это выяснилось всего лишь на двадцать восьмом году жизни, а то я все думал — кто эта женщина, которую я вечно не видел и временами забывал о ее существовании. А вот оно что. Мама, оказывается. — Себастьяну пришлось прикусить язык, чтобы не продолжить. Марта только вздрогнула, утирая уголок покрасневшего глаза. — Хотя стоит признать, что я удивлен отсутствием упреков. Думал, ты среагируешь бурнее.

— Главное, что ты приехал, а уж с кем — оно и не важно.

На лестнице послышались шаги. У дверей опустились два чемодана. Адольф перекатился на живот, подпирая подбородок кулаком. Эхт лениво пронаблюдал за матерью, остановившейся у самого порога.

— Ну, обустраивайтесь пока. — Голос ее, казалось, дребезжал. — Вы, поди, с дороги голодные, приготовлю что-нибудь к ужину.

Нервно переплетя пальцы у груди, она покачала головой, чуть помялась на месте и вскоре скрылась в коридоре. Стоявший статуей в проходе Рудольф подошел ближе, мимолетно дотронулся до щеки Себастьяна, одним только взглядом спрашивая обо всем, и, получив в ответ пространный кивок, легко коснулся чужих губ своими, слыша со стороны кровати протяжное возмущенное «у-у». Эхт неосознанно рассмеялся, поворачиваясь к скуксившемуся Адольфу. Тот показательно отвернулся к изголовью и стал рассматривать вышитый крестиком на картине речной пейзаж.

— Разберем вещи сейчас? — спросил Вельд, наклоняясь к самому уху. Эхт коротко вздрогнул, чувствуя растекшееся в животе знакомое тепло от прошедшегося по шее горячего дыхания. Рудольф едва заметно усмехнулся самым краешком рта. — Жаль кровать деревянная. Наверняка скрипит.

— Перестань, — стушевался Себастьян, толкая его локтем в живот и опуская взгляд. Щеки чуть покраснели. Воображение у него в такие моменты работало вовсе не на пользу. — Дольф, пойдем, провожу тебя до твоей комнаты.

— А поворачиваться уже можно? — недоверчиво фыркнул мальчишка, косясь на него краем глаза. Эхт, заулыбавшись, кивнул. — Ладно.

— Ты что, собираешься скинуть все чемоданы на меня? — наигранно оскорбился Рудольф.