— Я хочу сходить к озеру! — затребовал он, хохлясь и едва не притопывая. — Сейчас-то Вы не заняты?

Деваться некуда. Пришлось согласиться. Да у Себастьяна и планов-то других не было. Разве что походить по родителям и краем уха подслушать, кто догадался захватить с собой алкоголь на предстоящие полуночные беседы у костра.

Адольф же, получив какое-никакое согласие в виде кивка, ухватился за протянутую руку и потащил Эхта в сторону их палаток, возле которых, как удивленно отметил Себастьян, уже не оказалось Рудольфа. Идти нужно было вновь через осточертевшие деревья, мажущие вездесущими ветками по только зажившему после злосчастной аварии лицу. К тому же Эхт поскальзывался и едва не падал на каждой кочке. Смотреть под ноги он так и не научился. Тем временем озеро было подозрительно близко.

Ну как озеро… скорее озерцо, где дно проглядывалось только на метр вперед. Дальше же — сплошная темная, почти черная вода. Позади виднелся скалистый берег, после которого тут же продолжался лес.

На сооруженном из необтесанного дерева мостике валетом улеглись двое, занятые чтением. Неподалеку в траве возились несколько детей. Не успев удивиться этому, Себастьян заметил в воде еще пару людей. Мысленно поздравив их с бронхитом, он уселся по-турецки у кромки, пока Адольф устраивался рядом.

— Ну и что ты хотел тут посмотреть?

— Как что? — удивился мальчишка, обводя рукой озеро. — Природу.

— А там, у палаток, природы было мало, да?

— Ничего Вы не понимаете, — толкнул он его плечом.

Эхт и спорить не стал. Правда ведь не понимал. А потому замолчал, наблюдая за тем, как незнакомая женщина в воде пытается спастись от нападок мужчины, что забрызгивал ее водой, со смехом успевая улизнуть раньше, чем противник нанесет ответный удар.

Как будто в лагере для великовозрастных детей.

— А Вы не хотите плавать? — обратился к нему Адольф, вертя в руках травинку.

— Я похож на моржа? — фыркнул Себастьян, с недоверием оглядывая ровную гладь перед собой.

— Я слышал, что там, у палаток, кто-то говорил, что вода теплая. И что к ночи совсем прогреется.

— Ну вот к ночи и поплаваю.

Оба замолчали, наслаждаясь моментом.

Солнце поплыло над горизонтом, постепенно скрываясь за верхушками деревьев. К вечеру сделалось еще жарче, будто бы жар этот шел от земли. У ограниченного мелкими камушками круга возились Люгнер с Брайтом, стараясь, по видимости, разжечь костер. Рядом курили чьи-то родители, поодаль разговаривали другие, то и дело оборачиваясь на бегающих между палатками детей, пытающихся отобрать друг у друга пакет печенья.

Себастьян остановился у дерева, скрываемый вечерними тенями, и чуть улыбнулся, чувствуя, как в груди разливается что-то теплое. Свои же слова показались ему глупостью. Да, люди придумали дома для удобства и уюта, но теперь все, что он видел перед собою, было не менее домашним и не менее уютным. Эхт никогда не был в лагере, но прекрасно ощутил всю атмосферу.

Позади послышался хруст веток. Сначала Себастьян испугался, но потом раздался характерный кашель, и рядом замер Вельд, привалившийся к соседнему дереву. Друг на друга они не смотрели.

В воздухе витали запахи листвы, травы, озера и попеременно гаснувшего костра. Его редкий треск бил по ушам, а в голове оставалась лишь одна мысль: хорошо. Да, умиротворенно, как в раю.

Эхт ни о чем не думал, не вспоминал детство, а только глядел то на потемневшее небо, то на устланную травой и листвой землю. Изредка слышались вздохи попеременно переминающегося с ноги на ногу Рудольфа. Разговаривать тоже никто из них не спешил.

Себастьян решил, что если все-таки найдет хоть немного алкоголя, то раскроет карты. И одна только мысль об этом до сих пор считалась им бредом. До этого за всю жизнь Эхт рассказывал обо всем исключительно психиатру. Его реакция показалась малолетнему ему отвратительной, и с тех пор он предпочитал молчать, давая людям догадываться самим. Случалось это редко. Да и Себастьян не был в той ситуации, в которую теперь себя загнал.

Мог ведь уехать ко всем чертям из этого города. Хватило бы ему на какой-нибудь дешевый туристический берлинский мотель? Разумеется. Но нет, легче же было остаться здесь, подождать, пока все само собой образумится. Эхт сам разложил, зарядил и затем угодил в капкан. И все из-за глупых надежд на то, что вот-вот Берг позвонит ему с предложением вернуться обратно в офис, что Волчек одумается, что с неба внезапно на голову свалится миллион евро. Все эти события были равны по своей абсурдности, но Себастьян предпочитал этого не замечать.

Задранная столицей планка постепенно снижалась, пока не оказалась там, где была пятнадцать лет назад — на уровне маленького баварского города, необжитой комнаты с одноместной кроватью и полуфабрикатами на ужин. Ну хоть с последним повезло, и грозившая когда-то в молодости язва желудка так и осталась в планах на старость.

И все-таки Эхт злился на собственную безынициативность. Он даже судиться после пожара не стал, будто и забыв об уйме дорогущий вещей, что сгинули в пламени. Это в каком-то смысле виделось ему искуплением за ненужные растраты, за бросание денег на ветер, за все то, чем он грешил последние года в Берлине, не заморачиваясь даже откладыванием на черный день. Теперь, когда этот самый черный день наступил, вертеться было уже поздно.

Вероятно, колесо Сансары дало оборот. Вот только надеяться на былое положение в обществе не приходилось.

Да и Берлин ему разонравился.

Себастьян мало об этом думал, но все-таки сейчас, смотря на город, которого он даже не нашел на картах, когда из интереса забрел в класс географии, ему казалось, что он и должен был тут очутиться. Точно это было своеобразной терапией. Тем, что когда-то неверно определил ему психиатр.

— Да черт бы вас побрал!

Эхт едва не прикусил язык, вздрагивая. Пальцы его на секунду вжались в локти. Зорн, ругаясь, забрал у возмутившегося Люгнера зажигалку.

— Два здоровых лба, а костер развести не могут!

— Да мы ж его развели! — запротестовал Пауль, обиженно складывая руки на груди.

— Это по-вашему костер? — пробурчал Вольфганг, под ладонями которого быстро занялось пламя. — Вот! А вы возились полтора часа.

— И вовсе не полтора, — напоследок фыркнул Бенедикт, тут же смиряемый звонким подзатыльником, и стих.

Эхт почувствовал, как собственные губы расползаются в улыбке. Сбоку послышался тихий смех. Себастьян оглянулся, сталкиваясь взглядом с Рудольфом. Тот не поспешил отвернуться, лишь приветственно кивнул и отлип от дерева.

— Стоим тут, будто прячемся, — хмыкнул Вельд, останавливаясь рядом.

— Можем выйти, если хотите, чтобы нас припахали к работе.

И правда — кто-то доставал еду, кто-то укладывал ветки в костер, кто-то помогал разровнять покосившиеся палатки. Без дела они бы не остались. А оттого выходить совершенно не хотелось.

— Вы пришли со стороны озера, — заметил Рудольф, поправляя рубашечный ворот. — Плавали?

— Нет, хотя Дольф пытался уговорить. Ума не приложу, чем думают люди, лезущие в воду в октябре. Явно не о воспалении легких.

— Здесь обычно всегда тепло в этом месяце, вода прогревается, так почему бы и нет?

— Только не говорите, что Вы тоже плавали, — скривился Себастьян.

— Нет, но планировал заняться этим вечером, когда остальные решат устроить бар под открытым небом. — Вельд чуть помолчал, а затем, похрустев шеей, заговорил вновь: — Я уже понял, что Вы не считаете эту затею разумной, да и в воду я Вас лезть заставить вряд ли смогу, но… Хотите присоединиться?

— С чего вдруг такой интерес? — Эхт изогнул бровь. — Сначала нож, потом это.

— Может, я влюбился? — с абсолютно серьезным лицом предположил Рудольф, за что тут же получил легкий толчок в плечо.

— Нет, правда, герр Вельд, с чего такой интерес?

— Все еще пытаюсь узнать Вас лучше. А еще, кстати, я тут ни с кем, кроме Ваших коллег, и не знаком. А одному, знаете ли, все-таки иногда бывает скучно.