— Ты думал, придешь сюда и останешься победителем, Ужас? Хуй! В чем-то выиграли мы. Отняли у тебя то, что было дорого. Хотя… — Кай склоняет голову в бок, хмыкает, и отрицательно мотает головой, — Ро всё же частично проебался, когда поставил на Фроста, как на твою главную слабость…

С издевающимися словами Кайлана на записи проносится последний кадр, всего один добивающий — момент выстрела в грудь израненному альбиносу, четкий и абсолютно смертельный.

Шум ветра глушит слабый динамик и в этой обработке не слышно ни одного другого звука, там — где это происходило лишь ублюдская желтизна фона заброшек, серость давно потрескавшихся бетонных труб по правому краю, и ядовито-желтые пары поднимающиеся со дна ебаного хим потока внизу…

Там — происходящее — происходившее, ставит конец и окончательную кровавую точку во всем; эти твари и добивались этого, не просто убить — уничтожить мальчишку целенаправленно, их последняя мера и казнь одновременно; посчитали, что на краю неизбежного он не выдержит, расколется, скажет хоть что-то, что может его спасти, но Джек настолько уже заебавшийся, вымотанный, без сил и какого-либо терпения, он лишь упрямо смотрел на поддонка Дая и знал, что с ним сделают. Абсолютное серое осознании неизбежного.

За Фростом всего пять сантиметров продолжающегося подножия, а дальше гребанная пропасть — десять или двадцать метров вниз и по ядовито-желтой реке с бурным потоком, где травануться можно только парами… И блядская, проклятая картинка-кадр тотально явственна.

Настолько тупой садизм в чистом виде, издевательство пыткой и не щадящий метод — дьявольская, жестокая насмешка, и выстрел стал первым спусковым смерти, все остальное — инерция и ударная волна, скидывая хрупкое тело вниз, в ядовитую пропасть. Камера охуенно четко фиксирует последний миг, записывает, и сейчас это на экране. Настолько… невозможно? Словно фильм, только вот на паскудство — реалистичность зашкаливает. Травит похлеще и растирает в пыль.

Двадцать метров вниз — очевидно. Смертельно.

Даже для бессмертного альбиноса?

Они не могли сделать такую хуйню. Рациональность и взвешенность решений? Да пошла она нахуй, эта рациональность, потому что логика-тварь молчит, не приводит опровержений, доводов, да хоть банального — при таком стечении обстоятельств и таком падении можно выжить — хуй! Нельзя! И это точное ослепляющее знание, с той самой констатацией и холодностью бывшей профессии.

Всё обрывается. Белый шум режет, не дает сосредоточиться, привести хоть одно классическое в аргумент, темно-серый бетон вокруг повсюду до блядства бесит — давит, и лишь подсвечиваемый сверху белыми диодками бокс, на такую ебань отвлекает. Где так ублюдски-нахально довольствуется всей игрой Кайлан. Тварь!

Рык индифферентен, не нужен, но Ужас рычит, без уже этой заебано-тупой логики, подходя ближе к смертникам и на зло — не то свою, не то их, щелкая одной из кнопок на дверной панели.

Действие слабое. Нахуй и ну нужное, уже по формальности и банальности, но он хочет, чтобы кто-то из них страдал, мучился выбором, мучился от неминуемой адской боли сжигающей все тело наживую. Отдельный контейнер, встроенный в раму двери, выкидывает внутрь всего один шприц с наполненной красной жидкостью. Это, по сути, было его унижение, если бы проебался и загремел в эту ловушку, но теперь это их решение и проблемы.

— А теперь, сука, давай, решай… — приглушенно приказывает Блэк, и похуй, что ненависти внутри эта мера кажется ничтожной нежели то, что реально можно им устроить.

Зверство внутри непредсказуемо глушится ещё чем-то более ебнутым, страшным, тем, что он не хочет даже осознавать, к чему не стоит вообще прислушиваться.

Ты сойдешь с ума…

Ебаный интуиционный шепот на дальней периферии. Но не похуй ли уже? Он лишь отходит от прозрачного бокса на два шага назад, усмехаясь удивлению на лице Кая.

Это будет весело.

А нужно ли оно теперь тебе — это веселье? Такое веселье?

Нет. Не нужно. Даже параллельно, но посмотреть, сука, на это он хочет.

В ебаном мозгу ошибка — уже нонсенс, стопорится вся логика, ненависть к мальчишке, злость, непонимание, просто нахуй летит — это настолько сейчас несущественно.

Ты это прекрасно блядь понимаешь, настолько мелочно — до частицы молекулы, что уже удивление от того, нахуя вообще боролся за это правильное — защитное, логическое, холодное? Что оно тебе дало? Ну, а сейчас уже бороться не за чем. Не от кого.

Не то кого? — это зацепляет, вновь проносится откликом в голове, и Ужас вообще не понимает, зачем нужно было защищаться.

Выставленный таймер на панели гарантирует, что через пять минут это место сравняется с землей. И после воспламенения в боксе реакция цепным механизмом пойдет по всем помещениям — просто заебись, только ему равнозначно уже. Однохуйственно и то, какое решение примет старший садист, вертящий в руках шприц с быстродействующим ядом. Хотя, по его взгляду на свою мелкую шлюшку вывод очевиден.

Ему противно даже думать, какие тут будут вскоре сопли, не то чтобы оставаться и смотреть, как эти две твари будут медленно сгорать живьем. Поебать настолько… Ужас безразличной тенью покидает гребанный зал, равнозначно как и всю заброшку, оставляя двух шизиков перед неизбежным. Концовка слишком ясна и унизительна.

Хотя подсознание и кроет тем пресловутым — Ты бы отдал всего себя, чтобы окончить так же, лишь бы мелочь была жива, не так ли?

— Три минуты? — вслух произносит Кайлан, вертя склянку с острым наконечником в руках. Как блядь банально. Но он сам вчера ночью продумывал такой вариант, так что прекрасно знал…

— Кай? — слышится совсем рядом от очнувшегося Дайли. И пацаненок, едва приподнявшись на локтях, не поймет ничего, обводя затуманенным взором по странной слишком белой комнате — он полностью дезориентирован, — Где мы? Мы ещё не выбрались? Где этот, ну этот…

— Успокойся. Тихо, мелкий… — молодой мужчина пересаживается, перетягивает на себя подростка, так, чтобы тот удобно расположился у него на груди и зубами быстро снимает колпачок с иглы, — до пиздеца осталось две минуты, — Дай?.. Дай, маленький, послушай… Здесь становится совсем мало кислорода, а мне нужно выбраться. Нам нужно. И... Пока ты спишь, ты меньше его расходуешь, понимаешь?

Он врет, врет внаглую и осторожно убирает свободной рукой челку с лица своего волчонка. Пока мелкий в таком состоянии, он не поймет, не сможет сообразить и различить правду или ложь, и это на паскудство хорошо в данном контексте. Хотя от осознания что он врет, забирает последнее право у того кого любит, становится ненавистно внутри, это эта ложь лучше, так хотя бы Дай поддастся, даст себя… спасти.

Да какое же нахуй это спасение?! Кайлан сцепляет зубы, чтобы не разораться или хотя бы не зашипеть от патовости будущего ада, и лишь поглаживает мелкого по плечу.

— Дай, ты ведь меня понимаешь? — вновь осторожно переспрашивая, но всё ещё стараясь не смотреть в глаза пареньку, не сможет, расколется нахуй, не выдержит этой наивности и веры.

— Угу, вроде доходит… — бурчит Дай, и утыкается носом ему куда-то в ключицу, — Ты меня усыпить хочешь, да?

— Да, взял с собой шприц со… — мужчина зажмуривается от того что придется произнести, -…со снотворным. Ты сможешь поспать некоторое время — восстановиться, а я сделают так, чтобы мы выбрались, и утром я разбужу тебя. Как всегда. Как всегда до этого, Дай, — Он резко мотает головой от поганости своей лжи и ситуации, но Дайли важнее. И какое нахуй неожиданное счастье в том, что волчонок сейчас не соображает толком.

— Правда разбудишь, хороший? — с какой-то наивной, равнозначно обыденной надеждой уточняет Дай, впрочем, ничему не удивляясь и не подозревая, лишь удобнее устраивая голову на плече своего любимого садиста.

— Конечно, — глядя в пустоту перед собой и даже уже не обращая на то как кружится голова из-за насыщенности паралитика в воздухе, — И будет у нас с утра новая цель, новые планы, а у тебя новые крутые игрушки — блестящие, острые, всё как любишь. И я буду у тебя… всегда. Сейчас же только поспи, ладно, волчонок?