— Ещё… — единственное и последнее сорванным голосом, но его вновь грубо утыкают в кровать, частично не давая дышать и на пробу очередное жесткое движение, отчего Фрост вздрагивает всем телом и задушено скулит, невольно сжимая простынь до треска, почти разрывая, почти ломая себе ногти.
— Тебе придет пизда раньше, чем я начну входить во вкус, погибель моя... — это либо у него ебнула крыша и пошли слуховые галлюцинации от перевозбуждения, либо действительно Питч шепчет ему на ухо, обещающей с угрозой и однозначным довольствием в голосе, так жестоко опаляя чувствительную шею жарким дыханием, но не кусая привычно и до крови.
Но Джек только вымученно улыбается краешком губ и согласен на всё блядь, что сегодня между ними произойдет, и дальнейшее бесчестно меркнет, вновь выцветает и окунает в чистую черную лаву, в корой парнишка желает вариться вечно, умирать и возрождаться, не вспоминать и не ощущать больше ничего, особенно не помнить прошлого, не помнить того что с ним сделали. Это единственная реальность которой он позволит существовать, единственное настоящее, что ещё от него осталось и что он хочет сохранить, остальное выцветает плавленными ошметками его бывших наивных эмоций...
Шумящий ветер за приоткрытым окном не заглушает, гром вдалеке, на западе города, равнозначно ничерта не перебивает, ни одного, сука, звука, а влажное, в белесых разводах, покрывало вторым после подушек оказывается на полу на отьебись. Но Фрост на такое лишь улыбается, и тут же шипит, от хер пойми какого уже укуса за правую лопатку.
— Ужас мой… — едва различимым шепотом, выгрызая из своего тона ту запредельную любовь и ласку, но всё же ему хорошо, просто охуенно от ощущений горячих рук, что обнимают со спины и сжимают до боли в легких; Питч медленно, но уверено прижимает его к себе вплотную, и Джек позволяет ещё одной расслабленной улыбке появиться на лице, все равно эту улыбку сейчас не увидят.
Запредельно, и это кажется единственным адекватным и понятным, что осталось в его белобрысой голове, но парень не зацикливается на мыслях, он заводит руку за голову и приобнимает Блэка, который, сволочина, опять увлекся и прикусывает до крови и синяков его страдальную расцарапанную кожу на спине. Чертов любимый садист...
Чертова передышка, если можно назвать четыре неполные минуты ленивой дрочки и острых поцелуев передышкой. Парень же впервые за всё их совместное проживание жалеет о том, что сделал, жалеет, что показал себя и дал индульгенцию на всё своему персональному убийце. Злить Питча пиздец как опасно, выводить же его на чистейшие инстинкты, срывая полный контроль — последнее неадекватное, что нужно делать, но Джек же блядь хотел по-настоящему! Джек, долбаеб, это получил! И похуй уже даже на свое довольствие, он впервые так отчаянно хочет остановиться, хочет спать, хочет не ощущать своё по-настоящему истерзанное тело, где всё пиздец как болит, щипет, саднит и стягивает, тело, в котором не осталось нихрена ни сил, ни выносливости.
Девятнадцатилетний пубертатный пацан, который гордился своим темпераментом и выносливостью — ебланат, но с довольной усмешкой в мыслях.
— Мы уже закончили? — слегка поворачивая голову, игриво всё же подъебывает Джек, но не может остановиться и пальцами зарываясь глубже в черные растрепанные волосы своего хищника и тем самым притягивая его к себе ближе.
— Мы ещё даже не начинали, — равнозначным тоном в ответ, и перемещая всё же руку под челюсть мальчишки, сжимая красное горло и с большей, чем надобно, силой сдавливая трахею. А Джек на это лишь преданно откидывает голову на плечо Ужаса, медленно и достаточно показательно облизывая сначала верхнюю губу затем нижнюю, и довольно ухмыляется на несдержанный рык хищника, которому вновь пиздец как надоело тратить время впустую.
Усилившийся порывы ветра вновь перебиваются развязными криками и капризными полустонами беловолосого мальчишки…
Ещё не под утро, ещё не светает, но достаточно поздно и темно, эдакий перевал между ночью этого дня и следующего, а Джек, вымотанный, уставший на нет, но всё ещё не спящий, в последний раз глубоко и тяжело выдыхает и, наконец, решает ещё кое-что на этих ебанутых сутках прояснить.
Он лежит, как всегда, возле Питча, лишь голову нагло уложив на плечо мужчине и думает нахренаж, зачем и стоит ли... Но тишина и темнота подговаривают, подстегивают и располагают, и он, наверное, после сегодняшних марафонов пиздец какой выжатый морально и эмоционально, устал молчать и прятать взгляд, устал переводить темы на другое, когда его спрашивают прямо и четко, и, скорее всего, нечто всё же перегорело сегодня, нечто, что зовется мерзостной ниткой ведущей в прошлое — смертоносное любимое Солнце к чертям выжгло всё пакостное и липкое, что сковывало, что так ненавидел на себе Джек. А потому отмалчиваться и играть дальше в эти поебени Фросту становится не выгодно, да и не хочется уже. Джек тихо вздохнув, и побольше набрав воздуха в легкие, сиплым, севшим на нет, голосом начинает говорить:
— Я попал к нему, когда мне было шестнадцать… Как попал? Опять вляпался, меня чуть не прирезали, а он… мимо проезжал?.. — Джек ухмыляется своему тупизму и, коротко мотнув головой, прикрывает глаза, — Всё было так странно, но он ничего не требовал, не просил… Сказал лишь, что я так похож на него, а я… Я только в начале своих девятнадцати в этом году, понял, что просто тогда мне нужен был дом и спокойствие… Да хер пойми, что именно, но нужно было и... Я остался в Шпиле…
Джек закусывает припухшую нижнюю губу и переводит дыхание, не желая открывать глаза, не желая даже шевелиться. И, сука, он сейчас нереально как благодарен Блэку за тишину, за то, что тот просто слушает, и у Джека есть эта возможность — выговориться, сказать всё и одновременно словно в никуда. Потому он решает продолжить, и самое противное это назвать. Произнести имя того самого сложно, особенно в слух, особенно осознанно, особенно перед своим смертоносным любимым Солнцем, но Джек с трудом проглатывает ком, засевший в глотке, и хрипло произносит:
— Лу сказал, что он меня не будет показывать никому, потому что я очень… необычен, просто будет порой со мной говорить или просто проводить вечера в тупой болтовне или молча. Так и было, он… — Джек осекается, морщится, утыкается носом в грудь любимого Ужаса… — Всё было слишком просто, слишком… легко? Но ты был прав всегда, когда говорил, что вместо мозгов у меня студень… Я проебал все подсказки, все его действия, верил наивно, с этим городом, ага… еблан тот ещё!.. Я долбаеб, который прожил там пять месяцев… и двадцать девять дней…
Джек приоткрывает глаза медленно и рассказывает, но чёртовы воспоминания выжигают непроглядную темень перед ним, давая полностью окунутся в прошлое:
Лу любит отмечать разные события, где всегда все веселятся, собирается бомонд Шпиля и можно за светской беседой прокрутить пару сделок или же просто поиздеваться над новенькими богатенькими сучками. Лу был более чем на веселее всю неделю, а Джек в последнее время им лишь любовался, сам улыбался часто и ходил почти везде дома за ним хвостиком.
Была ли любовь?
Джек отгонял мысли. Но симпатия, доверие, тепло, определенно чувствовались между ними. Но они оба не рушили рамки, они были друзьями, хотя порой парень и замечал на себе достаточно многозначные взгляды молодого мужчины. Однако опять же старался не придавать значения, старался списывать это на простую заинтересованность его тупой нестандартной внешностью...
Вечер «икс» был на горизонте, и Джека впервые взяли с собой, показывая обществу, впервые и в то же время с кучей охраны рядом и под крылом — всегда по правую руку — Лунного. Джек был редким гостем... — лишь через пять дней он узнает, что был редким экземпляром, которого так хитроебисто рекламировал Лу на том вечере.
Часов было уже за двенадцать, как всё окончилось, но они продолжили веселье в пентхаусе. Приглушенная торшерами гостиная, едва открытая стеклянная дверь на балкон, с которой сквозит душным ветром, белая тахта из редкой замши, и Джек ржет очередной, слишком приземленной, шутке. Оба ржут, вот так открыто и без вечно аристократического тона самого Лунного. В бокалах все та же Зеленая фея*, только у Джека намного меньше, потому что мужчина запрещает баловатся столь крепкими алкоголем, и парень по-глупому проебывает тот момент, когда всё изменяется, он не осознает, когда шутки заходят в другое русло. Он лишь чувствует, что, что-то меняется, в нем самом... и пиздец стремительно. Он видит Лу в другом свете и остальное ему становится на похуй. Джек полагал тогда, что это лишь его эмоции и мысли, едва расслабленные ядовитым алкоголем. Наивный...
