Валька просыпался трижды. Первый раз — когда Димас растолкал померить температуру и скормил очередную горсть таблеток. Потом вертолет стоял на земле, снаружи подъехала цистерна, но шторки открывать не велели. Сквозь щелочку Валя разглядел вооруженного автоматом Криса, двоих стриженых парней, разматывающих шланг, послушал завывание дизеля и опять провалился. В третий раз проснулся, почуяв пьянящий запах жареной свинины. Крис ножом выуживал истекающие соком куски из армейского зеленого термоса, раскидывал по пластмассовым тарелкам, бросал сверху колечки лука, заливал грузинским сливовым соусом.

Давненько Старший так не обжирался. Набив живот, потянулся в кресле, но Димас попросил сосредоточиться и поискать контакт. К Валькиному удивлению, вышло быстрее, чем в прошлый раз, и темнота не потребовалась. Снаружи светало, Зураб удерживал машину предельно высоко, над слоем облачности, двигаясь почти навстречу встающему холодному солнцу.

Прикрыв глаза, Старший расслабил тело, и вместо бескрайней перины облаков, увидел под собой воду. Вразброд плывущие тонкие льдины, синие круги солярки на поверхности, справа — низкий ободранный борт с привязанными автомобильными покрышками, пенящиеся потоки из сливных отверстий… Он сделал попытку приоткрыть левый глаз, но тут река ринулась навстречу. Валька не успел вскрикнуть, как погрузился в темно-зеленый сумрак, в колыхание густых многометровых водорослей. Плавное движение сменилось мощными рывками, полупрозрачные глыбы льда преломляли солнечный свет над головой. Впереди на секунду возник ржавый, обросший мхом трос, над которым в вышине болталось пузатое тело буйка. Возник, и сразу остался позади. Эхус плыл все быстрее, пожалуй, быстрее любой моторной лодки…

У Старшего заломило в висках. Он непроизвольно дернул головой, и… вернулся в кабину. Вторично настроиться не сумел, но подтвердил Зурабу — летим правильно — может, чуть правее надо. Насчет расстояния Димас от него ничего путного не смог добиться. Ближе стало яснее — это без сомнения, но никак не точнее.

Всякий раз после сеанса офхолдер напоминал о себе самым неприятным образом — гудели плечо и позвоночник. Сжав зубы, переживая очередной приступ боли, вспомнил, что главное-то у Оттиса не выяснил. Когда же «медузу» снимут?

— Вернешь офхолдер Эхусу, — пожав плечами, ответил переводчик.

Вот так, все просто, где взял, туда и положи.

— А вдруг не догоним?

— Пока ты жив, генацвале, — игриво поддержал беседу Зураб, — мы будем догонять. Постарайся остаться живым, да?

— Летающая тарелка… — брякнула Анка первое, что пришло на ум. Все, кроме Маркуса, сидели, точно завороженные.

— Он вырос, — непонятно откликнулся Маркус. — Как вам, доктор?

— Примерно так я себе и представлял… Но при таких габаритах, — перешел на деловой тон Шпеер, — какой требуется выпас? Не убеждайте меня, что ему хватает Суматры.

— Я и не убеждаю, — уклончиво ответил кучерявый. — Последние лет пятьдесят этот провел на Калимантане, дальше посмотрим. Вопрос не в территории, скорее, в граничных возмущениях…

Анке показалось, что доктор хотел что-то спросить, но сдержался. Ник с товарищем продолжали находиться в ступоре: запрокинув шеи, уставились вверх. Младшая приказала себе не бояться. Маркус же не боялся, значит, ничего плохого не произойдет. Напротив, подобрав с сиденья плед, он выпрыгнул на песок и как ни в чем не бывало отправился закутывать Марию. Будто над ним не висела в десятке метров, закрывая плотной косой тенью кусок моря, серая приплющенная чаша, диаметром со школьное хоккейное поле. А может, и крупнее… Дальний край загибался вверх и непрерывно шевелился, напомнив Младшей переливы северного сияния. А возможно, шевелился только горячий воздух…

Анка представила, что случится, если Тхолу надоест висеть и захочется слегка понежиться на мелководье. Размажет вместе с машиной, как лягушек под сапогом! Ее едва не стошнило. Громила на багажнике, наверное, испытывал нечто подобное, он издал булькающий звук и сплюнул. Даже черная физиономия Ника приобрела сероватый оттенок.

И вдруг раздался смех. Смеялись Мария с обнявшим ее Маркусом, хихикали о чем-то своем, глядя на волны. И словно излеченные этим смехом, все задвигались свободнее. Ник полез за очередной сигаретой, Шпеер дрожащей рукой протянул ему квадратик «Ронсона», усмехнулся Анке:

— Дождались. Это вам не в «кукурузнике» плестись…

А потом Мария распорядилась всем забрать вещи и собраться в кучу. Ник завел машину и отъехал с напарником в сторону. Помахал Анке на прощание.

Тарелка дрогнула и пошла к земле. Вжав голову в плечи, Младшая изучала блестящего черного жука под ногами. Метрах в двадцати у края опушки с хрустом переломилось дерево, широкие листья затрепетали, словно моля о пощаде. Затем хрустнуло второе деревце, третье… Маркус что-то сказал, Мария засмеялась, погладила его по руке. С протяжным стоном рухнула ближайшая пальма. По песку, в сторону леса, опрометью пронеслись несколько крупных ящериц.

Младшая почувствовала, как зашевелились волосы на голове, проскочила слабая искра — и не стало больше ни берега, ни жука под ногами. Тхол опустился.

В розовом сумраке кто-то взял ее за руку.

— Обопрись на меня, — скомандовала темнота голосом Марии. — Шагайте вверх! И глотайте, если уши заложит. Теперь не шевелитесь, а лучше сесть. Семен, вас тоже касается, и глаза открываем постепенно. Станет плохо — ложимся…

За спиной прерывисто дышал Шпеер. Маркус мурлыкал какую-то бодрую мелодию. Мгновение спустя Анке действительно стало плохо. Колени подогнулись, она разжала руку, плюхнулась на бок, щекой проехалась по пружинистому, пахучему. Пахло не то чтобы неприятно, а кисловато, будто курицу свежую потрошишь, и одновременно сладко, как у мамани на полке, где ваниль, корица, порошки всякие. И нет выхода: противное чувство, будто со всех сторон тебя окружает метровая, незыблемая преграда, каменный мешок. Ни окон, ни дверей, горячий сумрак, где вязнут любые звуки. «Это не камень, — призналась себе Анка, — это… желудок». Она поняла, что если немедленно не станет светло, то завопит во все горло и долго не сможет остановиться!

Словно повинуясь, возник слабый багровый свет.

Младшая почти очухалась и собралась открыть глаза, но тут стало плохо по-настоящему. Тело налилось тяжестью, непослушный язык заткнул горло. Распластавшись, Анка боролась с тошнотой. Сквозь непрерывный гул в ушах доносился кашель Шпеера. С натугой выдавливая из груди воздух, Младшая поблагодарила Бога, что умирает не в одиночестве.

Либо Тхол замедлил скорость подъема, либо она притерпелась. Периодически возвращались позывы к тошноте, но появились силы встать на четвереньки. Сквозь склеившиеся от слез ресницы пробивался свет, сменивший мрачную багровую окраску на розовый оттенок. Вначале она увидела задранные вверх ребристые подошвы ботинок, затем запрокинутый подбородок доктора со струйкой крови. Шпеер валялся посреди груды сумок и чемоданов, в белках его глаз полопались мелкие сосуды, но доктор ухитрился улыбнуться и показал большой палец. Опять качнуло, вдавило в пол, локти у Младшей разъехались, прикусив язык, она шмякнулась лбом о застежку рюкзака.

Маркус куда-то делся, а Мария оказалась неподалеку. У командирши был такой вид, словно она готовилась сигануть с обрыва в реку: стояла, расставив босые ноги, просунув кисти рук в натянутые розовые кольца, подобные гимнастическим. Потом Анка пригляделась и заметила, что и ступни Марии продеты в кольца, то есть она не стоит, а почти висит, растянутая крестом. Царила абсолютная тишина.

При первом взгляде на окружающее пространство напрашивалось сравнение с огромной каплей в куске сыра, с пустой изнутри луковицей. Теплый, почти горячий, пол, цвета разведенной марганцовки, плавно переходил в морщинистые, подвижные стены, смыкающиеся наверху подобием узелка. Только Младшая предприняла вторую попытку подняться, как вдруг стены испарились. Непрозрачным остались два симметричных пятна на полу и потолке, метров шести в диаметре, остальная часть «капли» распахнулась панорамным обзором.