Потные, холодные ладони скользили по коже ботинка. Вечно нестриженные ногти ломались о задубевшие шнурки. Ногой он нащупал трухлявую доску. За громкий вопль боли от вывернутой лодыжки по лицу пришелся удар. Крупная печатка на безымянном пальце расцарапала переносицу. Кровь попала в глаз. Себастьян попытался выгнуться, со стороны напоминая ворочающегося на спине беспомощного жучка. Сверху, как удары в гонг, разносился омерзительный смех, перетекающий в крик.
Нога с груди исчезла. Эхт откатился вбок. Больно стукнулся виском. Распахнул глаза.
Сонная пелена мешалась с дымом. Под ухом что-то трещало. Воняло гарью.
Пожар.
Эта мысль пришла случайно и сперва показалась бредом. А потом к горлу подступил кашель. Себастьян подскочил не сразу. Сначала он уперся ладонями в пол, отполз к кровати, словно до сих пор видел перед собой рослую фигуру, задышал так быстро, что помутилось сознание.
Он запутался в ногах. Едва не упал. Мог бы расшибить затылок о тумбу.
Эхт через силу подвел себя к комоду, вытащил из-за угла наполовину пустую коробку и стал выдергивать из ящиков одежду. Он не знал, зачем это делает. Надо было бежать, смотреть, все ли вышли из здания, спасаться самому в конце концов. Но перед глазами все еще стоял невыносимый образ, и Себастьян никак не мог унять дрожь. Пальцы то и дело переставали слушаться.
Хотелось сесть, дождаться огня и сгинуть в его смертоносных объятьях. И все-таки остатки инстинкта самосохранения не давали ему этого сделать.
Внизу, на улице, кто-то крикнул. Эхт, протащив за собой тяжелую коробку, еле открыл окно — казалось, оно въелось петлями в раму и поддалось только на пятый раз.
— Прыгайте! — приказали ему, и подкосились колени. Себастьян не узнал лицо стоящего среди осколков и его собственной одежды человека. Он не понимал, что от него хотят. Его все еще трясло, в голове мутилось, мир перед глазами из раза в раз делал кульбиты, точно заядлый акробат.
Эхт глянул вниз именно в тот момент, когда земля от него отдалилась ровно настолько, чтобы второй этаж показался по малой мере вершиной берлинской телебашни.
— Там высоко! — запротестовал он, заставляя себя не отшатываться от окна. Руки саднило — он оцарапался о раму.
Человек внизу прикрикнул на него, и захотелось расплакаться. Себастьян уже ничего не соображал, глупо пялясь то на дым, то вниз, то в пустоту. С детства он ненавидел высоту, боялся даже на колесе обозрения кататься, а если его и заставляли — до самого спуска жмурился, вцепившись в перекладины. Так он ему — этому человеку — и сказал.
Среди шума Себастьян различил свое имя. На первом этаже что-то рухнуло, но он и не дернулся, всматриваясь в протянутую руку. Нужно было как в детстве — зажмуриться и вылезти. А там будь что будет.
Ноги скользнули по черепице, и не успел Эхт вскрикнуть, как уже покатился вниз, в момент хватаемый сначала за голень, а потом и за бедро. Приземление вышло куда мягче, чем он ожидал.
Под подошвами тапочек чувствовалась земля. В лицо дунуло свежим потоком воздуха. Себастьян едва не упал на колени, закашлявшись. Его придержали за плечи, отвели в сторону, прислонили к стволу неширокого дерева, приказали не сходить с места. Как будто бы он мог куда-то пойти в таком состоянии.
Он лишь сполз, не удержавшись на ногах. Прижался к вылезшему на поверхность корню, хватаясь за него, точно за спасательный круг. Сбоку послышались ругань и возня. По траве прополз водяной шланг. Поднять глаза и посмотреть Эхт не мог, сконцентрировавшись на лежащем ближе всего крупном осколке. В стекле отражался взметнувшийся до самого неба огонь и край покосившейся крыши. А потом все это раскололось — кто-то наступил сверху сапогом.
Прямо у его голени опустилась измазанная травой коробка, наружу из которой лезли наспех брошенные вещи. Себастьян потянулся к ним, точно это чем-то могло помочь, но его схватили за руки.
— Нет! — зашипел он, отползая обратно к дереву и упорно отворачивая голову от стоящего перед ним человека. Он снова чувствовал себя тем мальчишкой, неспособным посмотреть выше чужих голеней.
— Послушайте, — перед ним опустились на корточки, и Эхт схватился за голову, пряча лицо у поджатых к груди коленей, — герр… Нужно отойти отсюда, если поедет черепица…
От прикосновения к запястьям он вывернулся, почти зарычал, метнулся вверх, оставляя на легкой рубашке затяжки от коры. На него смотрел смутно знакомый мужчина, то и дело оборачивающийся на пожарных. Себастьян без промедлений уцепился за рукава его рубашки и, придвинув к себе ладони, принялся судорожно осматривать тыльные стороны. Печатки не было. Страх немного отступил.
Вельд. Точно, это — Вельд. Осознание реальности постепенно начало до него доходить. Себастьян отпустил чужие руки, оглядел свои — все в царапинах и грязи, в пальцах занозы. Проморгался. Попытался глубоко вдохнуть, но тут же закашлялся.
— Пойдемте, — повторил Вельд, и в этот раз Эхт не зажался.
— Куда я пойду? — истерично и одновременно с тем беззвучно засмеялся он, указывая на мотель.
— Просто пойдемте.
Ему помогли встать, отряхнули, накинули на плечи пальто. Коробку нес Рудольф, прокладывая путь через зевак. Кареты скорой помощи и в помине не было, а пожарные даже не взглянули в их сторону. Эхт заплетался в ногах, хватаясь за лацканы и игнорируя доносящиеся в спину перешептывания.
Замер он у машины и глупо глядел на то, как наполненный чем-то ящик кочует с переднего сидения на заднее. Вельд жестом приказал сесть и, так ничего и не сказав, провернул ключ зажигания. За окном пронесся догорающий мотель.
Себастьян окончательно пришел в себя и теперь сгорал со стыда. Такие приступы случались редко, только после слишком глубокого сна, и именно по этой причине он никогда не оставлял ни одну из своих любовниц на ночь. С этим привычней было справляться самому, в тишине и покое. Просто ждать, пока пелена перед глазами спадет, и реальность прогонит кошмары.
Эхт в неловкости обернулся на Вельда. Тот сжимал руль, всматриваясь в дорогу. Фонарей в районе, куда они свернули, стало заметно меньше. Будто почувствовал, что за ним наблюдают, Рудольф повернул голову.
— Я… м-м-м… В общем, — замялся Себастьян, но его прервали кивком.
— У Вас был шок, понимаю. — Вельд кашлянул. — Не за что оправдываться. Огонь любого может напугать и…
— Вы ведь прекрасно осознаете, что не в огне дело, — поджал губы Эхт. Рудольф отвернулся, вновь вперив взгляд в дорогу.
— В чем тогда? — спросил он погодя, аккуратно паркуя машину у невысокого сетчатого забора.
— В прошлом.
Вельд покачал головой, прикрыв глаза. Его брови по-странному изогнулись, и Себастьян догадался, что ему не верят. Да ему и, по сути-то, плевать должно было на это быть, но внутри все равно взвилась обида вперемешку с раздражением. Он уже открыл рот, чтобы вывалить все негодование на Рудольфа, как тот хлопнул дверью. Опешив, Эхт не сразу сообразил, что настало время вылезать из машины.
На крыльце небольшого двухэтажного дома горел фонарь, позволявший рассмотреть хоть что-то в той кромешной тьме, что опустилась на город в последний час. Вельд всучил Себастьяну коробку, а сам взял ящик с пакетом и шагнул к перекошенным воротам.
— Достаньте ключ. Он правом кармане, — скомандовал он, когда они поднимались по небольшой лестнице. Эхт только сейчас вспомнил, что на нем все еще надето чужое пальто.
Щелкнул замок. Повеяло домашним теплом. Рудольф без промедлений вошел внутрь, не оборачиваясь на непрошенного гостя, и поспешил поставить ношу на кухонный остров, видный с самого входа. Себастьян, прикрыв за собой дверь, огляделся.
Перегородок никаких не было, кухня начиналась столь внезапно, сколь и гостиная, и какое-то подобие зонирования создавалось лишь за счет прикрывающей лестницу стены. Эхт прошел дальше. Мебели было немного, из-за чего г-образное широкое помещение выглядело еще просторней. По левую сторону стояли диван и пара кресел, забросанных подушками, что-то вроде журнального столика, камин с взваленным на полку рядом фарфоровых слонов, местами протертый ворсистый ковер и несколько притуленных к полосатым зеленым стенам книжных полок. Слева располагался круглый деревянный обеденный стол с тремя стульями, один из которых явно предназначался для совсем маленького ребенка; напротив двери же находилась кухня.
