Если его внутренние грани летят к хуям, равнозначно нервам, то по-другому он сейчас и не хочет.
Он хочет увидеть не нормального Блэка, не того уравновешенного и более-менее сдержанного Блэка, который обычно является ему днем, Джек ебануто хочет вытащить наружу суть — бешеного садиста — своего хищника, с вожделенным на губах — Ужас!
Парень не хочет никакой нахуй нежности, понимания, аккуратности и снисхождения, он хочет перекрыть к хуям каждое свое ебаное воспоминание, хочет перекрыть едкую боль, что растекается ядом под грудиной, хочет эмоционально и морально стереть всё то, что сегодня произошло. Да сука в конце концов, Фрост хочет ощутить ужас и страсть одновременно лишь от одного существа, которое, по своей истинной сущности, никогда и не было адекватным, никогда и не было человеком.
Джек рушит нахуй их грань адекватного, рушит и сам желает сейчас пекла и боли, желает раззадорить, выбесить на нет; он сука жаждет, что его хорошенько так выдерут, не оставляя даже шанса на осознанность. Он хочет до конца окунуться лишь в одно — им владеет единственный Ужас, лишь у него право, у него в руках вся гребаная никчемная жизнь Фроста. И он, твою ж, доведет Ужаса сегодня до того, что черное лезвие серпа будет пропарывать кожу на горле и при этом его будут драть, как конченную суку, не оставляя даже шанса на право голоса и собственную личность.
Ему это нужно. Джеку пиздец, как это необходимо — всё тот же ебучий кислород — до содранного крика, до явственного пустить себе пулю в лоб, ему так необходимо это самое — возьми и присвой, только по-настоящему, без твоих ебучих и блеклых ярлыков «временной собственности»! Ты можешь и хочешь большего от меня, ты хочешь всего меня; ломаешь четвертую стену каждый раз и каждый раз же себя стопоришь на самом краю! Так хотя бы сейчас не ври нам обоим, и дай понять, что я лишь твой и ничей больше. Я принадлежу лишь тебе, Ужас. Докажи сука это! Докажи это своим безумием!
Джек стонет, Джек с наигранной злостью кусает своего мужчину за шею и сразу же старательно зализывает, но от жесткого захвата, когда Питч не выдерживает и сцепляет пальцы у него на подбородке, выкручивается — парень не дает даже насильно себя поцеловать. И с ускоряющимся бегом крови по венам, видя, как глаза любимого тигра загораются все больше, и это его самого триггерит и заводит, и по-хорошему, пока не поздно, пока что-то серое и здравое ещё орет не провоцировать, стоит прекратить и уже не ломаться, взять и отдаться, подчинится своему хищнику.
Но хуй там, и Джек хочет по полной: со слетевшим по херам адекватом, просто ебнуть свою душу и психику сегодня, ебнуть даже тело, если будет нужно, но почувствовать себя чем-то большим, нежели временной, довести и вывести на гольные инстинкты самого опасного убийцу всего 604. Джек пошловато улыбается мелькающим мыслям и прогибается охуенно-сексуально в пояснице, закусывая губу и лишь одним взглядом не подчиняясь Ужасу, уже взбешенному таким самовольством и непокорностью на нет.
— Либо ты — сука угомонишься, либо сученыш пожалее…
Джек на это шипящее только откровенно смеется, специально не дослушав и перебивая Питча, и на такой прямой приказ и угрозу, звучащую в словах, лишь дерзко выбрасывает:
— Так приструни, укроти! Если, конечно, сможешь… — и взгляд у Фроста блядский, манящий и одновременно ебанутый, горящий тем, что раньше не вспыхивало ни разу.
То самое — полное безумие и одержимость, которое Блэк встречал лишь у отражения в зеркале, когда возвращался после кровавых бань. Под стать. Мальчишка только сейчас начинает открываться. Дает понять какой он и что хочет, мальчишка ему ровня своим… безумием, одичалостью, атрофированностью адекватных ценностей от даже того ебнутого мира, что начинается за чертой Севера. Фрост не просто дразнит, Фрост, сука, специально и филигранно срывает каждую цепь на его внутренней клетке и освобождает, и чтобы, сука, не отпустить на волю — нахуя? — забраться наоборот внутрь, дать понять он — такой же, он равный, дабы быть в той же клетке. Идущий на всё нереальное, невозможное.
Укротить значит, да? Блэк ухмыляется, соглашаясь на условия мальчишки, слишком неожиданно, с разворота, швыряя вскрикнувшего сученыша на кровать. Хорошо, он сука укротит; расхлестывая свой ремень с характерным металлическим звоном бляхи и подходя ближе.
Клокочущее поднимается из глубин, разрывая ментальные стопоры в хламину, и лучше бы Фрост не заикался, не освобождал, лучше бы был тем наглым подростком, тупым и спесивым. Не настолько откровенным, уникально диким… раскрывая какой хитрой сукой, добивающейся своего, может быть.
И мальчишка уже трижды за этот день паскуда. И Джек по новой хитро усмехается, пряча блядский взгляд под пушистыми ресницами и извернувшись скидывает низ, и джинсы картинно блядь сползают с худых бедер, оголяя его полностью. Как всегда этот бляденыш не надевал ничего под, а теперь столь откровенный, едва выгнувшийся, с полуулыбкой на кровавых губах.
Джек делает это впервые так, не играя нарочно, лишь показывает себя, какой он может быть, он может и ебнулся из-за произошедшего окончательно, но именно сейчас дает намеки, каким Питч еще его не видел, без упрека на то, чтобы сам мужчина открыл свои шкафы со скелетами. Нет, это бескорыстно, без наживы, просто потому, что хочет показать себя хоть кому-то окончательно?
Нет, не кому-то, а Ужасу, лишь ему единственному. И Джек заведенный, чуть не задохнувшийся от одного повелевающего грозного рыка коим его осаждают, тихо хнычет и прогибается едва назад, окончательно позволяя джинсам упасть к щиколотками и выставляя себя на показ.
Парень звучно стонет, когда его резко хватают за волосы и оттягиваю назад, заставляя ещё сильнее прогнуться в пояснице, едва перенося вес на локти. Как всегда это только начало, но у Джека уже ебаная каша в голове и он, как в дурмане, запрокидывая голову сильнее и подается бедрами назад, навстречу. Его грубо осаждают шлепком по ягодицы и кожа моментально начинает гореть, но он блядища сейчас ещё та, и лишь глухо пошловато стонет, не в силах унять поднимающуюся из глубин тела возбуждающую дрожь.
Яркой, желанной, ослепляющей удовольствием боли сейчас так много для него: боль в шее от зажатых позвонков, в волосах, в спине, которую царапают по всей длине короткими грубыми ногтями до красных полос и местами сорванной кожи, и вскоре будет та самая — главная боль которую Фрост в последнее время так ждал. Он давно ебал свой мазохизм, как диагноз, и лишь наслаждался, послав нахуй рамки и приличия нормальных людей. У них всегда всё ебнуто в край, у них равно давно не было, по их же меркам, и Джек знает каково будет сейчас, но нихуя такого уж сильно подготовительного в ванне не делал, не слишком уж растягивал себя, не смазывал хорошенько — к херам это не нужно! Особенно после того раза на подоконнике… и на столе... в подъезде… И теперь у него ебнутый стояк на жесткое и грубое, но почти без смазки, когда орешь от боли и задыхаешься от словно расплавленной кожи, но это — детка — мазохизм и запредельный экстаз лично для него. И похуй совершенно какие внутренние стопора и страхи он пытается каждый раз заглушить этой болью. Уже похуй...
Потому сейчас парень настолько многообещающе стонет, как может дергает голову, наигранно и уже почти не стесняясь этого, не набивая себе цену, лишь подстегивая, и облизывая пересохшие соленые губы, умоляет на грани различимого, вслух вовсе не понятного, но очевидного поскорее его трахнуть… Джек в изнеможении от переизбытка боли и желания не соображает, но пиздец какой гибкий, изящный и нереально сейчас… доступный, впервые такой? Он снова забывается на секунды, проебывает их на последние свои попытки быть непокорным и как же зря, потому что через мгновение задыхается и после заваливается новым сорванным стоном от долгожданной, мать её, боли и этой раскаленной заполненности. В голове становится совсем хуево и хочется сморозить нечто пришибленное и розовое, но Джек лишь сипло смеется и в последний, по его силам, раз дергается вперед, вильнув бедрами — эдакий, сука, непослушный, зажимающийся и невинный... И это пиздец как срабатывает, и его жестко в эту же секунду впечатывают мордой в простынь, загоняя до основания, отчего приходиться орать уже по полной, но в матрас. Хуево он продержался, потому как поддается сразу же, насаживаясь до упора теперь сам и расставляя ноги шире, растекшейся сукой перед любимым.
