— Мы уезжаем, Фрост. Мы вместе, — совершенно серезно и без намека на шутку объясняет Блэк, смотря мальчишке в глаза, — Но для этого мне нужны пропуска, а для этого нужно смотаться на пару часов в ебаный А7 и общаги. Понятно? Или дальше как дибеленку тебе объяснять нужно?
— Не нужно… — едва слышно бурчит Джек, все еще пришибленный этим «мы», смущенный, и одновременно успокоившийся как бык на транквилизаторах, однако понимание равно в быстрой степени его накрывает и парень спохватывается с таким резвым: — Тогда я с тобой!
— Ты блядь здесь! — таким же резким рявком осаждает Ужас, — Ты нормально ещё соображать не можешь, я не говорю уже даже о координации движений и общей нахуй не нужной физической нагрузки. Не факт, что к вечеру ты хоть частично восстановишься после всей той еботы, что осталась у тебя в крови. Потому без ебаных твоих возражений ты останешься здесь, и пытаешься врубиться в реальность, при этом не страдая своей хуйней, понятно выражаюсь? — на это Джек кивает, но ему все равно недостаточно, и шипящим таким угрожающим Питч предупреждает в последний раз, — И не дай ебаный 604, ты, сволочь мелкая, съебешь вновь. Хотя бы попытаешься!
— Я не уйду! Я… — Джек с нажимом произносит это «Я», как бы давая понять, что он — не Блэк, — Я не уйду… Обещаю. Но… зачем я тебе там? На кой хуй сдался, с учетом что из-за меня тебе и приходится уезжать… И смысл, если…
Фрост не выдержав своего запутанного, настолько бесполезного фыркает и больше не хочет ни смотреть, ни видеть, ни слышать, ни даже прикасаться… Он глупый и незачем уточнять зачем, ведь ответа он не получит. Его ранее в пределах сдерживаемое чуть ли не разрывает ебаные маски, рушится, и правда не остается сил быть холодным, тупым и всяким остальным по детски наивным, просящим чего-то. Он заткнулся и хватит с него. А все эмоции и клокочущая боль внутри… Нет, не сейчас, не при своем ебаном любимом Солнце. Он не покажет вновь себя бесполезным и слабым. Ведь эмоции это такая ничтожная и бесполезная ебань.
И этот его стопор, с закрытием всего что внутри неосознанно видит и Блэк. Видит, как мальчишка тормозит тебя, со скрежетом закрывает боль внутри, и пытается опять в свою тупую нормальность, смирившись и уже, видимо, не желающий поговорить, расспросить.
Он знает, на что натолкнется. И возможно именно сейчас сжигает нахуй всё то, что так теперь внезапно тебе стало нужно и желанно от него.
Как же блядь Ужас ненавидит себя же за правду. Ебаная ты ж констатация! А белоснежный и вправду сжимается весь, выглядит хрупким, но снова колючим, таким, по блядски, холодным, хоть и прекрасно заметно, как ему хуево невыносимо внутри. И это не чтобы становится решающим, просто… Да блядь! Да, решающим. Тем ещё решающем, потому что вчерашнее произошедшее до сих пор перед глазами и то, как чуть не проебал этого глупого смертника. И терять его снова, но теперь из-за своего упертого долбоебизма… Питч медленно бесшумно выдыхает полностью, так, чтобы вновь почувствовать вакуум в легких, осматривает Джека, с ног до головы, и, собравшись с тем, что творится в подсознательном, заговаривает:
— Нам нужно будет поговорить… — Питч не выдерживает вздрогнувшего и отвернувшегося Джека, и дергает мальчишку снова на себя, почти со злобным: — На меня посмотрел! Так-то лучше. А теперь слушай… Нам действительно нужно будет поговорить, думаю обо всем произошедшем. Но только тогда, когда пересечем границу уже другого города и остановимся на постоянной основе. Тебе такое подходит?
Парень неуверенно кивает, даже едва с надеждой, едва зародившейся, но этот тон и сам факт будущего разговора удивляет его, ведь раньше Питч такое не говорил, даже не заикался и… Джек с силой прикусывает нижнюю губу, понимает, что возможно зря вновь надеется, и опускает голову, осторожно высвобождаясь из захвата теплых пальцев.
Тишина обволакивает, и он правда уже ничего не ждет, и никак не ожидает, что Питч медленно, словно специально делая акцент, проведет ладонью по его шее, вновь подцепит за подбородок, вынуждая вновь на него посмотреть, дождется этого чертового полного внимания Фроста, и когда оно захвачено, до невозможного серьезно произнесет единственное:
— Ты ждал меня несколько месяцев… Сможешь подождать ещё десять часов?
«Блядь! Да какого хуя? Ну почему так, почему ты мне разрываешь внутренности и всю мое ебливую душу одним этим нереальным, пиздец желанным? Ну за что ты меня так терзаешь, любовь моя?!»
Джек не выдерживает столь откровенного, до блядства важного, и мотнув головой пытается все взметнувшееся внутри превратить в злобу, но терпит ебаный крах, чуть ли не срываясь на умоляющий стон.
— Да! — хватает его на почти злобное, не в силах сказать нейтрально, давая этим эмоциональным понять, как это его царапает и рвет внутри. Давая вообще прочесть сейчас, как открытую книгу, Джек дышит учащенно, неверно и показательно, с прерывистым шепча любимое и нужное: — Питч...
Парень, не вывозящий такие тварьские горки, полностью обезоруженный этим единственным вопросом так слепо сейчас поддается едва вперед, и наверно он полный наивный долбаеб, что его кладет с одного предложения, но внутри всё мучительно орет о том, как же он заебался и как же он не может без своего единственного… Он просто хочет немного поверить, что не ослышался, просто хочет почувствовать, что за этим невероятным сокрыто. Однако, как только Джек бездумно порывается обнять, Блэк за секунду останавливает его, перехватывая руку у запястья и сразу отшатываясь от парнишки, с таким предупреждающе шипящим:
— Не смей…
И если бы эта была блядская злость, если бы всё было столь понятно.
Злость? Когда готов этого глупого мальчишку…
Мысль обрывается, стоит Джеку, как и всегда, все похерить, провертеть весь контроль Ужаса на хую. Игнорируя даже злобный взгляд и давление на запястье, мальчишка просто не слушая опасное шипение и предупреждение читающееся в золотых глазах, не останавливаться, даже не дергается от боли в крепко сжатом запястье; он с таким наивным и нетерпеливым порывается ближе… Блядь…
Сука, доигрался! — в мыслях. Но на деле Ужас первым прерывает тушующиеся секунды, немедля сокращает оставшееся меж ними расстояние, с рыком дергая мелкого на себе и впиваясь в мягкие губы, жадно до исступления, до ублюдочно желанного стона Фроста, и сразу же, нахуй не думая, и заваливая его на кровать, жестко прижимая собой и позволяя всё. Долгождано вылизывая теплый мальчишеский рот, заглушая его стоны, и руками вниз, оглаживая там, где нет бинтов, дурея от простого блядь поцелуя. И как же он хотел это сделать еще вчера, когда осознал под конец ночи, что и вправду мальчишка жив…
Поцелуй неразрывный, жаркий, совершенно не похожий на их прежние, теперь до исступления и безумия обоих, полной чувственной отдачи. И Джек неугомонный, ошеломленный, он дуреет лишь от этого напора, жадности и страсти, жмурится, поддаваясь под касания, запоминая каждый миг и настолько желанно зарывается пареклеемыми в пластырях пальцами в черный жесткие волосы своего мужчины.
Мысли? Нахуй мысли! Джек посылает их, когда Питч лижет его в губы и несильно прикусывает нижнюю, неотрывно смотря при этом в глаза, и с тихим рыком медленно ведет ладонью по левому худому бедру… Эта новая, нахуй не похожая на прошлую, жадность и дерзость, без похоти, но сжирающая до конца… Она кладет все мысленный процессы Джека на нет, и если бы он знал, что не одно его здесь пиздец как кроет и кладет…
И, блядь, спасибо профессиональному стажу за семь лет, потому что хочет он мальчишку пиздец аж как. Разложить и долго с чувством…но не трахать, другое определение, другое и в представлении, в равной степени уже зная на будущее, что у них будет ебаный черный комплект постельного, и… Мальчишка на черных простынях с едва тонкой кровавой полосой на шее — ебаная высшая эстетика для самого Ужаса, от представления которой и сладких стонов Джека в реальности он резко зажмуривается, глуша утробное рычание того, что внутри. Блядь… Блядь!
