— Добежали?

— Иначе я бы сейчас здесь не сидел.

Повисла долгая немая пауза. Эхт тихо, не всхлипывая, плакал без слез, чувствуя, как по телу временами пробегает дрожь. В этот раз рассказывать было легче, чем психиатру, да и не так стыдно. Себастьян даже мог бы сказать, что горд собой, если бы не острое желание забраться куда-нибудь в теплый угол и поскорей забыться сном. Однако в этот момент единственным таким углом был Рудольф, иногда ерошащий его по волосам или хлопающий по спине. Он ничего не говорил, и это казалось самый правильным решением.

— Меня стало бесить, когда меня трогают, — неожиданно сказал Эхт, и тут же, будто опровергая собственные слова, прижался к Вельду ближе. — Особенно когда трогала мама. Она до этого плевать на меня хотела, а тут такая забота. Я почти ударить ее был готов… Не знаю, как описать, но каждый раз, когда ко мне кто-то прикасался, такое ощущение было, что это он. Я из-за этого и не целовался лет так до двадцати — мерзко становилось.

— И как избавились? — тихо спросил Рудольф.

— Стал целовать женщин, — фыркнул Эхт, жалея, что не может поднять голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Он вполне четко представил, как у Вельда глаза на лоб полезли.

— В смысле.?

— Вы ведь поняли. С женщинами в принципе по-другому оказалось. Не было страха, что они причинят вред. Ну вот и… жил как-то с этим. Такой уровень откровенности Вас устроит?

— Я же говорил, что Вы не должны были, если… — начал было Рудольф, но Себастьян прервал:

— Я не это спросил, герр Вельд.

Тот вздохнул, потер глаза и кивнул.

— Устроит. И все-таки Вы могли и не рассказывать.

— Помогло это Вам как-то понять «эту мою психологию»? — невпопад спросил Себастьян, чуть отстраняясь и садясь более-менее ровно.

— Я бы вполне понял, если бы… — Рудольф потер подбородок. — Сейчас-то Вы почему-то не дергаетесь.

— Сам удивляюсь, — кивнул Себастьян. — Наверное от шока. Даже странно. Наутро, должно быть, все будет как обычно. Если я до этого утра доживу, конечно, а то такими темпами…

— Ну я же обещал проследить, чтобы Вы не убились. — Вельд улыбнулся, вновь протягивая ему бутылку и стягивая концы сползшего покрывала. Эхт и думать про него забыл. — Уже дважды проследил, между прочим.

— К слову… Как Вы вообще догадались, что я тону?

— Да тут и гением не нужно быть: Ваша одежда валялась на траве, а Вас нигде не было; тем более погода не ветреная, а на воде были круги; а зная Вашу тягу чем-нибудь себя да покалечить… — Рудольф с многозначительным вздохом развел руками. — Плюс природная интуиция.

Себастьян улыбнулся его забавно изогнувшимся бровям, покивал с напускным восхищенным видом и, глотнув еще коньяка, улегся обратно, откидываясь затылком на твердое плечо. Вельд возражать не стал, только отобрал бутылку и уставился в небо, считая звезды.

Так прошло пять, десять, пятнадцать минут, наполненных шуршанием лесных жителей и запахами клонящейся к завершению осени. Говорить казалось лишним, хотелось просто помолчать обо всем, и это, думалось Эхту, красноречивее и выразительнее всяких слов. Тишину тоже можно неверно истрактовать, извратить ее по своему желанью; но только не эту.

Лунный диск безмятежно плыл по небу, то скрываясь за причудливыми облаками, то появляясь вновь. Взгляд сам собой искал знакомые созвездия, путаясь в количестве будто рассыпанных кем-то разумным огоньков. Себастьяну почему-то пришла мысль о том, что звезды, по сути, — это небесные родинки. От детскости этого сравнения губы тронула легкая, едва заметная и будто бы печальная улыбка. Он явно проводит слишком много времени с Адольфом.

Похолодало. Сначала Эхт кутался в плед, прижимаясь к Рудольфу, и лишь по его замерзшим рукам догадался, что нужно поделиться. В другой ситуации ему бы показалось, что момент до абсурдного интимный, но сейчас, после всего произошедшего, о романтике и подобной ей чепухе вспоминалось в последнюю очередь.

Ноги щекотала трава. Вот-вот на ней должна была выступить роса, намочив только подсохшую одежду. Себастьян тяжело вздохнул, прикрывая глаза. Хотелось спать. Атмосфера совсем его разморила.

Рудольф тоже дышал ровнее, и, чуть подняв подбородок, Эхт заметил, что ресницы его опущены. Усталость накатила сильнее, а в голове будто разлилась тяжесть. В висках мягко пульсировало. Мысли путались. Себастьян зевнул и, моргнув в последний раз, скинул заползшую на плед букашку. Рука почти сразу обмякла, плавно спускаясь вниз. Звуки пропали.

Ему ничего не снилось. Может, разве что неясный свет и тепло. Эхт мало крутился, изредка дергая ногами, точно те сводило судорогой, и забавно морщился, глуша похрапывания в чужой шее.

Открыть глаза заставил треск веток, разлетевшийся по округе пушечным выстрелом. Себастьян, не шевелясь, нахмурился, чувствуя, как напрягаются мышцы под щекой.

К озеру из-за деревьев высыпались те, кого можно было встретить в подобное время в последнюю очередь. Брайт весело замахал обернувшемуся на него Эхту, пока Люгнер, зевая, отряхивал штаны от нацепившейся на них травы. Зорн, пошатываясь, беззастенчиво придерживал за талию Эдель. Последняя, заметив Себастьяна, пьяно засмеялась и постаралась всех в чем-то уверить. В чем именно никто, кроме вздернувшего брови Вольфганга, так и не понял, потому что Вейс абсолютно забыла переключиться на немецкий.

— Искренне жаль прерывать ваш soirée romantique {1}, — заулыбалась она, усаживаясь прямо на траву и совершенно не заботясь о судьбе белых, явно дорогих брюк. — Вольф, я правильно сказала?

— Безусловно, mon chéri {2}, — с поклоном ответил Зорн, падая рядом. — С каждым днем твой французский все лучше. — И он, галантно поцеловав дамскую ладонь, обратился уже к Рудольфу: — Приятно свидеться. Когда в последний раз мы разговаривали? Кажется, года полтора назад, когда Вы записывали Адольфа на уроки, верно? Совершенно не изменились с тех пор!

— Знаете, герр Зорн, я бы предпочел, чтобы тот раз все-таки оставался последним, — отрезал Вельд, оборачиваясь на Эхта и перенимая его улыбку.

— Господи, — перебил захлопавшую в ладоши от такого вида Эдель вздохом Люгнер, решивший, что бок Бенедикта — отличная подпорка для спины, — да я каждый раз надеюсь, что наша с ним встреча последняя.

— Не могу не согласиться, — закивал Брайт, прикладываясь к фляжке, в которой явно был не чай.

— Слушайте вы, deux trous du cul {3}, утром я это вам припомню, — показательно оскорбился Вольфганг, тряся в их сторону пальцем.

— Ч… что это значило? — икнув, поинтересовалась Эдель с видом любознательного ученика.

— Тебе еще рано знать. — Зорн замахал руками, как делал это обычно, не желая развивать тему. — Обсценная лексика вредна для женских ушей.

— Ты посмотри на этого… — фальцетом протянул Брайт и тут же осекся, толкая локтем Люгнера, — как это на его выпендрежном языке?

— Vieux pet {4}, — подсказал он, забирая фляжку.

— Этот vieux pet еще и сексист! — с восторженно-умным лицом продекламировал Бенедикт и ткнул пальцем в собственное колено, точно то было как минимум дубовым столом. Осознание поспешности этого действия весьма ярко отразилось на его лице.

— Вы вообще что здесь делаете? — все-таки решился заговорить Себастьян, поджимая к груди ноги.

— Ну как что? Дети легли спать, — принялся объяснять Брайт с таким видом, точно перед ним сидел не самый разумный школьник, — их дети тоже. А нам стало скучно. К тому же костер погас, а Вольф отказался разводить его снова, назвав нас… как там это было, Пауль?

— На французском не вспомню, но переводилось примерно как «безрукие идиоты».

— Вот! Ужасный человек, отравляет всю коллективную среду своей токсичностью. Уволить бы тебя по-хорошему уже, Вольф, уволить.

Зорн в ответ на это только скривился, отвернулся к Вейс, заводя новый, непонятный для остальных разговор, и продолжил изредка хлебать вино из наполовину пустой бутылки. Эдель, временами с интересом поглядывающая в сторону Эхта с Вельдом, к счастью для всех отвечала ему с тем же энтузиазмом.