Музыка остановилась. Себастьян шумно сглотнул, чувствуя, как горят кончики ушей. Нужно было что-то сказать.
— Что изменилось?
— Пожалуй, — Рудольф, безрадостно улыбнувшись, посмотрел на него столь открыто, что внутри что-то будто бы резануло, а сердце постаралось парой мощных ударов пробить ребра, — я.
Они замерли. Эхт чувствовал, как под рукой часто вздымается грудь, как ускоряется сердцебиение, как начинают дрожать собственные пальцы. Он прикрыл глаза, прижался лбом к чужому, мажа носом по щеке, и попытался хоть что-то произнести, но вышел нечленораздельный хрип, точно у больного бронхитом.
Губы, будто в своеобразной просьбе разрешения, прижались к скуле, а только затем ко рту. Под пиджак по спине скользнула ладонь, оглаживая выступающие под легкой рубашкой лопатки и обводя четкие контуры позвонков. Себастьян тихо, почти неразличимо застонал и едва не задохнулся, когда поцелуй перешел все мыслимые границы.
Объятия вышли до боли в животе крепкими, долгими. Во взъерошенных волосах запутались пальцы. Подбородок уткнулся куда-то в шею. Из головы вылетели все мысли. Себастьян только устало улыбался, вцепившись в плечи Вельда, точно тонущий в спасательный круг.
Перед глазами — стена и кровать, что он видел уже сотню раз, но даже они теперь казались другими. Эхт не знал, что чувствует, но по венам вместе с кровью струилось до невозможного приятное тепло, и сдвигаться с места совершенно не хотелось.
Себастьян повернулся, прикасаясь губами к мочке уха. Рудольф с беззвучной усмешкой поднял голову, провел большими пальцами по раскрасневшимся щекам, удерживая лицо в ладонях, и, получив в ответ по-мальчишески смущенную улыбку, потянулся за вторым поцелуем.
Эхт приподнялся на цыпочках, цепляясь пальцами за круглые жесткие пуговицы и бляху. Пара судорожных, дрожащих движений, и ладони коснулись твердого живота, легли на талию, распахнув полы кителя, огладили бока. Ногти оцарапали кожаный брючный ремень.
Себастьян подтолкнул Вельда к постели, и тот почти упал на нее, тяня руки к нему, точно боялся, что Эхт сейчас уйдет. Он практически оседлал его, помогая снять с себя мешающийся пиджак, с легким стуком пуговицы опустившийся на пол. Выпростать рубашку в таком состоянии оказалось куда затруднительней, чем Себастьян думал.
Теплые пальцы устремились вверх по торсу, задевая чувствительные места, и Эхт вздрогнул, оперся ладонями Рудольфу о плечи, выгибаясь навстречу умелым рукам. Он был таким ласковым, до дрожи нежным, точно боялся спугнуть его, Себастьяна, любым неосторожным прикосновением. Хотя оба они прекрасно понимали, что даже при особом желании никто из них не смог бы уже уйти.
========== 23. ==========
Утром чуть болела голова. Себастьян, отчаянно жмурясь, попытался приподняться на локте. Окинув комнату сонным взглядом, он не нашел ничего нового и уже хотел лечь обратно, как в голове всплыли вчерашние воспоминания. Часы на столе показывали десять утра. Под боком заворочались.
Опустив глаза, Эхт обнаружил вжавшегося лицом в подушку Рудольфа, перекрывшего ему привычный лаз из постели. Пришлось выделываться, чтобы не разбудить.
Стукая по хрустнувшему колену, Себастьян замер у зеркала в ванной. Вид у него, конечно, был не самый презентабельный: белая пудра слезла, и кожа из-за этого будто пятнами покрылась, вдоль пробора распростерлась линия от краски, под глазами залегли тени, усы смазались и теперь были не более чем неровной полосой поперек щеки. Умываться пришлось долго. А затем и вовсе принимать душ.
Заправив недавно купленную хлопковую рубашку в такие же брюки, Эхт пригладил ни капли не посветлевшие волосы и плюхнулся на край кровати, попутно раскрывая одну из оставленных вчера Адольфом конфет.
От мысли о мальчишке Себастьян вздрогнул. Дверь они с Вельдом прикрыть не потрудились, и будет очень неловко, если… Оставалось надеяться, что мультик оказался чрезвычайно долгим и интересным, причем настолько, что Адольф под конец и вовсе уснул. Сомнительных семейных сцен хотелось бы избежать.
Эхт, отложив фантик на обувную полку, перевел взгляд на все еще спящего Рудольфа. Внутри вспыхнуло незнакомое до этого дня теплое чувство, оставшееся легким покалыванием в кончиках пальцев. Себастьян, сам того не заметив, улыбнулся, откидывая одеяло так, чтобы коснуться оголенных плеч губами. Вельд забавно засопел и, не открывая глаз, неспешно вывернулся, трепля его по затылку.
— Сколько там по времени? — сдавленно спросил он, поудобней укладываясь на спине и привлекая Эхта за талию ближе. Ответ явно не порадовал. — Нужно было разбудить меня раньше.
Рудольф потер лицо, будто сгоняя сонную пелену, проморгался, взъерошил собственные волосы и принял сидячее положение, все еще не отпуская Себастьяна из своеобразных объятий. Взгляд Вельда постепенно сделался неясным, задумчивым, и скользил то по чужой рубашке, то по отражению в зеркале шкафа.
— Обсудим… — Рудольф облизнул пересохшие губы, — произошедшее позже, ладно? Я приду в себя и смогу нормально соображать.
Эхт согласно покачал головой. Сначала ему сделалось страшно, что Вельд обязательно скажет, что все было ошибкой, но он тут же успокоился. Стал бы человек, считающий все ошибкой, с какой-то потаенной нежностью целовать его в щеку перед тем как уйти? Абсолютно точно нет.
Себастьян, глупо улыбаясь, спрятал покрасневшее лицо в ладонях. Он чувствовал себя мальчишкой, которому впервые в жизни взаимностью ответила девушка. И чувство это, вопреки всему, было прекрасным.
Он быстро спустился по лестнице, чуть ли не пританцовывая дошел до кухни, достал из-за стойки с ножами цветастую коробочку, что поставил специально для него Рудольф на прошлой неделе, сменил пластырь на пальце и с довольным видом дернул ручку холодильника, ощущая, как все сильнее болят щеки. Нужно меньше склабиться, а то так и ранние морщины заработает.
На завтрак была перегретая в микроволновке обацда, оставившая как минимум два ожога на языке, но Эхт и внимания не обратил, хлебая остатки какой-то неимоверно сладкой газировки, что нашел на нижних полках. В ногах терся Бисмарк, то и дело ставящий лапки на бедро и выпрашивающий еду. Себастьян смутно помнил, где стоял кошачий корм, но все-таки перерыл половину ящиков, чтобы от него наконец отстали.
В комнате он поднял с пола брошенные вчера вещи, свои кинул в стирку, а вельдовские сложил стопкой на стуле. Делать было решительным образом нечего. Как назло сегодня оказалось воскресенье.
От скуки Эхт выглянул в окно, смотря на собравшуюся под облетевшим деревом груду листьев, припорошенную тончайшим слоем снега. За высоким забором виднелся соседний двор, по которому носилась какая-то собака, безуспешно пытающаяся поймать собственный хвост; в деревянном кресле у дверей, укутавшись в плед, сидела незнакомая девушка с кружкой. Будь на задней террасе их дома хоть что-то приспособленное для людей, Себастьян бы тоже вытащил себя полюбоваться на безоблачное серое теперь уже ноябрьское небо.
У лестницы скрипнула половица. Эхт в нетерпении обернулся, заставая у дверного косяка Рудольфа. Тот по-доброму усмехнулся такой реакции, подходя ближе.
— Адольф еще спит, — буднично произнес он, останавливаясь у стола. Себастьян покивал, приваливаясь к подоконнику. — Хотел его спросить, во сколько он вчера уснул, а то… — Вельд кашлянул, оттянув языком щеку. — Судя по тому, что это… как его там, «ледяное сердце» или вроде того включилось на повтор, а ноутбук я нашел уже разрядившимся… Думаю, из комнаты он все-таки не выходил. Это первое.
Он выпрямился, отряхнул льняные брюки и, заведя руки за спину, встал прямо перед заулыбавшимся без причины Эхтом. Ответив ему тем же, Рудольф продолжил:
— Второе: как насчет перехода на «ты»? После, ну, — он обернулся на уже заправленную постель, — обычно так делают. Не то чтобы я эксперт.
— Что, никогда не соблазнял приезжих обедневших берлинских экономистов? — поцокал языком Себастьян с напускным разочарованием. — Тю, я-то думал ты с жизненным опытом. — «Ты» так быстро и легко сорвалось с языка, что Эхт и покраснеть не успел.
