Он больше так не сможет. Перед смертью желаешь так безумно жить, а у него лишь гольное желание переступить через черту, видя огни чистилища впереди, вместо света в конце тоннеля, потому что альтернатива его Рая — безумна, неисполнима, недосягаема. Потому что проще представить реальную бомбардировку города через сорок пять минут, чем поверить, что его хотя бы крупица надежды сбудется.

Он не железный. Он не сможет, не так, больше не так. И к черту мир. К черту всё, и только дайте полностью уйти в коматоз. Уйти и не просыпаться.

«Не знать его, не помнить, не видеть, не понимать!»

— Черт, Фрост! Давай, подбирай себя и иди, иди же дальше! — умалишенно шепчет сам себе парнишка, не понимая, какого руки начинают трястись и леденеют кончики пальцев, а перед глазами всё плывет. Однако, ни сил, ни остаточного рефлекса даже не хватает, чтобы быть на стреме. Куда уж еще идти дальше?..

Хуева истерика и такие же хуевы эмоции, что горят под грудиной — разорвать бы её нахуй. А он глупый, ведомый эмоциями резко дергает молнию на толстовке вниз, расстегивая почти до середины, и пальцами начиная царапать кожу на груди, но кроме саднящего ощущения парень ничего не чувствует, даже банальной боли. Вся боль сейчас внутри. Адская, невыносимая, и он искренне, впервые в своей жизни не понимает — За что?

Полузадушенный вой всё же срывается с губ, и он так невинно спрашивает хер пойми кого, за что же ему это? Только ответа нет, и трясет его уже не по-детски.

А этот, из-за которого всё началось, его персональный… Как же Фрост его ненавидит.

— Ублюдский, ненавистный, сволочной, любим… — Джек осекается, замирает и зажмуривается, чувствуя неминуемую огненную волну, что прокатывается по телу.

— Ссссука… — он шипит, бесится и стонет, протяжно — злобно.

Почему он?!

«Потому что он тебя вытаскивал?»

Почему он?..

«Забота в кавычках и напускное хладнокровие?»

Почему?

«Ему не все равно?»

— Да почему я?! — рявкая на всю пустую территорию и искренне не веря, не желая понимать почему же. Мальчишка всхлипывает, но априори губы растягиваются в улыбке — здравствуй сука истерия! Тебе чай, твою мать, или кофе?

А колкий огонь, словно блядским чутьем, ощущает его состояние и по-хозяйски довольно завладевает всеми эмоциями и жжет, жжет предательски — жжет сердце. И Джек тихо скулит, наплевав, услышит его кто-то или нет.

Докатиться только… Нет, это же не его, да? Не его чувства ведь!

Фроста нужно закрыть нахуй в четырех стенах и колоть транквилизаторами, так ему думается, что будет правильней. Он яростно стирает с щек мокрые дорожки и бьется затылком об бетон, пока голова не начинает болеть, а затылок саднить.

«Чертов Ужас! Что ж ты творишь, а? Сволочь, с горящими янтарем глазами… Но проще было бы если б ты, Оверланд, сдох! Сдох еще на том чертовом этаже среди прожекторов!»

Джек ржет, болезненно, дико, заливисто. А тогда, в ту злополучную ночь, он думал, что это и есть чувства.

— Чертова влюбленность! — рявкает он в порыве бешенства.

Ебнат! Сука полный долбаеб! И всего того что он тогда чувствовал не хватит и на десятую долю того что происходит с ним сейчас. Боль? Фрост смеется, думая какой он идиот. Желание сдохнуть? Глупенький нихера незнающий мальчик!

«Ты никогда больше к себе никого не подпустишь, и никогда ничего ни к кому не почувствуешь. Больше чем эти эмоции ничего не будет!» — он вспоминает свои же слова, сказанные несколько лет назад, и опять заливается истеричным смехом.

Да даже рядом не стояло!

Хриплый смех переходит в стон и заканчивается задушенным всхлипом. И боль, и страх, и дери его бесы — желание… Ни чего-то большего, а хотя бы просто быть рядом… Но бешеное, сметающее всё на своем пути.

Как он умудрился попасться? Сука-твою-мать-блять, стать смертельно зависимым от самого охуительно-опасного существа в этом муравейнике.

Беловолосый парнишка шумно всхлипывает, слизывает с нижней прокушенной губы кровь и вновь ржет, откидываясь на холодный бетон позади.

— Любовь зла… Полюбишь и… — дикий смех не замечая слез — …маньяка-убийцу, которого боится весь, сука, город, и не может выловить уже семь лет!

Он рычит, бессознательно, злобно, по-звериному. В порыве бессильной ярости сдернуть нож с пояса, и с размаху полоснуть по колонне — лишь отдача в пальцы, серая крошка на черном асфальте и тонкая полоса на бетоне. И ничего.

Всё стихает. Но не внутри. И лишь усмешка на бледных губах, и ураган ненависти и жгучего отчаяния под бешено-колотящимся комком мышц.

— Лучше бы ты убил. Там же, на заброшке. Лучше бы прирезал, ей-богу, Блэк... — охрипше шепчет Джек, смаргивая пелену с глаз.

Он не чувствует опасности, лишь небывалую ненависть, страх и беспомощность, выжигающее всё. А позади, далеко за мостом, слышны смешки, Джеку же на это слишком фиолетово: он стоит спиной, но отчего-то усмехается, когда слышит, что какая-то группка приближаются к нему. Погано так усмехается и ему всё равно, что взор опять расплывается из-за неконтролируемых слез. Какая уже разница, да? Похрен и на то, что рука начинает болеть от неправильного размашистого удара ножа, ровно и на то, что число оппонентов явно превышает трех.

Джек не может больше так. Он трус. Он не может справиться со всем, что пожирает его изнутри. Слишком много, слишком больно, всепоглощающе сильно… Ненавидя и в то же время с ума сходя лишь от одной мысли увидеть презрение и злость в желтых глазах хищника.

Твою мать, всё же он мазохист. И лучше бы он сдох еще тогда, на высотке от передоза, нежели встретил после своего смертоносно-прекрасного убийцу.

Свист от дальних стен отходит призрачным эхом, а Джека это даже не пугает. Он не ведет и бровью, слыша звон чужих цепей и едкие фразы. Его таки заметили.

Возможно, это будет весело. Возможно, будет быстро.

Отчаянье не дает подумать здраво, по-нормальному, и логика в секунды стирается жидким пламенем ненависти. Ненависть — она душит, подступает к горлу и Джеку так охотно скинуть её хоть на кого-то, сделать хоть что-то, лишь бы не думать и не чувствовать. Пусть адреналин и чувство страха за собственную шкурку хоть на несколько минут заглушат всю чертову волну эмоций, что подобна своре адских гончих, рвущих его изнутри.

— Эй, к тебе обращаемся, недомерок!

А вот и главные злодеи его маленькой истеричной сцены пожаловали — думает про себя Фрост, а вслух только пренебрежительно фыркает, разворачиваясь к, все же четырем, парням. На вид дворовые, едва ли оперившиеся, но уже косящие под банду, чтоб им мать дома не сиделось.

— Какого хера надо? — без желания долго рассусоливать фыркает Джек, склоняя голову на бок.

— Чё вякнул? — старший из компашки, коротко подстриженный темноволосый пацан, внешне максимум года на два старше самого Фроста, порывается, сокращая их расстояние еще на два шага. Только Джеку и на это фиолетово.

— Постой-ка, Хэнк. Ты чё… не узнаешь этого сучка? Ну… — позади стоящий, с цепью в руке, скидывает черный капюшон и подозрительно косится на Джека.

Беловолосый лишь подозрительно прищуривается, понимая, что пацаны его узнали, значит сталкивались, возможно не в самых благоприятных ситуациях… Твою мать, но где? И главное, что повлечет за собой это знакомство. По виду остальные двое не понимают, а вот тот самый названный Хэнком и парниша в черном злобно его осматривают, и у «главаря» нехорошо так проскальзывает оскал на лице.

— Зря мы тебя в том переходе не замочили раньше, чем та тварь наших друзей прирезала.

И Фрост мгновенно вспоминает. Переход, несколько подростков напавших на него, его палач, так удивительно легко перерезав нескольких сучек, и первый раз лезвие у его горла, а потом этот чертов шипящий голос и поход к нему домой. И парнишка сейчас не знает, отчего хочется завыть больше, от неожиданной встречи с теми выжившими или от воспоминаний Ужаса.

Джек всё же закусывает губу, и быстро моргает, пытаясь сдержать бунт внутри и не дать истерике новый раунд. А его проблемы возрастают, потому как выжившие и набравшие новых «последователей» играть с ним теперь не намерены: в глазах тех двух явно читается жажда убить, перед этим отбив ему все органы теми железными арматуринами, что прицеплены у них за спиной.