Твой недодружок Алекс и тот же Кайл подали на тебя жалобы. Плюс Алекс, так лизавший жопу тебе, в свое время, видимо ещё посасывает и руководству… И завтра твое место, как хирурга будет отдано ему, а ты, видите ли, со своей реабилитацией слишком дорого обходишься руководству больницы. А потому проще найти нового здорового хирурга, нежели содержать тебя и твое место. К тому же твоё место в аспирантуре по направлению «углубленная хирургия», равнозначно накрылось медным ебучим тазом. Авария и хуевое восстановление — лишний повод списать работника, протолкнув своего кандидата.

Про микрохирургию и вовсе не заикайся, хуй ты попадешь на то единственное место. Такая страшная авария, а нужны здоровые хирурги. Ну, конечно блядь! Кривишь губы в понимающей усмешке, отчего девчонки отводят взгляд, и вскоре, попрощавшись и пожелав не унывать, уходят.

Ты остаешься наедине со своей немощью, раздробленной жизнью и начинающейся метелью в начале ноября.

Время уходит, и серые холодные стены палаты тебе кажутся уже слишком привычными, слишком… правильными. Желаний нет, нет и эфемерной моторики, чтобы двигаться вперед. Смысл? В чем он теперь? По сводкам новостей и блокам, что тихо проигрываются в приемной, когда дежурят практиканты по ночам, волна новых психов захлестывает 604. Резня на резне, одна изящнее другой, повылазили даже банды и крупные, годами скрывающиеся, серийники и маньяки…

Кровавые улицы 604, а тебе почему-то смешно, но в голос заржать — дать ещё один повод от тебя избавится — последняя нить, связывающая тебя с твоей работой оборвется.

Ты в полумраке, лишь подсвечиваемый с улицы фонарь, поднимаешь руки, вытягиваешь перед собой и смотришь на ладони с которых давным-давно сошли порезы и ссадины, сняли все швы… Не дрожат. Нити, пинцеты, тонкие хирургические инструменты ты вполне сможешь держать, зрение тоже благо сохранилось, сможешь видеть на высокоточных микрокамерах, что и где нужно сшивать, удалять… Скальпель — да пожалуйста, это самое простое. Только, где это все теперь держать, если тебя лишили всего и реабилитироваться будет пиздец, как тяжело? Да нет — невозможно. По ебанным бумажкам ты уже не годен, либо скажется здоровье, либо психо-эмоциональное состояние. Потерять всё из-за одного сукиного гандона.

Ты прикрываешь глаза и позволяешь себе отрешиться. Понимая, что похуй уже на будущее.

Зиму ты не запоминаешь; она сводится в один большой неизменяемый день, с выученным наизусть графиком терапевтической ебанины, но ты ненавидишь себя за вновь проснувшуюся к весне жажду жить. Ты думаешь, что тебя выпишут через день, как раз на третий день весны, и первое что нужно, после того как посетишь дом, это бы узнать и сходить к родителям на…

А вот теперь уже можно в голос поржать над своей сентиментальностью и тупостью, когда стоишь на пороге собственной, теперь единоличной, квартиры. Ты не сможешь сходить на могилы своих родных. А их нет! Их кремировали, не оставив родственникам даже пепла, ибо, по закону, нужно было ставить роспись в течении недели после доставки тел в морг, и ещё одну на продленное хранение останков после кремации, а ты провалялся полтора месяца в коме. Посчитали, что не выживешь так же. И не должен был в действительности с такими травмами.

И Кейт… Кейт тоже теперь нет?

В её блядско яркой бежевой комнате до сих пор запах въедливых сладких духов, разбросанных шмоток с того самого дня… так, что твой цинизм не выдерживает — всё осталось как было. Только их теперь нет, нет больше девяти месяцев, а ты почти как новенький, даром, что под десяток шрамов на всю жизнь по всему телу. Как же хуево закончились ваши последние совместные часы. Цапались, и Кейт…

Ту, завешенную плакатом дыру в стене, которую ты проделал, добавляет ещё одна и ещё, и ещё, пока не разьёбываешь костяшки в хлам, а на кусках осыпавшегося гипсокартона не начинает образовываться узор из каплей твоей крови.

Где-то у отца был портвейн, давний, подаренный ещё с прошлой работы на рождение Кейт, который он берег на особый случай, на свадьбу Кейт, или когда ты станешь заслуженным микрохирургом.

Портвейн глушится с горла, и тебе даже не стыдно, отец бы понял. Вечер проходит тихо, слишком, и темно… Становится темно, мерзло — такая себе хуевая, липкая от грязи и мелкого снега, ранняя весна; обогреватели так и не включены, да и тебе похуй. Всё так и продолжается, а твой неконтроль — да похуй! Ужраться в хлам кажется лучшим, и ты даже плюешь на всё ещё кровоточащие слегка костяшки.

Пределом, или новой ветвью, становится, как ни странно, сосед сверху — ворчливый старый ублюдок, что врубал блоки новостей под раннее утро на всю квартиру, так, у вас все прекрасно слышалось. Равно, как и сейчас это сделал.

«…А сейчас вновь о Дорожном маньяке! Как утверждают эксперты, это уже не первый и даже не третий случай, когда аварии происходят по вине неизвестно гонщика на черном джипе, который специально таранит другие машины, создавая ужасные аварии на дорогах и отнимая десятки жизней простых граждан. Наш эксперт, Мэтью, сейчас расскажет вам, по какой причине и кто способен на такой ужас! Напоминаем, что впервые…»

Как выпитый бутыль портвейна выветривается из организма, ты не понимаешь, лишь что-то щелкает в башке и тебе уже похуй на полное состояние отключки. У тебя ещё остались знакомые, те, которых ты спас, и один из таких как раз работал в полиции. Добраться сиюминутно же до своей комнаты и найти записи и визитку одного конкретного спасенного не затрачивает и сотую часть усилий.

Уже в девять часов утра вы встречаетесь в забегаловке на окраине Ди5, и пожилой детектив, уже на пенсии, предоставляет тебе копию дела о Дорожном маньяке, с подгонкой всех аварий и жертв. Там и твоя семья…

Седоволосый детектив молчит, понимает всё, попивает кофе и смотрит в окно, делая вид, что не замечает, как ты забираешь все эти папки с собой. Это его оплата за спасенную жизнь, его долг, а завтра он со спокойной душой уезжает в 200 город, потому ему как бы похуй за разглашение дела гражданскому, может, это даже и поможет тебе.

А ты уже четко знаешь, что кофе потребуется дохуя, а ещё лекарств нормальных, долечить себя полностью, ноутбук с выходом в сеть и дохуя продуктов. То, что ты собираешься делать в своей квартире уже не пугает, наоборот — подстегивает, и ты явственно осознаешь, что в ближайший месяц вряд ли из неё выйдешь, разве что, пополнить провиант. Денег, накопленных с зарплат и общего семейного капитала, хватит ещё надолго.

Двадцать шестой день рождения ты не замечаешь, он мелькает очередным днем, и только красное подчеркнутое сестрой, по старой памяти наперед, в календаре тебя слегка уводит в сентиментальные воспоминания молодости. Когда Кейт фыркала, сопела, но тянула стул к стене, чтобы добраться до весящего всегда на своем месте календаря и на год вперед подчеркнуть красным именно твой день.

Фотографии в тех документах с места вашей аварии стоят перед глазами, и ты не можешь остановиться, изучая сети, медленно понимая, как можно хакнуть пару сайтов, профилей, залезть глубже в даркнет и выискать нужные адреса... ссылки на секретные ресурсы. Ты становишься домашним маньяком, блядским, злющим, и что-то внутри растет с невероятной липкой жестокостью, силясь разорвать грудную клетку к хуям изнутри. Но ты не долбаеб, ты не бесишься, не рискуешь, ты подчищаешь за собой, учишься на примерах других. И впервые, когда удается хакнуть ОЦР и посмотреть предполагаемых ублюдков, вечером в магазине решаешь — почему бы и нет, и закидываешь в корзину две баночки консервированных ананасов.

Что останется в конце твоего пути — не знаешь, но в этом занятии выслеживания преступников — полных отморозков, садистов, психопатов и извращенцев — ты находишь что-то, что тянет тебя обратно к смыслу жизни.

Родители бы не одобрили.

— Зато я одобряю, братец.

Это словно слышится со спины, но ты не шизик и, конечно же, не оборачиваешься в надежде; знаешь, что это всего-то голос в голове, знаешь, что максимум — глюк от недосыпа и энергетиков.