Стаканов не было, только оставленная со вчерашнего дня кружка с остатками холодного чая на дне, которые Эхт выплеснул в приоткрытое окно. Вообще-то пить нельзя, раз уж за рулем, но сейчас Себастьяна это мало смущало. Все равно тут торчать полночи, еще успеет протрезветь.
Язык приятно обожгло. С непривычки Эхт крякнул, жмурясь так сильно, что подступили слезы. Проморгавшись, он сделал второй глоток. В груди ожидаемо разлилось тепло, а по спине вверх скользнул самый настоящий жар. Себастьян потер горло, слизывая остатки алкоголя с губ. Либо не делать таких больших перерывов, либо уж бросать пить насовсем.
Он уже закупоривал крышку, как в коридоре раздались шаги, четко различающиеся через музыкальные басы. Эхт повернулся не сразу, а затем резко вздрогнул, скрипя стулом. В дверном проеме, привалившись плечом к косяку, стоял аристократ века эдак восемнадцатого, в обильно напудренном лице которого Себастьян тут же узнал Альфреда.
— Что Вы здесь делаете? — первым делом спросил Эхт, захлопывая за ромом дверцу.
— Пришел с сестрой на вечеринку, — просто хмыкнул Буби, подходя ближе. — А Вы почему здесь, в кабинете, а не там?
— Отошел ненадолго отдохнуть. — Себастьян поднялся, расправляя подол пиджака. Альфред с понимающей улыбкой покачал головой. — Вечеринка в противоположной стороне, если Вы вдруг не заметили.
— Заметил. Но еще заметил, как Вы тут с обреченным видом выпиваете. Не угостите, кстати? — Буби шатнулся вперед, и в нос ударил ядреный запах намешенного с чем попало алкоголя.
— Нет. — Эхт шагнул назад, упираясь поясницей в стол. — Уходите.
— А чего так сразу? — Альфред приблизился еще, и оставалось только брезгливо отклониться. — Давайте поговорим. Как два пьяных одиноких человека…
Пересилив себя, Эхт отлип от стола и, тяжело вздохнув, уже открыл рот, готовый гневно что-то возразить, как его бесцеремонно схватили за шею и притянули ближе так, чтобы достать до рта. На долю секунды все замерло, и напротив будто сверкнули голубые глаза. Себастьян так, согнувшись, и застыл, хватаясь за чужие пальцы не в силах их отбросить. Внезапно опьяневший разум явно решил поиздеваться над ним, раз выкинул такой фортель.
Меж тем Альфред, заметно осмелев, потянулся к пуговице на пиджаке, вовремя цепляемый за запястье. Эхт с отвращением утер губы, предупредительно толкая Буби к столам так сильно, что тот едва удержался на ногах. Хотелось плеваться, лишь бы избавиться от мерзкого привкуса.
Ничего не говоря, Себастьян вылетел из класса, теряясь в чуть поредевшей толпе спортзала. Бегло осматриваясь, Эхт случайно заметил Зорна, что в костюме пастора стоял в компании каких-то девушек, на удивление заинтересованно слушающих его явно длинный монолог. Люгнер сидел на том же месте даже, казалось, не пошевелившись. Брайт, видимо, уравнивая всемирный баланс, потерялся.
Себастьян остался декорацией — весьма, впрочем, красивой — торчать у первого попавшегося стола, изредка цокая на попытки достать что-то из нагрудных карманов, но не особо наседал, позволяя детям повеселиться. Далеко не по доброте душевной, конечно. Просто сейчас думалось совсем не о подростках.
Этот идиот Альфред совершенно выбил его из колеи своей выходкой. И если это Эхт стерпеть мог, то такую подлянку от собственного же сознания — определенно нет. И ладно бы вспомнился чертов дом и тот ублюдок, но нет, перед глазами до сих пор стоял взявшийся из ниоткуда образ с нахмуренными бровями и вечной усталостью во взгляде.
Стоило об этом задуматься, как щеки мгновенно вспыхивали предательским румянцем, который абсолютно точно не должен быть присущ человеку его возраста. И все-таки… Себастьян напряг память, силясь вспомнить все, что изменилось за последнее время. Он ведь, как и прежде, мало общался с Вельдом, хоть с неделю назад, после болезни, и стал ежедневно видеться с ним за ужином, избавившись от бумажек; но и тогда беседы состояли в основном из обсуждений новостей или меню на следующие дни.
А позавчера Рудольф учил его готовить фаршированный картофель. Эхт хорошо это запомнил, потому что до сих пор на большом пальце левой руки таскал пластырь, прикрывающий порез, заработанный в попытках почистить ту самую злосчастную картошку. Вельд еще сказал, что останется шрам, когда обрабатывал рану. Себастьян шипел и морщился, сжимая перепачканную собственной кровью салфетку, и послушно держал ладонь в чужих руках, стараясь не смотреть на покрасневший срез в миллиметр длиной на самом сгибе.
Вот оно! Эхт даже подался вперед, чем немало удивил шарахнувшихся в сторону десятиклассников. Тогда, порезавшись, он под холодной водой держал руку, а затем без раздумий подал ее, когда приказали. У Себастьяна забегали глаза, будто он и сейчас стоял на кухне, глядя на всю сцену со стороны. Вот он подал руку, а вот терпеливо принялся ждать. И все. Ну, может, отпустил пару шуток, разряжая обстановку, но…
— Почему ты не дернулся? — шепотом спросил Эхт у пустоты, игнорируя устремленные на себя непонимающие взгляды из толпы. — Ты ведь должен был дернуться.
Зачем вообще было просить о помощи Вельда? Он что, не мог справиться сам? Взрослый парень, робеющий при виде пореза? Даже звучит глупо. Себастьян схватил себя за руку, потирая шершавый пластырь, и прикусил нижнюю губу, вновь устремляя взгляд в пустоту. Все-таки дернулся — тогда, когда нож саданул по пальцу. А потом успокоился, как бывало обычно после кошмара или непрошенного чужого прикосновения. Он не успел на этом сосредоточиться, потому что Рудольф назвал его великовозрастным ребенком и пришлось упражняться в красноречии того толка, которым на словесно-законодательном уровне в их доме запрещено было пользоваться Адольфу.
Тот случай забылся, совершенно вылетел из головы, и напомнил о нем только чертов пластырь. Себастьян медленно вернулся назад, к стене, и прижимался к ней похолодевшей спиной. Он был далеко не таким глупым, каким казался временами из-за банального неумения держаться в обществе, так что с легкостью догадался, в чем именно дело.
Ему мало кто нравился. Особенно в романтическом плане, потому что женщины, с которыми он встречался раньше, привлекали лишь красивым лицом, манерами, деньгами и… прочим, более очевидным. Мужчины же… Они привлекали только в теории, да и то в тех случаях, когда были в каких-либо физических аспектах слабее. Вельд под эти критерии определенно не подходил: он был выше, шире в плечах, более крепкий, натренированный работой в мастерской, где явно не просиживал штаны на протяжении нескольких лет, как то делал Себастьян. А потому…
Эхт нервно прошелся вдоль стола, конфисковал у первого попавшегося паренька фляжку с, судя по мерзкому привкусу, виски и продолжил наворачивать круги. Испытать симпатию впервые за долгое время — и так неудачно выбрать, к кому именно. Только он мог так проколоться.
— Сам виноват, — бурчал Себастьян себе под нос, глотая алкоголь, — нечего было постоянно меня спасать. Идиот.
Он не сомневался, что дело было именно в этом. С чего бы еще ему тогда не дергаться рядом с Вельдом, раз не от полной уверенности в том, что тот не просто не причинит вреда, а даже напротив? Этот придурок только и делал, что не давал Эхту наконец встретиться с апостолом Петром. Ладно единожды, после пожара, тогда Себастьян мало понимал, что вообще происходит, так потом Рудольф продолжил геройствовать в походе, да и дома из раза в раз то отдергивал его от брызгающего со сковороды масла, то выравнивал кастрюлю, не давая кипятку разлиться на ноги, то предупреждал об опасно приближающегося к пальцам ноже, то хватал Эхта, когда тот запутывался в собственных ногах и летел виском прямиком на угол стола или тумбы; и еще много, очень много бытовых вещей, которые постепенно закреплялись в сознании как гарант безопасности.
Себастьян резким движением опрокинул последние капли в рот. Хватит на этом. Понятно уже, что влип. Наутро будет думать, что с этим делать, а сейчас бы не свалиться по пути к задвинутым к стенам стульям. Домой, видимо, придется идти пешком. Опять заболеет. Сегодня холоднее обычного, даже сантиметровый слой поспешно растаявшего к обеду снега с утра на траве лежал.
