Клаус задрал по-идиотски яркую футболку почти до подбородка, провел костяшками по бокам, несильно надавил на чувствительные соски. Фабек льнул к нему всем телом, тянул ближе, закидывал ногу то на спину, то на поясницу, и слишком жадно, слишком остервенело отвечал на все новые и новые поцелуи.

В голове несколько мутилось от алкоголя и возбуждения, мышцы начинало привычно скручивать, точно от долгой статичной позы, и Клюге, окончательно избавившись от верхней части одежды, одной рукой потянулся к собственному ремню, второй попутно расстегивая чужой.

Хорст послушно развел ноги, когда он навис над ним так низко, что, казалось, может придавить. Поцелуй перерос в два, потом в три, четыре и вполне бы дошел до пятого, но терпеть уже не было сил. Отпала всякая необходимость в брюках и белье.

Клаус слишком грубо надавил большим пальцем на давно влажную головку, нарочито медленно растирая каплю предэакулята, отчего Фабек, часто задышав через плотно сжатые губы, выгнулся на диване так, как, казалось, было неподвластно человеку — с почти кошачьей грацией и пластичностью, впиваясь ногтями в свои же плечи и царапая кожу.

Движения ладоней стали быстрее, отрывистее, жестче. Клаус подхватил Хорста под спину, припадая раскрытым ртом к его шее, и активнее задвигал бедрами, чтобы уже наконец избавиться от барабанной дроби все ускоряющегося биения сердца в висках и ушах. По лицу мазало чужое дыхание вперемешку со сдавленными стонами и собственным шипением, похожим скорее на рык.

Клюге почти жалел, что игнорировал Фабека раньше.

========== 2 ==========

Он проснулся среди ночи и едва не свалился с кровати, пытаясь достать из-под подушки громко вибрирующий мобильник. Сонно потирая глаза, Клаус, сгорбившись, сел, широко зевнул, не глядя провел пальцем графический ключ и недовольно уставился сначала на пришедший имейл, а затем на время. Час пятнадцать. Притвиц, чтоб ему неладно было.

Сбоку заворочались. Клюге поморщился, вспоминая, что все-таки позволил по доброте душевной остаться Хорсту на ночь. Да и выгонять его после всего казалось неправильным. Пришлось смириться. Спать с кем-то — в прямом смысле спать, в одной постели, то бишь — Клаус терпеть не мог.

Он с кряхтением поднялся, зашаркал по направлению к столу и, звучно плюхнувшись на стул, включил тут же зашумевший компьютер, попутно прочитывая сообщение полностью. Ну хоть список вопросов целиком, а не обрубок какой-нибудь с пометкой дополнить самому.

— Да неужели, — под нос пробубнил Клюге, не сдержав ухмылки. Созрел все-таки. Переведет, если документ не залежится где-нибудь в остальных бумагах. А он уж проследит.

Скопировав нужный текст и кинув его в ворд, Клаус наискось пробежался взглядом по вопросам — типичный набор для какого-нибудь крутого бизнесмена, ничего нового, он прослушал столько подобных интервью и подкастов по пути на работу, что даже вполне мог прикинуть, что станет отвечать этот владелец «фольксвута».

Вот черт. Он же имени его еще не знает.

Затарабанив по клавиатуре, Клюге приготовился увидеть типичнейшего седовласого старца с такими глубокими морщинами, что те при должном желании можно было бы разглядеть из космоса, но не успел он придумать про это шутку, как в правой части экрана высветились фотографии. Клаус ненадолго оцепенел. Во-первых, взгляд у смотрящего неотрывно в объектив человека был такой, что двинуться становилось невозможно даже при особом желании, во-вторых… никакой это не пенсионер. Взрослый мужчина — да, но назвать его старым просто язык не поворачивался.

Клюге проморгался, сгоняя наваждение, и глянул ниже: сперва на возраст, только потом на имя. Даже еще молодо выглядит для своих пятидесяти трех этот Дольф Рейхенау. Да и фамилия какая… как у политика какого-нибудь. А если судить по взгляду — как у диктатора.

Не зацикливаясь на кратком пересказе Википедии, Клаус щелкнул первые три висящие сверху статьи и углубился в чтение, с удивлением отмечая, что ни в одной из них нет ничего… полезного? Да, в том самом смысле, что нигде не говорится о каких-либо личных качествах Рейхенау или хотя бы о его жизни, биографии, да о чем угодно, кроме приевшегося глазу «фольксвута», а авторы оперируют лишь сухой информацией из все той же Википедии, изредка приводя вырванные черт пойми откуда цитаты.

Ни одного интервью Клюге так и не нашел, с каждой новой открытой вкладкой сомневаясь в релевантности затеи Притвица. Хотя и вопросов было немерено. Как, например, вообще удалось уговорить Рейхенау теперь, раз он так тщательно и настойчиво игнорировал любого рода прессу долгие годы? Будь это фильмом ужасов — Клаус непременно бы счел все ловушкой. Да и так, честно признаться, это на нее походило.

Он откинулся на спинку стула, потирая лицо. Ну все-таки и взгляд. Аж мурашки по коже. И далеко не приятные, кстати, мурашки. Смотришь на этого Дольфа — и у лопаток странное чувство возникает, точно вот-вот ударят или толкнут. И если уж так только при виде одной-двух фотографий, то Клюге решительно не хотел встречаться с ним лично.

Но путей отступления уже не было. Он, протяжно вздохнув, вновь открыл вкладку почты, чтобы проверить дату интервью. Выпрямился. Моргнул. Дважды. Трижды. Надавил на веки. Отвернулся, подождал и повернулся вновь. Цифры не изменились.

Наплевав на правила, Клаус схватился за телефон, быстро находя нужный номер. Послышались недолгие гудки. На том конце раздался слишком бодрый для двух часов ночи голос.

— Да?

— Бруно, что за херня?! — К последнему слову Клюге стих, в неловкости оглядываясь на заворочавшегося Хорста. Не проснулся. Хорошо. — Вы спутали цифры? Почему я вижу завтрашнее, — короткий взгляд в правый нижний угол, — сегодняшнее число? Это шутка какая-то?

— Не нервничай так, это вредно. — Притвиц кашлянул и, судя по звуку, потянулся, хрустнув спиной. — Ты, когда нервный, хмуришься. А от этого морщины ранние появляются.

— Бруно, — настойчивее повторил Клаус, поджимая губы, — Вы ошиблись в дате?

— Нет.

Повисла долгая пауза. Клюге слышал, как шумят на заднем фоне проезжающие под окном и изредка сигналящие машины и как скрипит чужой стул. Притвиц ожидал, пока заговорит он. Оба это понимали.

— Я должен буду брать интервью зав… блять, сегодня?

— Не выражайся. — Тон начальника оставался таким же беззаботным, и от этого раздражение только усиливалось.

— Мы не в церкви, — огрызнулся Клаус, переходя почти на змеиное шипение, чтобы в полной мере выказать степень недовольства, не сорвавшись при этом на такой желанный сейчас крик. — И я зол. Очень зол, Бруно. Вы и так предупредили в последний момент, а я мало того, что с похмелья, так еще даже не подготовился, а теперь оказывается, что нужно будет ехать в… — он ненадолго замолк, ища в полотне текста строчку, при виде которой закипавший все это время вулкан внутри окончательно взорвался, плеская лавой в разные стороны, — ебаные десять утра?! В десять утра, Бруно?! Вы в курсе, что человеку необходим сон? Здоровый девятичасовой сон? Тут, если Вы не заметили, два ключевых слова: во-первых, девятичасовой — состоящий из девяти часов, а это, кстати, уже почти на полтора часа больше, чем у меня осталось до этого сраного интервью; во-вторых, здоровый, а здоровым мой сон после всей этой херни уже никогда быть не сможет. — Клюге так остервенело несколько раз ткнул себя в грудь, что мгновенно стало ясно — будет синяк. – Я не блядская лошадь, чтобы на мне пахать, ясно?! Передайте этому Рейхенау, что в гробу я видел его компанию и его самого тоже. — И в конце, отдышавшись, уже в пустоту пробурчал, роняя голову на руку: — Десять, блять, утра…

— Выговорился? — выдержав паузу, заговорил Притвиц. Клаус ничего не ответил. — Замечательно. А теперь, будь добр, возьми яйца в кулак и вспомни, что ты журналист, а не половая тряпка. Как думаешь, корреспонденты из горячих точек хоть раз распускали слюни и разводили истерики, когда им говорили, что нужно будет заснять очередную перестрелку? Или, может, они спали, сколько душе угодно, ели, что захотят и когда захотят? О, и жили они, пожалуй, в пятизвездочных отелях с самым лучшим обслуживанием, так? Нет, Клюге, эти люди месяцами, а то и годами были вынуждены жить черт пойми где, спать на земле, питаться, чем попадется, а если выдавался слишком уж плохой день, то и не питаться вовсе, я уж молчу о гигиене — о ней и речи идти не может. Эти люди — эти журналисты, Клюге, благороднейшие представители своей профессии — выдерживали ад ради того, чтобы нести в мир, в массы, правду, а у тебя уже голос срывается, когда ненадолго из зоны комфорта выдергивают. Имей совесть, один день — не конец света. К тому же… — он перевел дыхание, — ты же не думаешь, что я сразу заставлю тебя срочным образом ехать в офис и работать в поте лица? Ты поедешь домой и отдохнешь, как полагается. Так что хватит. Хватит, Клюге, соберись, просмотри вопросы, прочитай пару статей про Рейхенау или посмотри какие-нибудь записи с ним — он, если не подводит память, часто выступал на всяких пресс-конференциях по поводу открытий новых компаний или подобного, — чтобы понять, как он держится и подает себя; а потом — обязательно, Клюге, слышишь — ложись спать. Да, выйдет немного, но это лучше, чем сидеть здесь и тратить силы на пустую злость, когда можно обернуть все в свою пользу. Учись организованности. — Притвиц помолчал и, кажется, промокнул лоб. Затем вздохнул, еще раз хрустнул спиной и полностью изменившимся, веселым голосом добавил: — А в том, что ты с похмелья, моей вины нет. Пить посреди недели — плохая идея.