— При чем тут мой отец? — ахнула мама.

— Я тебе говорил… — Папа положил ей руку на плечо.

— Спасибо за кофе! — Марти тяжело поднялся. Я видел, насколько ему не по себе от интриг начальства. — Пирог был великолепен, давно не ел такой вкуснятины! Филипп, мне очень жаль, но… — Тут он посмотрел на меня, словно впервые заметил. — Точнее, мне не жаль, а напротив, я рад, что ваш сын здоров. Ведь он здоров?

Марти вел себя честно, насколько ему позволяла форма, и потому ожидал ответной откровенности.

— Он здоров, — выдавил папа. — Просто он…

— Ваши верования меня не касаются, — Марти вяло уклонился от дальнейших объяснений и загремел по полу ножками кресла. — И мне приятно иметь с вами дело, вот так.

Последние слова прозвучали, как прощание.

Папа вышел на веранду и стоял там, пока задние габариты машины не скрылись за поворотом.

— Мы можем вернуться к моей тетке, в Эльзас, — робко предположила мама.

— Нет, — папа поцеловал маму в оба глаза, затем в лоб. — Нет, милая. Если так случится, лучше уж уехать в Россию. Там наших детей не найдут.

Первый раз я встретил ее случайно.

Так что мама зря мне не верит. И зря смеется.

Стал бы я заглядываться на какую-то обычную девчонку!

Девчонка сидела на вершине поленницы под навесом и кормила псов. Три лохматые собаки подпрыгивали возле ее ног, выхватывая друг у друга кусочки мясной требухи. Мне сразу понравилось, что она дружит с собаками и не боится. Потому что ей следовало бояться. Девчонка была не из наших и появилась в деревне только сегодня. Иначе я бы ее заметил раньше. Я подошел к ней слева, затем справа. Само собой, так, что она не заметила. Обычные, они такие смешные, ничего не видят. Любой Фэйри засек бы меня со ста шагов, уж никак не меньше.

Я мог спокойно уйти и остановился возле вовсе не потому, что запал на нее. Она мне ни капельки не понравилась. Чересчур толстая и чересчур высокая по сравнению с нашими девушками. Но отвернуться и уйти тоже было глупо, вроде как я заробел. Чтобы не пугать ее, я отошел назад и только потом поздоровался.

— Привет, — сказал я. — Меня зовут Бернар.

Она повернула ко мне круглое лицо и улыбнулась. Я подумал, что совсем отвык, когда люди вот так просто улыбаются незнакомым. Здесь, в России, вообще редко улыбаются.

— А меня — Анка, — она кинула собакам последний кусочек и вытерла руки о платок.

Я зашел под навес и сел рядом. И сразу понял, почему она устроилась именно здесь, возле баньки. Сверху, с поленницы, открывался потрясающий вид на закат. За четыре года я научился разбираться в здешнем климате. То легкое марево, что поднималось над хрустальным лесом, означало, что ночью придет сильный холод. Здесь сильный мороз — это действительно мороз. И почти всегда стоит тишина. Когда нет метели, зимой очень тихо, потому что от холода засыпают все зверюшки, и даже птицы. А кто не уснул, те улетают на юг. И тянуть деревья тут гораздо тяжелее, потому что сок замирает до весны…

— Откуда ты приехала? — спросил я. Странное дело, мне очень хотелось посмотреть ей в глаза, и в то же время, я чего-то вдруг застеснялся. Она опять улыбнулась, но совсем не насмешливо, а очень грустно. Только тогда я догадался, что она вся грустная, и снаружи, и внутри. И как я сразу этого не понял?

— Я прилетела с Марией. На Тхоле… — она взглянула на меня искоса, точно ждала какой-то необычной реакции. Сначала мне показалось, что глаза у нее серые, но я ошибся. Скорее, зеленые, с маленькими блестящими искорками. — Ты знаешь Марию или Маркуса?

— Я знаю, о ком идет речь, они кушали с дядей Саней. Но я был в своей комнате и не встречался с ними. Люди Атласа.

— Ну и ну! — Анка чуть не подпрыгнула на дровах. — Ты сидел в соседней комнате и даже не вышел? Тебе что, ничего не интересно? Ты хоть знаешь, что такое Тхол? Ты знаешь, что они живут по семьсот лет?

— Они обычные! — отмахнулся я, но мне понравилось с ней спорить. В общем-то, я выяснил все, что хотел. В деревне не может быть секретов: от тех, кому исполнилось четырнадцать, ничего не скрывают. Я знал, что люди Атласа разыскивают предателя и что они оставили в городской больнице раненого. Так что я мог с чистой совестью уйти, но опять задержался. Наверное потому, что очень давно не разговаривал с чужими, а тем более — с девчонкой. Но общаться с ней было просто.

— Ничего и не обычные! — печально вздохнула Анка.

— Я видел с ними третьего. Тот седой, он-то точно — обычный. Это твой отец?

— Мой отец погиб … — Она закусила губу и отвернулась, но я видел, что собирается заплакать.

— Извини.

— Ничего, я уже почти привыкла. Семен Давыдович — он доктор, хирург. Он профессора оперировал, но до конца спасти не смог. Они меня в гостинице оставили, пока Харченко лечат, но там так скучно сидеть, и Мария привезла меня сюда, погулять…

— Так ты совсем одна? — По-моему, я спросил чересчур поспешно. Мне показалось вдруг, что будет здорово, если она никуда не торопится и мы сможем поболтать подольше. Просто поболтать. Ничего такого я не подумал, хотя не такая уж она оказалась толстая, просто одета слишком тепло. Пожалуй, даже почти красивая. Я вдруг подумал, что было бы здорово, если бы она пожила в деревне подольше. За три года я научился различать русские диалекты: Анка произносила фразы и слова не так, как сибиряки. Русский язык поначалу казался мне неприступной глыбой, не верилось, что смогу освоиться…

— Они полетели искать… — девочка замолкла с таким видом, будто чуть не выболтала страшную военную тайну. Мне стало немножко смешно, но не хотелось ее обидеть.

— Я слышал, кого они ищут, — осторожно признался я. — А ты постоянно с ними живешь? И летаешь вместе? У тебя есть родные?

— Ты что думаешь, я — бомжиха?! — обиделась Анка. — У меня мама есть и брат. Но так вышло, что брат потерялся…

— Ты ведь не Фэйри? — на всякий случай удостоверился я. Хотя и так было ясно, что она самая обычная. Но в чем-то, пожалуй, необычная. Большие такие грустные ресницы в сплошной опушке из инея и длинные-предлинные русые волосы, почти как у моей мамы. Несмотря на то что она была очень крепкая, меня это не оттолкнуло. И запах не оттолкнул, хотя от нее пахло совершенно не так, как от наших. Странно, очень странно. Я вдруг подумал, что за четыре года не встречал близко ни одной девчонки, кроме тех, что жили здесь. Кроме дочерей дяди Сани.

Я сразу обратил внимание на ее руки, еще когда она кормила собак. Широкие в кисти и грубые толстые пальцы в мозолях. В то же время, одета она была совсем не так, как одеваются местные русские Фэйри. Дорогие заграничные шмотки, меховая парка, канадские унты. Жаль, что сейчас зима, было бы здорово взглянуть на нее без этой толстой куртки…

— А ты ведь тоже не отсюда! — заметила она, все еще отворачивая лицо. — Говоришь не так.

— Мы всей семьей прилетели сюда из Британии, — Я нагнулся и отнял у Бурана кость, которую он до этого отобрал у более слабой Алиски. Буран вел себя невероятно нагло, и пришлось ему слегка надавать по ушам.

— Это твои собаки? — спросила девочка.

— Нет, собаки общие.

— Опасно трогать собак, когда они кушают! — назидательно сообщила она. — Могут укусить.

Я удивился.

— Собака, если не бешеная, никогда не укусит Фэйри.

— А ты хорошо говоришь по-русски! — похвалила Анка. И тут же невпопад добавила. — Бы все очень тонкие.

— Ну нет! — рассмеялся я. — Это вы слишком широкие.

Тут мы рассмеялись вместе, и я подумал, что очень рад новому знакомству. Несмотря на то что мне не стоит общаться с обычными. Так говорит мама, и я знаю, что она права. От дружбы с обычными ничего путного ждать не приходится. Но в этой девчонке было что-то такое, что-то очень доброе. Джина, например, совсем не такая. Она слишком рассудительная, слишком быстро взрослеет. Она знает, что взрослые ею гордятся, потому что она помнит традиции. И те две подружки, с которыми я вместе учился, тоже другие. Они настоящие Фэйри, мы вместе поем, и я знаю, что дядя Григорий хочет меня потом женить на старшей, и мама не против. Они хорошие, они свои, но с ними мне никогда не было так интересно…