Чуткий болезненный обеденный сон его прервал аккуратный стук в дверь, тут же скрипнувшую петлями. Себастьян из-под ресниц пронаблюдал, как на стол ставится тарелка с идущей от нее тонкой витиеватой струйкой пара. Даже сквозь заложенность в носу он почувствовал, как запахло куриным бульоном. Рудольф, кивком попросив разрешения, уселся на край кровати, дождался, пока Эхт выпрямится и окончательно придет в себя, и только потом заговорил:

— Вы почти не выходите. Собрались помирать с голоду?

— Адольф дома, не хочу его заразить. — Себастьян потер виски, отозвавшиеся пульсирующей болью. Таблетки, принятые утром, мало помогали. Он шмыгнул носом, надеясь, что из него не потечет вода. Хотя бы сейчас. — Вам бы тоже не следовало так наведываться.

— Кто-то же должен быть сиделкой. Поешьте, станет лучше. Если потом захотите — сделаю Вам чай с медом. Луи все равно всучил две банки, а я теперь не знаю, куда их девать. У меня-то аллергия.

— А этот Луи кто-то вроде местного мецената?

Эхт мутным взглядом оценил расстояние от постели до стола. Рукой не дотянется. А супа с каждой секундой хотелось все больше. Он не ел со вчерашнего вечера, да и тогда перебился лежавшей ближе всего в холодильнике котлетой, не потрудившись ее даже разогреть. Вельд, посмотрев сначала на Себастьяна, а затем на суп, поднялся и вручил тарелку в руки, попутно отвечая:

— Друг мой, Вы его уже видели, вроде как. На ферме у одного из выездов из города живет.

— А-а, — хрипло протянул Эхт, перемешивая вермишель, — знаю. Молоко у него покупал, когда машина навернулась. — Он схлебал две ложки и довольно отдышался, безуспешно пытаясь вдохнуть носом. — А от чая с медом я бы не отказался, честно говоря. С детства люблю. Не повезло Вам с аллергией.

— Да… — Рудольф в задумчивости поджал нижнюю губу, и брови его больше обычного сгустились у переносицы. — Сделаю тогда Вам чай, как доедите.

— А Вы что, так и будете сидеть со мной? — Себастьян вымученно улыбнулся, чувствуя, как косит левый уголок губ. — Не то чтобы я против, просто в тишине неловко как-то, а Вы не из тех, кто болтать любит.

— С чего Вы это взяли? — усмехнулся Вельд, садясь так, чтобы привалиться спиной к стене. И даже при этом ноги его лишь немного не доставали до пола. Ростом он вышел куда больше Эхта. Хотя тому казалось, что больше уже и некуда.

— Ну так… Вы почти не разговариваете со мной последний месяц.

— А Вы со мной разве разговариваете? — Он выгнул бровь. — Вы что же, принципиальная барышня какая-то, раз я в Вашем понимании первый шаг делать должен?

Себастьян по-детски надул щеки, кивая. Он и впрямь не пытался завести разговор с Вельдом, хоть и делал это из-за его хмурости и внешней враждебности. Так он ему, впрочем, и сказал.

— Внешняя враждебность? — для вида нахмурился Рудольф, качая головой. — Ну знаете, всяко лучше Вашей наигранной раскованности.

— Я почти обиделся, — цокнул Эхт, отправляя в рот последнюю ложку супа и прижимая бортик тарелки к губам. — И все-таки… что у Вас, не знаю, новенького? А то сижу тут, как в тюрьме, даже с внешним миром связаться не могу.

— Телефон Вам на что?

— От него глаза болят. — Он отмахнулся. — Расскажите что-нибудь.

— Ну… — Вельд, вздыхая, пожал плечами, — даже не знаю. Что бы Вам хотелось услышать?

— Почему Вы ушли из авиации? — Себастьян спросил первое, что пришло на ум, и тут же пожалел, потому что Рудольф посмурнел, и желваки на его лице напряглись. — Ладно, извините, я…

— Нет. — Вельд кашлянул. — Я расскажу, раз Вы… тоже мне рассказали. — Он покивал своим мыслям и, потерев лоб, заговорил: — Я, вообще-то, уходил уже не из военной авиации, а из гражданской. Эм… работал пилотом в Берлине при… определенных людях. Частные рейсы и все такое. Зарплата была такой, что я, наверное, в то время был чем-то похож на Вас, разве что без, — он помахал рукой, — этих Ваших дешевых попыток казаться как можно богаче за счет несуразной одежды и прочих вещей.

— Нормальные вещи, — искренне оскорбился Себастьян, за что получил несильный шлепок по колену. Обиженно высунув язык, он поерзал и всем видом дал понять, что готов слушать дальше.

— В общем, возил я разных… достоуважаемых личностей, все было вроде как нормально, а потом… — Вельд похрустел шеей и почесал бровь. — Один коллега по работе заболел, и меня попросили выйти вместо него. Рейс был очень важный, летела канцлер, а с ней туча помощников, некоторые из которых остались на борту, пока… ну, пока она делала свои эти политические дела; я в это не лезу и лезть никогда не собирался, так что мало представляю, чем там обычно канцлеры занимаются. Так вот, остались эти помощники на борту, а я, очевидно, не всегда в своей кабине сижу, ну и… вышел, на свою беду.

— Что-то там случилось? Ну, на борту, — в нетерпении перебил Эхт, подползая чуть ближе и складывая ноги по-турецки.

— Нет, если Вы имеете в виду что-то масштабное. — Рудольф поджал колено и пересел так, чтобы не касаться Себастьяна. — Это вообще предыстория. Если коротко… одна из этих помощниц через год вручила мне Адольфа и была такова.

— Не-е-т, — разинул рот Эхт, округляя глаза. — Это ж как в сериале.

— Могу Вас уверить, что я бы предпочел, будь это и впрямь сериалом, потому что потом меня обвинили в нарушении этики и… скажем, культурно попросили на выход. Да я бы и сам ушел, знаете, после такого. Так что вот Вам мой совет — не связывайтесь с политиками, они через Вас перешагнут и забудут. — Вельд легко ткнул его в ногу, грустно улыбаясь.

— Но Вы же говорили, что она — ну, мать Адольфа — в Лондоне.

— Ну да, они же постоянно с какими-нибудь делами по свету носятся. Черт знает, где она сейчас. Про Лондон я навскидку сказал.

— Зачем уходить из профессии из-за одной женщины? — нахмурился Себастьян, не до конца понимая всей ситуации. — Вас бы, я думаю, взяли бы куда-нибудь еще. В ту же военную авиацию обратно.

— Взяли бы, — кивнул Рудольф и ответил совсем просто: — Но я не пошел.

— Почему?

— Потому что с тех пор все, что связано с самолетами, напоминало мне о… — он вновь махнул рукой, — ладно, не важно, как ее звали.

— Но ведь Вы сказали, что у вас был только год! — Себастьян искренне недоумевал, как можно было оставить перспективную карьеру из-за какой-то женщины. — Как возможно за год так к кому-то привязаться?..

— Вы определенно не любили, герр Эхт, — безрадостно усмехнулся Рудольф, — иначе понимали бы, как это все работает.

— Зачем вообще кого-то любить? Сплошная морока. — Эхт поморщился, складывая руки на груди. Вельд кивнул.

— Не могу не согласиться.

Повисла немая пауза. Себастьян задумчиво жевал нижнюю губу, пока Рудольф разглядывал водруженную на противоположную стену картину. Ее Эхт купил не так давно, забредя в кабинет Зорна. Сумму отдал чисто символическую, да и то еле впихнул, чувствуя себя до жути неловко. Вольфганг вообще сначала его уверял, что рисунки не его, а просто так лежат на видном месте, а потом долго рассказывал о том, что это далеко не самое лучшее и даже не самое приличное из его работ. Тем не менее, теперь в комнате красовался горный пейзаж с крупными эдельвейсами.

— А Адольф знает? — неожиданно спросил Себастьян. Вельд покачал головой. — Почему?

— Он мать-то и не помнит, — фыркнул Рудольф, переводя взгляд на Эхта. — Зачем ему лишняя информация? Ладно бы спрашивал, а так… Если уж не интересуется, то и рассказывать нет смысла.

Звучало логично. Спорить Себастьян не стал. Еще немного помолчав, Вельд поднялся, забрал у него тарелку и, остановившись у самых дверей, произнес:

— Выздоравливайте быстрее, а то Гертвиг Вас живьем съест. — Он уже дернул ручку, как Эхт, улегшись в кровать, его окликнул:

— А в лоб поцеловать?

— А Вы в покойники заделались? — Оба они чуть усмехнулись. — Кажется, кто-то пообещал мне дожить до Рождества.

— Вот из вредности помру.

Ответ раздался уже с лестницы:

— Я принесу чай и вылью его Вам в лицо за такие слова, герр Эхт!