– Не делай так, – тихо проговорил Дольф, отстраняясь и приглаживая спутавшиеся волосы. – Я сам попрошу, когда захочу.
Возражать Клюге не стал, садясь на кровать и возвращая все на круги своя. Хорошо, что удалось закончить раньше, чем завибрировал телефон в кармане у Рейхенау, и тот, спохватившись, рванул в уборную приводить себя в порядок. У Клауса такой прыти не наблюдалось.
Он, еле поднявшись, бросил испачканную салфетку в мусорное ведро, что было запрятано под полкой у телевизора, и, по пути застегивая ширинку, от нечего делать на все еще ватных ногах прошелся до гардероба. Дверь за спиной захлопнулась совершенно беззвучно.
Неширокая, но вытянутая комната сплошь была заставлена шкафами: кое-где закрытыми, кое-где – нет, с зеркальными дверцами и обычными матово-белыми. Пальцы сами собой прошлись по ряду пиджачных рукавов, что свисали над подсвеченной по краям обувной полкой. В одном выдвижном ящике лежали цивильно убранные галстуки, в другом – разнообразнейшие часы, в третьем – запонки и галстучные зажимы, в четвертом – ремни.
Клаус фыркнул. У него это все валяется как попало и где придется, а тут прямо-таки отдельные полки. Интересно, а под кольца там, да и прочую хрень богатеи тоже целые ящики выделяют? И нечем же им заняться тогда…
Зеркало напротив отразило весьма неаккуратную картину: брюки и небрежно заправленная рубашка безбожно помялись, а волосы спутались и теперь напоминали воронье гнездо. Где тут полка для расчесок?
Пока обойдясь прошедшейся пару раз по пробору пятерней, Клюге задумчиво оглядел ряд белоснежных рубашек со стороны стены у двери. Ничего же не будет, если он возьмет одну, так? Потом вернет же. А то неудобно появляться в таком виде. Тем более у них с Рейхенау один размер одежды.
Уговорив себя еще парочкой глупых аргументов, Клаус, в пару секунд расстегнув пуговицы, опустил рубашку на длинную контрастно-черную тахту посреди гардероба и уже потянулся за новой, как дверь отворилась, впуская свежий воздух и далекий собачий лай.
– Эту не советую, – с порога усмехнулся Дольф, последний раз проводя небольшим гребнем по волосам, – она неприятная к телу, надевать стоит лучше на футболку. Бери следующую. Да, вон ту, у которой на манжетах полосы еще.
– Ты их что, выучил тут все? – Клюге фыркнул, но совета не ослушался.
– Ну так за столько лет. – Рейхенау отмахнулся, сунул споро застегнувшему пуговицы Клаусу гребень и прошелся дальше, к одному из шкафов, что-то там перебирая. – Держи, а то на твоих пятна остались. – В руках оказались бежевые брюки, а следом и светлый ремень потолще. Еще бы туфли достал, ей-богу.
– И кто виноват? – Вопрос был, разумеется, риторическим.
Было что-то до дрожи приятное в том, чтобы надевать его одежду. Клюге старался не смотреть в зеркала, но точно знал, что лицо уже до жути красное. Как знал и то, что Дольфа это забавит. Хотелось бы оскорбиться, но ситуация не та. Да и сил не хватало.
– Выглядишь уже лучше, – прокомментировал Рейхенау, привалившись к стене у дверей, пока Клаус приводил в порядок волосы. – Принести гель или не будешь укладывать?
– Дай угадаю, для гелей у тебя тоже отдельный ящик, так?
– Всего лишь одна банка. Но для тебя могу заиметь вторую.
Дольф усмехнулся, останавливаясь рядом и коротко касаясь затылка. Клюге закусил нижнюю губу и заставил себя покачать головой. Не стоило показывать, что такое предложение было до жути интересным, а то могли и загордиться.
– Думаешь, я еще сюда приеду?
– Думаю, как бы мне не пришлось делать еще одни ключи.
Он тихо рассмеялся и, забрав из рук гребень и убрав его куда-то на полку, открыл ящик, доставая подушечку с переливающимися дорогими камнями запонками. Клаус не сразу понял, чего от него хотят, а потом предпринял попытку отказаться. Безрезультатно.
На первый этаж он спустился при полном параде и, замерев у лестницы, стал возиться с Брауни, пока Рейхенау, распахнув двустворчатую широкую входную дверь, ушел во двор. Уже отсюда был слышен шум подъезжающей машины. Под ребрами заныло. Отнюдь не приятно.
Клюге выпрямился, точно солдат на плацу, и сошел с последней ступени, заводя руки за спину и не зная, куда себя деть. Бежать было уже поздно. Даже овчарка, услышав отдаленные голоса, рванула на улицу, оставляя его одного. Раздались приближающиеся шаги. Слишком частые и тихие, как отметила еще здравствующая часть сознания.
В дверном проеме показалась невысокая фигурка, тут же замершая при виде незнакомого человека. Так они, переглядываясь, и стояли, пока девочка, поправив юбочный ремень на талии, деловито не протянула руку. Клаус, пытаясь пожать хрупкую детскую ладошку, первые секунды совершенно не знал, как подступиться.
Девочке – предположительно Геле – на вид было не более десяти, но манеры ее заметно превосходили его собственные. Клюге все старался отыскать какое-либо сходство с Дольфом, но ничего, кроме ярко-синих глаз не видел: длинноватые, собранные в две искусно заплетенные косы по бокам волосы Геле были светлыми, почти блондинистыми, черты лица даже без учета естественной юношеской мягкости не такими острыми, а взгляд – добрым, слегка наивным. Рейхенау, подумалось, так смотреть никогда не смог бы.
Геле учтиво представилась. Клаус тоже. Все шло к тому, что воцарится неловкая пауза, как в дом, радостно лая, вбежала Брауни, единожды тыкаясь в детскую руку носом и в нетерпении садясь у дверей. Очередные шаги.
Вошли сразу двое, издали и вовсе показавшиеся одним человеком. Вальтер приветливо улыбнулся и, по пути погладив дочь по голове, протянул руку, здороваясь. Дольф же, замерев в проходе, повернулся во двор, откуда через пару мгновений появился еще один ребенок: черноволосый мальчик в сползших на нос очках в тонкой оправе. Ему, судя по виду, лет было эдак семь.
Клюге, вновь в неловкости заведя руки за спину, самым первым шагнул к столу, стоило раздаться приглашению, и уже хотел сесть где-нибудь подальше, как Рейхенау дернул за собой, вынуждая опуститься по левую руку. Прямо напротив возникла Геле, с важным видом выравнивающая спину, точно пришла на прием к королеве, а не на семейный ужин. Даже забавно. Слишком открыто в ней читалось влияние Шлайер.
Он повернулся на Дольфа, быстро скользя по нему взглядом. Тот казался сейчас совершенно другим человеком: открытым, добродушным, веселым. Таким, каким полагалось быть любому дедушке, вот только образ этот совсем с ним не вязался. Еще очень свежи и ярки были воспоминания о том, что происходило в спальне не так давно. Клаус, чувствуя, что краснеет, постарался выкинуть это из головы.
– Печенье очень вкусное, – прокомментировал Вальтер, откупоривая сок.
Клюге нехотя вздрогнул. Последние несколько минут что-то активно обсуждалось, но он был слишком погружен в свои мысли, рассматривая еду на тарелке и отблески искусственного света на высоком стакане.
– Это Клаус готовил, – тепло улыбнулся Рейхенау, незаметно касаясь его колена под столом.
– С твоей помощью. – Он чуть смутился, дернув плечами.
– А вы повар? – тут же оживился мальчишка, ерзая на стуле.
– Нет, журналист.
– О, круто! Я тоже хочу стать журналистом, когда вырасту.
– «Круто» – глупое слово, Вольфганг. – Геле вздернула носик. Вольф насупился. Взрослые лишь снисходительно улыбнулись, переглядываясь.
– А почему именно ты хочешь стать журналистом? – прочистив горло, уточнил Клаус, краем глаза наблюдая за тем, как в его стакан подливают сока.
– Ну… – Вольф чуть замялся, оглядываясь на отца, словно искал в нем поддержки, а затем, смущенно улыбнувшись, проговорил: – Мне нравится писать всякое.
Клюге задумчиво шевельнул бровью. У него-то все начинало с любви к чтению, а писательство получилось… вытекающим, скажем. Стоило матери как бы вскользь заикнуться преподавательнице по литературе в младшей школе о его нездоровом интересе к журналистике, в ту пору проявляющимся не столько в складировании книг определенной направленности, сколько в поминутном пересказе всех услышанных за день новостей и сплетен, как на каждый последующий конкурс по предмету во главе всей команды ставили именно Клауса, ни разу так и не озаботившись его мнением на сей счет. С тех пор, наверное, и перегорел, а деваться было уже некуда: журналистика и письмо воспринимались как обязанность, а позднее как необходимость. Сначала не хотелось расстраивать так обрадовавшихся подобному увлечению родителей, а затем… жить-то на что-то надо было.
