— Звучит как типичное поведение жертвы какого-нибудь маньяка, — фыркнул Рудольф, но тут же осекся, поймав чужой взгляд. — Простите, я не… Простите.
Эхт, выдавив из себя кривую улыбку, отвернулся, почувствовав, как глазам вновь подступили слезы. Он много раз слышал подобные фразы, но сейчас почему-то было обидней всего. Насилие, с которым ему когда-то пришлось столкнуться, для их общества оставалось чем-то ненастоящим, несерьезным, тем, над чем можно без зазрений совести шутить. Вот только от шуток этих под ребрами каждый раз будто ножом резало.
Адольф попытался коснуться его руки. Себастьян вздрогнул и заставил себя обернуться. Незачем мальчишке о таком даже задумываться. Это не то, о чем детям рассказывают напрямую.
— У вас глаза покраснели, все хорошо? — спросил он, карябая чужие пальцы ногтями. Эхт закивал, стараясь как можно реже моргать. — Герр Краб…
— Прости, — он отшатнулся. — Где у вас тут ванная?
Адольф указал в сторону ближайшей двери, и Себастьян, вновь загнанно улыбнувшись, поспешил ретироваться. Он вечно не умел сдерживать слезы и рыдал в самые неподходящие моменты, хотя так, наверное, не должен был делать ни один уважающий себя мужчина.
Эхт уперся рукой в раковину и включил воду. Нужно было умыться.
Он проговаривал свою проблему тысячу раз, но стоило кому-то бросить хоть намек — не мог остаться хладнокровным. Когда живешь с подобным один, можно сделать вид, что это — просто ночные кошмары и не более, что ты все выдумал. Но когда другие… они будто закрепляли за ним жалкий статус жертвы. Да еще и так безобразно.
Сзади тихо приотворили дверь. Вельд стоял, прижавшись спиной к стене и сложив руки на груди, и виновато всматривался зеркало, точно пытался там поймать чужой взгляд. Себастьян выпрямился, промокнул лицо полотенцем, и, не оборачиваясь, бросил:
— Что, вспомнили, на что еще похоже мое поведение?
Он зажал зубами нижнюю губу, едва не прокусывая ее насквозь. Нужно было на что-то отвлечься. На что-то вроде физической боли.
— Послушайте, — тихо начал Рудольф, — мне очень жаль. Я не знал…
— Но догадаться-то могли, — резко оборвал его Эхт, разворачиваясь на пятках и оказываясь лицом к лицу с Вельдом. Тот дернул щекой.
— Это не моя сильная сторона, признаться честно. — Он все смотрел ему в глаза, а затем отводил взгляд, будто не выдерживая. И так несколько раз. — Мне правда очень, очень жаль, что так вышло. Я не должен был…
— Зачем Вы вообще оправдываетесь? — вздернул брови Себастьян. — Я же вроде как Ваш должник, не уйду и при особом желании.
— Я тоже у Вас в долгах, если помните. Вы договорились с Флигером, теперь у меня есть работа. Это, впрочем, не важно. Не будь этого всего, я бы все равно извинился, потому что это было низко. Люди, прошедшие через подобное, они…
— Они что? Жалкие? Нуждаются в том, чтобы вокруг них все бегали и сдували пыль? Я не хрустальная ваза, герр Вельд, не разбился бы от Вашей надменности, так что излишне. Вы только привлекли внимание, а это хуже всего.
— Я не знаю, как вести себя в подобных ситуациях, так что…
— Вы, герр Вельд, в принципе не знаете, как себя вести. — Они сцепились взглядами. Рудольф отступил, не споря. — Давайте сделаем вид, что ничего этого не было, нужно возвращаться к ужину, а то Адольф нас потеряет.
— Если вечно делать вид, что ничего не было…
— Не рассуждайте о том, о чем и понятия не имеете, — зашипел Себастьян, еле удерживая себя от того, чтобы не дернуть Вельда за грудки. — Квалифицированный специалист не смог с этим справиться, думаете, Вы сможете? Забудьте и возвращайтесь обратно. Я сейчас выйду.
Рудольф вздохнул, хрустнул пальцами и явно не дал себе вновь заговорить, ныряя за дверь. С той стороны послышался тонкий голос Адольфа, и Эхт слегка шлепнул по собственной щеке, бодрясь. Глаза, конечно, теперь долго будут жутко красными.
— Возьмите один из стульев, — едва слышно попросил Вельд, сидящий в левом углу гостиной.
Себастьян выполнил просьбу, и крутящийся рядом Адольф уселся на его место быстрее, чем он смог сообразить. Наверное, это было логично — ребенка подобный стул равнял по росту с взрослыми, в то время как другой позволил бы лишь подбородком дотянуться до стола.
Кукуруза была вкусная, явно молодая, чуть соленая и даже не переваренная. Мать часто готовила ее по осени, когда все их меню состояло из выращенных в огороде продуктов. Деньги на еду откладывались на зиму, самое тяжелое в финансовом плане время. И все-таки, несмотря на неприятную ассоциацию, Себастьян всегда радовался при одном запахе, и какое-то теплое, далекое чувство разливалось по спине.
Ужин помог прийти в себя. Эхт и думать забыл о том, что было не так давно, а только довольно развалился на стуле, попивая сладкий чай и всматриваясь в висящую на противоположной стене картину. Отсюда плохо видно, но, кажется, это был портрет кайзера.
— Зачем там Бисмарк? — нахмурился Себастьян, и лежащий в ногах кот заинтересованно поднял голову.
— А он дыру в обоях закрывает, — просто ответил Вельд, отодвигая тарелку. — И аккуратней, а то кот Вам руки расцарапает. Мы его обычно по имени зовем только перед едой.
— Вы что, назвали кота как… — Эхт поднял вверх указательный палец. — Что за неуважение?
— Привык имена давать в честь тех, кого уважаю. Даже если дело касается клички животных, — парировал Рудольф, отхлебывая чай.
— У Вас сына Адольф зовут, — выгнул бровь Себастьян, оглянувшись на мальчишку.
— А Луи говорит, что это имя великого человека, — оживился тот, тут же смиряемый взглядом отца.
— Луи много чего говорит, Дольф, и не всегда это следует повторять. — Он откашлялся. — Здесь не я постарался. Вообще планировал назвать его иначе, но какого уж вручили…
— А Вас в честь кого назвали? — закатив глаза, Адольф обратился к Себастьяну.
— Так вроде решили уже, что краба, — усмехнулся тот, за что получил легкий пинок по ноге. — Ладно. В честь соседа.
Рудольф тихо рассмеялся вслед за ним, и мальчишка в гневном непонимании завертел головой из стороны сторону, так и не дождавшись, что ему кто-нибудь хоть что-то объяснит.
— Черт, — спохватился Вельд, поднимаясь с места, — забыл остальные продукты в машине.
— Ты запретил выражаться в этом доме, — напомнил Адольф, складывая пустые тарелки в одну кучу и сверху водружая обглоданные початки.
— Я тебе запретил, а не себе.
— Это нечестно, — крикнул он вслед улизнувшему за дверь отцу и цокнул языком, поворачиваясь к Себастьяну. — А меня заставляет мелочь бросать в банку.
Адольф указал на стоящую на подоконнике рядом с пустой птичьей клеткой глубокую круглую прозрачную чашу с приклеенной к стенке вполне ясной надписью. Эхт усмехнулся. Будь такая у него — заполнил бы за один день.
— Давай посуду, Умник, — вздохнул он, задвигая стул. — И иди спать, уже поздно, а тебе завтра в школу.
— Так Вам тоже.
Себастьян хмыкнул. А ведь и правда. Выходной, что ли, под предлогом морального истощения после шока взять?.. Хотя кого ему на замену поставят? Нет, придется выйти. Уставшим и помятым, но выйти. Найти бы утром, что надеть. Лучший костюм лежал в кресле, и его Эхт сунуть в коробку не догадался, а теперь там, наверное, только труха и осталась.
Ладно, голову над этим ломать будет завтра. Сейчас хотелось просто лечь.
========== 17. ==========
Он открыл один глаз. Сверху на него на фоне белого потолка взирала люстра с двумя лампочками. Себастьян не сразу понял, где находится. Руки и ноги запутались в покрывале. Еле удалось сесть.
Кровать-полуторка была прижата к светло-бежевой стене, у противоположной стояли задвинутый простенький стул и стол с громоздившимися на нем коробкой и искусственным цветком; напротив — шкаф-купе с зеркалом; у задней стенки кровати Эхт обнаружил обувную полочку, а прямо рядом с ней и дверь в ванную; прозрачные шторы, напоминающие тюль, пустой книжный стеллаж, который будто только вчера украли из какого-то продуктового магазина, и небольшая картина над постелью — это все, что здесь было. Комната напоминала скорее тюремную камеру бизнес-класса, чем то, где могли бы жить люди. Однако глупо жаловаться в его нынешнем положении.
