В руки вручили высокую чашку с чаем. Легрим вновь завел малопонятный и в такой же мере интересный Эхту разговор, так что оставалось только наблюдать за Адольфом. Он явно бывал тут не раз и не два, почти по-хозяйски деловито прохаживаясь то в гостиную, видную лишь наполовину, то в отделенную крупной шторой, сейчас заколотой вбок, спальню. Взгляд сам цеплял странные, плохо различимые портреты на стенах, лежащую на краю мало освещенного подоконника черную фуражку и много другое, вызывающее одни вопросы, ответы на которые, впрочем, Себастьян вряд ли мог получить.

Чашка приятно грела руки. Эхт пил медленно, то и дело втягивая ртом воздух, чтобы охладить обожженные небо и язык, и оглядывался на раскрасневшегося от жары Вельда. Сидели они прямо у батареи, и вспотеть действительно было легче легкого. Себастьян хотя бы додумался снять пальто.

— Так вы надолго? — чуть громче обычного спросил Луи, и Эхт отвлекся от разглядывания развалившегося у камина Бисмарка.

— Ну, — Рудольф краем глаза глянул на Себастьяна, — дня на три, может. К Рождеству должны точно вернуться.

— Если не вернемся, — высунулся из-за угла гостиной Адольф, — будет плохо, потому что я подарки дома оставил.

— Не волнуйся, — снисходительно улыбнулся Вельд, — успеешь подарить своего Гете.

— Там не Гете! И вообще, — мальчишка окончательно вышел в прихожую, таща в руках куртку, — нам нужно что-нибудь купить, раз мы едем в гости.

— А ты что, русский? — вклинился Легрим, отставляя чашку. — Только у них так принято.

— Ты откуда знаешь-то? — фыркнул Рудольф.

— Врага нужно знать в лицо и все такое.

— И вовсе нет, — наконец мог вставить насупившийся Адольф, — это вежливость.

Переубеждать его никто не стал, только Луи с каким-то странноватым выражением лица покачал головой.

Через несколько минут, когда чай был допит, Себастьян поднялся и пошел звать вновь убежавшего в гостиную мальчишку. Тот, как оказалось, просто решил рассмотреть стоящие на полках книги. Эхт остановился рядом, пробегаясь взглядом по корешкам и читая множество очень смутно знакомых имен.

— О! — заулыбался Адольф, вставая на цыпочки, чтобы дотянуться до нужного ряда. — Тут автора как меня зовут.

— Что? — Себастьян, нахмурившись, быстро оглядел оказавшуюся у мальчишки книгу и тут же выхватил ее из его рук, ставя на место. — Не-не-не-не, эту брать нельзя.

— Почему?

— Э… ну, она для взрослых.

— Я читаю взрослые книги.

— Да, но вот эта… — Эхт присел на корточки, чтобы быть на одном с Адольфом уровне, — ее читать даже по закону нельзя. Так что… подрастешь — в школе расскажут, почему так, а то я сейчас чего-нибудь лишнего ляпну, в истории совершенно не разбираюсь.

Адольф смерил его недоверчивым взглядом и, еще раз посмотрев в сторону книги, обреченно кивнул. Себастьян выдохнул, мысленно злясь на Вельда за то, что тот за восемь лет не постарался объяснить сыну хотя бы в общих чертах такую отчаянно цензурируемую тему.

Приказав мальчишке через две минуты быть у дверей, Эхт встал, отряхнул брючину и направился в прихожую, у которой на секунду замер, услышав насмешливый тон Легрима:

— Ну этот хотя бы, как сбежать удумает, ребенка тебе не оставит.

— Иди ты. — Отмахиваясь, Рудольф поднялся ровно в тот момент, когда Себастьян перешагнул небольшой порожек. — Ты позвал Дольфа? Тогда идем. Спасибо за чай, Луи. Ну и за кота. Не убей его только, пока не вернемся.

— Постараюсь, — торжественно прикладывая руку к груди, кивнул Легрим и с улыбкой повернулся к Эхту. — Счастливой дороги.

— В последний раз, когда мне это пожелали, я разбил машину нахрен, — тяжко вздохнул Себастьян. — Второй раз не переживу.

Прощание вышло коротким. Эхт был вынужден вспомнить, что они сюда не чаи гонять приехали. Вновь под руками заурчала машина. Внутри, как и с утра, завязался мерзкий узел, и подкатила тошнота. Ехать совсем мало, нужно взять себя в руки. И лицо сделать попроще, а то дыру в лобовом просверлит.

========== 26. ==========

За окном замелькали знакомые пейзажи. Мало что изменилось с того дня, как Себастьян, сжимая наплечную сумку, сел на рейсовый автобус с абсолютной уверенностью в том, что больше сюда никогда и ни за что не вернется. Как наивно было так думать.

Пальцы вдавились в руль. Задремавший на заднем сиденье Адольф засопел. Вельд осторожно положил ладонь Эхту на бедро, едва сжимая, будто стараясь то ли поддержать, то ли успокоить, а то ли и вовсе все вместе. В благодарность Себастьян накрыл его руку своей, оглаживая четкие контуры косточек на тыльной стороне.

Показались первые дома. Губы изогнулись: в грусти ли, в отвращении, в бесслезном плаче — не ясно. Даже самому Эхту. Низ живота вновь противно свело, точно от голода. Под ребрами защемило. В висках глухо застучало сердце. Захотелось вывернуть руль.

Возвышаясь на холме, стоял двухэтажный серый дом с покатой крышей. У старой лестницы от времени сломалось одно из перил, покосившись вбок. Указатель, воткнутый в землю в низине, накренился, выцвел, стал обыкновенной желто-бежевой табличкой.

Себастьян мягко нажал на тормоз, на автопилоте дернул ремень, вышел наружу, тут же утопая в снегу. Под полы расстегнутого пальто забрался колючий ветер, пробирающий до самых костей. Эхт мало обратил на него внимание. Внутри все горело так, словно он стоял под палящим африканским солнцем в знойный день. На деле время уже близилось к закату. Небо за последний час совсем посерело.

Первый шаг удалось сделать через силу. Подошва нащупала скользкую ступеньку. Здесь снег никогда не расчищали.

Рудольф шел сзади, не мешая разговорами. Адольф тоже притих, цепляясь за отцовскую ладонь и вертя головой по сторонам. Себастьян обернулся на них лишь единожды.

У дверей стоял потрескавшийся пустой вазон, где в летнюю пору росли какие-нибудь пышные цветы, где Эхт очень, очень давно на самом бортике детской рукой накарябал мало читаемое теперь слово. Пальцы обожгло холодом, когда Себастьян до него дотронулся.

К горлу снова подступил ком. В глазах отчего-то стало горячо.

Волнение бывает приятным, подстегивающим азарт, дарящим в конце облегчение. Это волнение таким не было. Оно давило, сжимало, заставляло дергаться, впиваться ногтями в кожу, кусать губы и нервно втягивать носом воздух. Это волнение было мерзким.

Себастьян постучал.

Стеклянные вставки задрожали. Внутри — тишина. А затем кто-то уронил нечто железное. Послышались шаркающие шаги.

Легкие свело. Сердце застучало как бешеное, стараясь пробить грудную клетку. Эхт отступил на шаг, пряча за спиной не поднимавшегося по последним ступенькам Рудольфа. Нужно было бежать. Срочно бежать и делать вид, что он вовсе не приезжал сюда.

Зачем?

Дверь медленно, со скрипом отворилась. По лицу прошлись мурашки, сознание на секунду помутилось.

На пороге стояла далекая, почти незнакомая располневшая седая женщина в легком домашнем платье в горошек. Себастьян в приветственном жесте поднял дрожащую ладонь с едва разогнувшимися окоченевшими пальцами.

Взгляд женщины прошелся снизу-вверх, постепенно наполнился ясностью, узнаванием. Она шатнулась вперед, решительно расставляя руки для объятий, но тут же попятилась, будто до сих пор не верила. Осторожно коснулась ворота пальто. Лицо ее перекосилось в беззвучных рыданьях, когда она шагнула босыми ногами на заснеженное крыльцо, сгребая Эхта ближе.

Он стоял молча, не шевелясь. Ни один мускул не дрогнул. Напрягаться для этого не пришлось. Себастьян высвободился из объятий, поправил пальто и указал на дверь. Мать закивала и подтолкнула его туда, так и цепляясь за плечо, словно боялась, что сейчас мираж развеется и исчезнет навсегда.

— Я не один, — наконец сухо сказал Себастьяни обернулся на так и замерших на крыльце Вельдов. — Это Рудольф и Адольф.

— Познакомимся внутри, — дрожащим голосом произнесла мать, оставаясь в проходе, чтобы прикрыть за всеми дверь. — Т-ты… на надолго-то?

— Три дня? — Эхт повернулся к Рудольфу. Тот кивнул. — Три дня, — обратился он уже к матери.